Долина Новой жизни - Ильин Федор Николаевич - Страница 29
- Предыдущая
- 29/105
- Следующая
Я был поражен этим сюрпризом и мог только сказать, что очень рад, но что я, к сожалению, ничего не могу сообщить утешительного мадам Гаро.
– Мадам Гаро не ждет от вас ничего нового, – промолвила мисс Смит. Наоборот, вы узнаете от нее нечто неожиданное.
Тардье, обхватив меня за талию, повернул к дверям, находящимся в глубине комнаты, и коротко сказал:
– Мадам Гаро ждет вас.
Я постучал в дверь и услышал знакомый голос, от которого у меня сильно забилось сердце:
– Войдите.
Мадам Гаро сидела на низком мягком кресле и в опущенной руке держала раскрытую книгу. Я остановился на мгновение у дверей и сразу понял, что в жизни мадам Гаро произошла какая-то серьезная перемена.
Черты ее лица изменились. Что-то застывшее, неподвижное сковало это прекрасное, выразительное лицо. Я подошел и поцеловал протянутую мне руку. Она указала на соседний стул.
– Боже мой, вы пугаете меня, – вымолвил я слегка дрожащим голосом.
После долгого молчания она начала, и голос ее звучал глухо:
– Я расскажу вам все по порядку. После встречи Нового года утром стояла чудная, ясная зимняя погода. Мы увидели приближающийся аэроплан. Он спустился на поле около сада. Прилет аэроплана случается очень редко, и поэтому мы все были заинтересованы. В человеке, направляющемся к нашему дому, мы узнали Куинслея. Произошло сильное смятение. Я бросилась к себе в комнату и наотрез отказалась выйти к нему. Однако после настойчивых убеждений его и переговоров через мисс Смит я изменила свое решение. На меня повлияли его слова, что он может сообщить мне некоторые сведения о моем муже. Он проявил по отношению ко мне большую сдержанность и начал с того, что принес мне самые искренние извинения за свои прежние поступки. Он говорил:
– Вы не должны строго судить меня. Всю свою жизнь я провожу в тяжелом труде и умственной работе. Я неустанно тренирую себя, чтобы обуздать те пережитки, те звериные инстинкты, которые вложили в меня мои предки, и могу сказать с гордостью, что я их подчинил своей воле, воле высшего существа, homo sapiens, но бывают моменты, когда воля моя ослабевает, и тогда я перестаю отвечать за себя. Такие моменты бывают в моей жизни очень редко, и я помню их все наперечет. Я обещаю вам и клянусь, что по отношению к вам они никогда не повторятся.
Я сказала, что постараюсь забыть все неприятное и думаю, что при таких обстоятельствах будет лучше всего, если мы с ним никогда не будем встречаться.
Куинслей взял мою руку и умолял меня разрешить ему иногда приезжать ко мне, чтобы постараться загладить свою вину и несколько скрасить мою жизнь здесь тем, что он будет доставлять мне интересные книги и материалы для моих занятий живописью. Я освободила свою руку и сухо повторила свое желание более с ним не встречаться и потребовала от него обещанных разъяснений о судьбе моего мужа.
Прежде чем ответить мне, Куинслей прошелся несколько раз по комнате, так что я поняла, что он готовился сказать мне что-то важное. Рассказ он начал с того, что я отчасти знала от вас.
– Мсье Гаро, – сказал он, – обладал гениальными способностями. Такой ум создает эпоху в истории человечества. Я почувствовал это при первом же знакомстве с ним. Я не ошибся. Ему мы обязаны величайшими открытиями, и мы этого никогда не должны забыть, но характер его был слишком недисциплинированный.
На этом месте я перебила его:
– Как вы можете говорить таким образом о моем муже, которого вы обманули так жестоко! И почему вы говорите, употребляя прошедшее время, как будто его нет уже в живых?
Куинслей мягко возразил:
– Разрешите, мадам, рассказать до конца. Выслушайте и потом судите. Я ничего не говорил вам такого, что бы возбудило ваше подозрение относительно смерти вашего мужа.
После некоторой паузы он продолжал:
– Я сказал, что мсье Гаро был не вполне дисциплинирован. При такой обстановке, которая создалась здесь, это было особенно важно. Дело в том, что, предоставляя ему возможность работать по его открытиям в условиях, равных которым нет в мире, я никогда не обещал ему, что он сможет возвратиться в Париж.
