Долина Новой жизни - Ильин Федор Николаевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/105
• Следующая

Аббат, сняв свое священническое одеяние, вышел к подъезду и, пожимая нам руки, сказал:

– Я один провожу его до места вечного упокоения. Он будет спать на пригорке, под высокими буками, рядом с горным потоком, шум которого смешивается с шелестом листьев. Соседями его будут избранные ученые.

День двойных похорон закончился проливным тропическим дождем, и мы принуждены были просидеть весь вечер под крышей гостеприимного дома Фишера.

Положение мадам Гаро узаконилось. Ей прислали карточки, по которым она могла получать все необходимое из складов и распределительных пунктов. Сегодня ей принесли из управления Колонии уведомление, что ей отводится квартира в доме по соседству с Фишерами. Мы решили отпраздновать этот переезд и устроить новоселье. Я особенно был рад этой мысли, так как Анжелика все последние дни была очень грустна. Самоубийство Петровского, хотя она и мало знала его, произвело на нее большое впечатление.

В день новоселья красивые комнаты новой квартиры были засыпаны цветами. Гостей съехалось много. Кроме нас, были супруги Тардье, миссис Смит, Чартней, профессора, лечившие во время болезни Анжелику, и знакомые девицы из Американского сеттльмента.

Сервировка стола, как у всех иностранцев, проживающих в Долине, была изящна, а угощенье разнообразно.

Когда гости разошлись, Анжелика горячо прижалась ко мне и шептала, что она будет счастлива, когда мы будем жить вдвоем.

Она уже давно просила меня обучить ее летать. Аппарат и летательный костюм она уже получила. Боязнь за ее здоровье заставила меня оттягивать начало этих уроков.

В этот вечер я не мог устоять перед ее просьбой и дал слово завтра же приступить к полетам.

Такой способной ученицы я никогда не видал. Она предалась этому спорту со всем увлечением, на которое была способна ее страстная натура, и тут только я понял, как глупо я поступил, что не принялся за эти уроки раньше. Настроение ее резко изменилось. Я никогда не видел ее такой пленительно оживленной и веселой. Она щебетала, как птица. Мы улетали далеко в поле и носились там подобно двум мотылькам, то кружась в воздухе, то поднимаясь высоко кверху, чтобы, планируя, спуститься вниз, на лужайку среди душистых полевых цветов. Мы перекликались с ней короткими, звучными словами, мы призывали друг друга, выкликая всевозможные, придуманные нами любовные прозвища.

Однажды мы отдыхали на утесе у проезжей дороги. Лицо Анжелики раскраснелось, глаза блестели от удовольствия и восторга.

– Я птица! – воскликнула она. – То, что когда-то я чувствовала, когда летала во сне, не может сравниться с действительностью. Опьяняющее чувство легкости и свободы!

– Мы птицы, – подтвердил я. – Как я был бы счастлив, если бы мы могли улететь отсюда, подобно диким лебедям и журавлям, стаи которых проносятся весной и осенью над Долиной.

– Мы улетим, я не знаю – как, но мы улетим, – отвечала она с такой уверенностью в голосе, что я готов был верить в ее пророчество. – Милый, мы улетим!

И она обвила меня руками и прижалась крепко ко мне.

В этот момент из-за скалы показался автомобиль. В нем рядом с шофером сидел Куинслей. Мы сразу узнали его; мы отодвинулись друг от друга. Дрожь пробежала по телу Анжелики, она побледнела, рука ее больно сжала мою.

Куинслей остановил автомобиль и, выйдя из него, приблизился к нам, широко шагая. Я встал, Анжелика продолжала сидеть. Он кивнул мне в ответ на мое приветствие и, обернувшись к Анжелике, любезным тоном сказал:

– Я вижу, что вы совершенно оправились от болезни. Я очень рад. По-видимому, вы сумели справиться с вашим горем.

Едва заметная нотка иронии прозвучала в его словах.

– О, я очень этому рад, – повторил он опять. – Я всегда держусь того мнения, что горе неуместно там, где ничего нельзя поправить. Надо стараться забыть, отвлечься. Все, что отвлекает, заслуживает уважения.

Он, прищурившись, посмотрел на меня.

Мадам Гаро вспыхнула и вскочила на ноги. Ее резиновый костюм неуклюже висел вокруг ее стройного тела.

– Мистер Куинслей, я очень благодарна вам за ваше любезное отношение и заботу, но вы сделали бы лучше, если бы не показывались мне на глаза. Вы так тесно связаны с моим погибшим мужем, что, мне кажется, вам не следовало бы лишний раз бередить мои едва затянувшиеся раны.

