Долина Новой жизни - Ильин Федор Николаевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/105
• Следующая

– Правильно, правильно, – сказал Карно.

– Чем отличаемся мы от наших учеников? Какие-то старые пережитки, какие-то фантазии, и больше ничего, – волновался Петровский. – Работа, достижение успеха на всех поприщах – вот единственная цель жизни. Я разумею высокую цель, и эта цель доступна им в равной степени, как и нам.

– Знаю, знаю, – перебил его Мартини, – вы влюблены в своих детей: это закон природы. Ведь мсье Петровский – папаша здешних людей, целых поколений людей, – обратился ко мне Мартини. – Он заведующий human incubatory, а какой же родитель не считает своих детей за перл создания!

– За здоровье папаши! – поднял бокал Фишер.

– Не довольно ли, господа? – заметил я. – Мне кажется, что вы позволяете себе слишком много. Я думал, что у вас гораздо более строгий режим.

– По воскресеньям в клубе мы свободны, этот день мы вообще проводим, как нам хочется, – объяснил Карно.

Петровский выпил много, и я боялся, что он не сможет встать. Я не знал, что в этом случае с ним делать. Мартини угадал мою мысль.

– Здесь, на втором и третьем этажах, имеется много комнат, и слишком уставшие гости могут найти там полное успокоение и отдых. Посмотрите, таких немало.

Я видел, что в столовой появились субъекты, которые о трудом передвигали ноги, и разговор сделался беспорядочным, слишком шумным.

Петровский склонил голову на грудь и начал клевать носом.

Мы встали. Было уже одиннадцать часов вечера. Я с Мартини отправился домой, а Карно взялся доставить Петровского наверх, в его комнату.

Фишер пошел за своей женой, которая была в отделении для дам.

Этот вечер оживил меня, и мне припомнилось прежнее время, когда здоровье позволяло мне пользоваться всеми благами жизни. Мартини был очень весел и всю дорогу перемешивал беседу декламацией каких-то итальянских стихов, напоминавших ему молодость. Мы расстались у калитки моего палисадника.

Утром, в понедельник, я получил приказание явиться во дворец, в отделение первое, в кабинет Вильяма Куинслея.

Без всяких приключений я достиг Центральной улицы и очутился перед дворцом Куинслея. Нашел двери, ведущие в первое отделение.

Я вошел в обширный вестибюль, из которого в три стороны уходили широкие длинные коридоры. Прямо, против входа, был лифт. На стене было указано, какие комнаты находятся на каких этажах. Я увидел, что кабинет Куинслея Старшего находился на десятом этаже.

По вестибюлю и по коридорам сновала масса людей, одетых в серое, с номерами на груди, со значками и выпушками на рукавах и воротниках. Лица их выражали полное спокойствие, серьезность, движения их были решительны, быстры и ловки.

Я вскочил на ходу в вагонетку лифта, наполненную уже людьми, и стал подниматься кверху. По мере того как вагонетка проходила мимо этажей, публика все время менялась. На ходу многие выскакивали, другие вскакивали. Все были очень вежливы, многие были, по-видимому, знакомы друг с другом, но разговора почти не было слышно. Среди поднимающихся я заметил господина, одетого по-европейски. Он произвел на меня сразу благоприятное впечатление своим открытым лицом и ясными серыми глазами, смотревшими через золотые очки. Седеющие волосы виднелись из-под его шляпы, но чистое лицо его указывало, что он молод.

На десятом этаже я вышел. Со мною вместе вышел и моложавый седеющий человек. Здесь снова во все стороны от фойе убегали коридоры, и поэтому я обратился к нему с вопросом, как пройти в кабинет Куинслея. Он очень любезно начал объяснять мне, но потом, спохватившись, сказал:

– Да ведь я иду туда же, пойдемте вместе. Я вижу, вы человек новый. Позвольте представиться: Фридрих Тардье, педагог. Я заведую школьным образованием.

Я назвал ему себя, и мы дружески пожали руки.

– Я иду со своим ежедневным докладом, а вы, мсье Герье, верно, за получением инструкций? Какова ваша специальность и откуда вы прибыли?

Несколько поворотов коридора, и мы оказались у дверей кабинета. Это был громадный зал с окнами, выходящими на плоскую крышу. Посредине его имелось большое возвышение, на котором стоял необъятных размеров стол. С потолка над столом свешивались всевозможные аппараты и приспособления, виденные мною уже раньше, а также совершенно новые для меня.