– Это – иезуитство! – воскликнула я. – Ведь вы не предупредили его перед поездкой, что из этой страны нет возврата.
Говоря это, я вскочила, не имея возможности побороть свое волнение. Он тоже поднялся, и дальнейший разговор происходил стоя.
– Женщины – плохие политики и дельцы, – заговорил Куинслей. – Муж ваш не спрашивал, я не считал нужным говорить. Я не знал, во что выльется его работа. Вам известно, что первое время его пребывания здесь он работал в моей лаборатории, которая устроена так, что выход из нее без моего разрешения невозможен. Мсье Гаро не мог знать, где он находится, и при таком условии он мог быть доставлен обратно в Европу по первому требованию. Но он увлекся работой, и его снедало любопытство узнать все, что от него скрывалось. Лично я предупредил его об опасности, угрожающей ему в случае оставления башни, где помещается моя лаборатория. Он со свойственным ему легкомыслием пренебрег моими словами и, воспользовавшись случайностью, увидел то, что не надлежало видеть. Судьба его тем самым была решена. Он же думал, что это только шутки. Все, что было обязательно для каждого чужеземца, почему-то не должно было касаться его. У нас начались недоразумения. Желая придти ему на помощь, я предлагал ему много раз привезти вас сюда, но он об этом и слушать не хотел. Через пять лет я позволил ему отослать вам записку, вернее, сделал вид, что не знаю о ее существовании. В дальнейшем произошли печальные события. Я буду краток. Он перешел к прямому непослушанию, возмущению и, наконец, бунту. Он подговорил здесь компанию, которая решила осуществить безумный план. Даже гениальный человек может заблуждаться самым глупым образом. Бунт в нашей стране, среди нашего народонаселения, невозможен. Конец этой трагедии понятен. Дело завершилось арестом всех участников. По отношению к такому великому ученому я хотел оставаться безупречно корректным. Я явился сам для ареста…
Я не в состоянии была больше слушать. Волнение душило меня, я крикнула:
– Я знаю, знаю все это! Дальше! Дальше! Где мой муж теперь?
Куинслей казался очень удивленным. Он устремил на меня пристальный взгляд, и лицо его зловеще нахмурилось.
– Вам все известно? – проговорил он мрачно. – Кто-то поспешил вас осведомить. Тем хуже. Тогда я считаю лишним продолжать рассказ.
Я спохватилась, я сделала большую неосторожность прежде всего по отношению к вам, мсье Герье. Я постаралась взять себя в руки.
– Я знаю только, что мой муж был арестован и приговорен к двум годам тюрьмы, больше ничего. Об этом знают здесь все. Умоляю вас, продолжайте. Вы должны понять мои чувства.
Куинслей быстро совладал с собой, и голос его звучал опять спокойно и нежно:
– Ваш муж бросился на меня, желая убить, но я привел его в такое состояние, в котором он сделался вполне безопасен. Больше я его не видел. В свою последнюю поездку в Европу я решил привезти вас сюда из единственного желания спасти мсье Гаро. Срок тюремного заключения подходил к концу, к этому времени вы должны были быть здесь. Без вас он, конечно, погиб бы.
При этих его словах я сделала жест нетерпения, и, вероятно, лицо мое выразило такое недоверие к его словам, что он замолчал и потом с достоинством, повысив голос, произнес:
– Вы можете мне не верить, вы имеете на это право, но я просил вас забыть некоторые моменты. Итак, я привез вас сюда. Для достижения этого я прибег к некоторой силе, иначе поступить я не мог. Цель оправдывает средства. Теперь я подошел к самому трудному месту моего рассказа. Последнее время ваш муж пользовался в тюрьме смягченным режимом: он мог выходить из казармы, гулять по коридору и заниматься в тюремной библиотеке. Однажды вечером, когда на этаже, где помещалась его камера, никого не было, он спустился вниз по лестнице и исчез. Больше его никто не видел.
Он остановился против меня, и взгляд его проницательных глаз, казалось, впивался в мой мозг. Голова моя поникла на грудь, я вся съежилась от ужаса. Слова Куинслея не внушали мне никакого доверия. Наоборот, я чувствовала, что за ними скрывается что-то страшное, таинственное, отвратительное. Куинслей опять заговорил.
- Предыдущая
- 29/105
- Следующая