– Мадам, кажется, я сделал все, что в силах, чтобы успокоить вас. Что же касается вашего мужа…

– Я попрошу вас оставить его в покое! – гневно воскликнула Анжелика и топнула ногой. – Если вы осмелились завезти меня сюда, в эту чуждую для меня страну, обманув меня, то неужели вы думаете, что я поверю хотя бы одному вашему слову относительно несчастного Леона?

– Успокойтесь, мадам. В этой стране не все так плохо, как вы говорите. Кажется, вы недурно проводите здесь время. Что касается ваших подозрений, я не буду на них отвечать.

Куинслей замолчал. Глаза этих двух людей, стоящих друг против друга, скрещивались в немой дуэли.

Наконец Анжелика с усилием сказала:

– Единственное мое желание – никогда не видеть вас больше.

– О, я думаю, мы с вами будем еще друзьями, – отвечал с наглостью Куинслей.

Я сжимал кулаки и скрежетал зубами; еще мгновенье – и я бросился бы на него.

Он повернулся в мою сторону, играя тростью.

– Вы, кажется, хотите мне что-то сказать? – спросил я.

Он смерил меня с головы до ног.

– Я высказываю вам свою благодарность за то, что вы так умело развлекаете мадам Гаро. До свиданья, мадам. На днях я уезжаю в Европу. Может быть, вы желаете что-нибудь поручить, я к вашим услугам.

Он вежливо приподнял шляпу и, не поворачиваясь в мою сторону, удалился такими же решительными, большими шагами.

Он медленно сел в автомобиль и, не посмотрев на нас, пропал в золотистой пыли, поднявшейся с дороги вслед за автомобилем.

Я чувствовал себя разбитым. Куинслей надругался надо мной и надругался над моей горячо любимой, несравненной Анжеликой. Если бы я его убил, я чувствовал бы себя удовлетворенным. Теперь, мне казалось, я никогда не смогу смыть с себя этого позора. Ласки и увещания моей возлюбленной смягчили эти тяжелые ощущения, но все же с этих пор я не переставал чувствовать беспокойство и жажду мести. Теперь я знаю, что я поступил бы лучше, если бы убил Куинслея; пусть даже это стоило бы мне жизни.

Куинслей уехал.

Мы с нетерпением ждали его отъезда. Теперь мы чувствовали облегчение, как будто гора свалилась с плеч. Правда, он может скоро возвратиться, но пожить хотя бы временно спокойно – представлялось нам утешением в нашей жизни, полной тревог и волнений.

Анжелика занялась своим туалетом. Здесь были прекрасные мужские портные, но никого не было, кто бы мог сшить дамское платье. Анжелика получила красивые материи и занялась шитьем легких летних нарядов. Она проявила и в этой области незаурядный талант, и мадам Фишер всплескивала руками от восхищения, рассматривая только что сшитое платье.

– Произведение искусства! – восклицала она. – Я уверена, что в каждой парижанке скрыт кусочек портнихи.

Я усиленно работал; я чувствовал прилив энергии. Утром я забегал к Анжелике, потом ехал на службу, там проводил время до четырех часов, претворяя свои идеи в бесконечное количество моделей.

Я не стеснялся разрушать то, что мною было создано вчера, если это казалось мне не вполне совершенным. Богатое оборудование мастерских, количество рабочих, высокая их квалификация и полное отсутствие стеснения в средствах позволяли эту роскошь.

Каждый человек имеет в жизни кульминационный пункт своей деятельности; я считаю, что таковой наступил для меня именно в это время. Анжелика оказывала самое благотворное влияние на мои способности. Каждый вечер мы совершали прогулки или пешком, или на крыльях, и только тогда оставались в комнатах, когда шел дождь. В такие вечера мы сидели вдвоем на крытой веранде, затянутой с боков парусиной, и смотрели на громадные лужи воды, быстро разливающиеся вокруг дома. Когда становилось темно, мы шли в комнату, закрывали окна и ставни и зажигали огонь. Обыкновенно Анжелика читала вслух; она умела читать, а голос ее звучал нежно, как музыка. Я лежал на диване, положив свою голову ей на колени, и, не сводя глаз, смотрел сверху на ее тонкое, выразительное лицо. Она любила читать и читала, не отрываясь, часами, иногда только поглаживая меня по волосам своей нежной рукой. Тогда я покрывал эту руку бесчисленными поцелуями и, притягивая ее к себе, не мог оторваться от ее влажных губ.

• Предыдущая
• 49/105
• Следующая