Сзади стола возвышалась скамья, перед ней, чуть сбоку – кафедра. Боковые пространства от этого возвышения были заполнены рядом кресел. В зале было многолюдно. За столом в глубоком кресле сидел высокий седой старик с зачесанными назад волосами и белой бородой почти до пояса. Он был похож на патриарха. Старик разговаривал с каким-то джентльменом, одетым поразительно изящно, как будто он только что прибыл из Лондона, и голоса их слабо доносились до наших ушей.

Выжидая своей очереди, мы отошли в сторону. Я мог любоваться сквозь окна аэропланами, прилетающими на крышу и отлетающими оттуда в небесную даль.

Тардье сказал мне, что Куинслею Старшему теперь около девяноста лет, поэтому он сделался малоподвижным, все свое время проводит в помещении, которое находится рядом с этим кабинетом, или же здесь, в кресле. Он исполняет свои многочисленные обязанности правителя страны. В случае необходимости здесь же устраиваются заседания, делаются и заслушиваются доклады. Если нужно, прямо с этой крыши он отправляется па аэроплане в разные учреждения, но это случается крайне редко. В этой комнате находится как бы мозг страны.

Пока мы беседовали, место перед письменным столом Куинслея освободилось, и тотчас же к нам подошел один из секретарей, приглашая меня следовать за ним. Я был введен на возвышение, и мне было указано на стул перед столом. Я поклонился и сел.

Куинслей просматривал лежавшие перед ним бумаги. Так прошло несколько минут. Наконец, он откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня пристальным взором.

– Я очень рад видеть вас здесь, – начал он тихим старческим голосом. Собственно говоря, мы имеем в своем распоряжении достаточно специалистов, как приезжих, так и здешних. Ваши изобретения, говоря откровенно, не представляют для нас чего-либо особо ценного, но ваша голова, конечно, может сослужить нам большую службу, и я постараюсь вас использовать насколько возможно полнее. Мне очень приятно, что вы теперь совершенно здоровы, и что мы могли оказать вам в этом услугу; надеюсь, что вы этого не забудете. Мы предоставляем приезжим все удобства, полную свободу и наилучшие условия для работы, которая увлекает вас. Мы понимаем, что вы не можете переродиться, и поэтому, по возможности, делаем все, чтобы сделать вашу жизнь приятной и легкой. За это мы требуем послушания и до поры до времени ограничиваем вашу свободу пределами этой страны. Наш народ может жить в иных условиях. Это ему не трудно, так как он несет в себе другие зачатки и получает другое воспитание. Но и вам надо отрешиться от мира, в котором вы жили, полюбить наш народ и проникнуться его идеалами. Наш народ не знает лжи, обмана, преступлений; единственной страстью его является соревнование на том поприще, которое ему предоставлено в силу природных его качеств. Перед нами стоит задача совершенствовать качества отдельных индивидуумов и целых поколений. Когда мы достигнем этого, мы понесем результаты наших достижений в более широкий мир, и мы победим. Это будет величайшая революция в истории человечества.

При последних словах лицо Куинслея оживилось, и речь его сделалась более энергичной.

– Мы принесем миру избавление от страданий и несчастий. Мы покажем, что значат истинные равенство и братство. И вы, мсье Герье, скоро, я убежден, сделаетесь энтузиастом нашей веры; как сделались многие другие из прибывших сюда, и жизнь будет казаться вам увлекательной и полной смысла. Если же вы будете работать без этой веры, вы будете чувствовать себя заключенным, отбывающим какое-то наказание за неизвестное вам преступление.

Так как я ничего не отвечал и продолжал сидеть, почтительно смотря на него, он заговорил снова:

– Я знаю, вы виделись в клубе с Педручи. Вот вам пример. Революционер до мозга костей; проникнут нашими идеями. К сожалению, мы сами, инициаторы этого грандиозного дела, являемся людьми старого порядка, и для нас не всегда легко бороться с нашими страстями и с нашими привычками. – Голос его при этом дрогнул, и он замолк, низко опустив голову на грудь. – Да, с этим надо считаться. Мы должны действовать строгостью и вразумлением.

• Предыдущая
• 15/105
• Следующая