Последняя дверь последнего вагона - Ильин Владимир Леонидович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/94
• Следующая

Нет, люди поистине неисправимы. Даже накануне гибели они умудряются думать о далеком будущем, которого попросту может не быть. Что это — инерция мышления или своеобразный защитный механизм психики?

— А сколько всего воспитанников у вас числится на сегодняшний день?

— Вам нужна точная цифра?

— Да нет, можно примерно…

— Ну, а если примерно, то около ста пятидесяти душ.

Хорошо, что меня — а точнее, Астратова — интересует не весь контингент Дома, а лишь избранные лица, в количестве не больше десяти. Если тратить на каждого целый день, то светит мне проторчать здесь не меньше недели. Это если вдруг мне повезет и я сразу наткнусь на Дюпона.,. Хотя в этом плане мне никогда не везло. Вечно приходилось перебирать всю стопку вариантов до конца, и правильный ответ неизменно лежал в самом низу…

— Есть ли у интерната какие-то особенности по половозрастному составу? Например, кого больше: молодых или пожилых? Мужчин или женщин?

— Знаете, я затрудняюсь ответить с ходу… По-моему, особых перекосов в ту или иную сторону нет. — Он вдруг оживляется. — А вы знаете, среди них даже дети есть! То есть настоящие дети, которые погибли в прошлой жизни до совершеннолетия!..

— Им-то, наверное, легче, чем другим, привыкнуть к новому телу?

— Зато нам с ними труднее работать, Виталий Петрович. Ведь одно дело, когда человек уже прожил одну | жизнь, овладел какой-то профессией, в целом — состоялся как личность. И совсем другое, когда психологическому шоку, связанному с реинкарнацией, подвергается подросток. После реинкарнации эти отроки готовы поверить в любую чушь, понимаете?..

— Не очень.

— Ну ладно, это вы еще сами увидите… Понимаете, когда незрелый разум сталкивается с такими явлениями, как реинкарнация, переселение душ, то единственное, что он может из этого вынести, так это веру в существование бога. Всемогущего и всемилостивого. Бывают инвалиды детства, и это страшно. Но религиозные фанатики в лице подростков — гораздо страшнее, Виталий Игоревич, поверьте мне…

Как интересно в этом повзрослевшем вундеркинде сочетаются деловитость администратора и нормальные человеческие качества… Обычно с первого взгляда удается определить, кто перед тобой: свинья или благородный человек, эгоист или филантроп, мерзавец или добряк. А тут и не поймешь сразу, чего в моем собеседнике больше: стремления служить своим шефам из ОБЕЗа любой ценой или искреннего желания помочь людям, попавшим в безвыходную ситуацию. Хотя, с другой стороны, зачем мне это? Какая разница, кто этот тип по своей сути? Разве не все равно, гнилая у него душа или белоснежная, если главное для меня — выполнить свою миссию? Любой ценой, кстати…

— А что вы можете мне рассказать о персонале вашего… интерната, Фокс Максимович?

Странно. Вопрос мой вызывает у него явно не ту реакцию, на какую я рассчитывал. Особенно если учесть, что никакой такой особой реакции на подобный вопрос я и не предполагал.

Похоже, впервые за все время нашей беседы заведующий начинает нервничать.

— А что именно вас интересует? Пол, возраст или сколько нашим сотрудникам платят за их неблагодарную, но секретную работу? Или как им приходится здесь дневать и ночевать на протяжении нескольких месяцев, поскольку работают они, в силу удаленности интерната от крупных населенных пунктов, так называемым «вахтовым методом»?! Как какие-нибудь нефтяники-бурильщики!.. С той разницей, что, в отличие от нефтяников, они не могут даже близким людям признаться, где именно работают и с каким контингентом!..

— И как же они выходят из этого положения? — невозмутимо интересуюсь я.

— Основная легенда такая: правительственная программа по излечению тяжелобольных детей, жертв генетических мутаций, — изрекает, не глядя на меня, Лабецкий.

— И ни одной утечки информации об истинном положении дел в интернате до сих пор не было?

Теперь он не взрывается, вопреки моим ожиданиям. Наоборот, сникает, вяло покачав отрицательно своей пышной шевелюрой. Ссутулившись, упирается взглядом в стол. Как взятый с поличным преступник на допросе, честное слово!

Что-то здесь не так. Но что? И не может ли это «что-то» быть связано с моей миссией? Надо будет попросить Астратова провести соответствующую проверку.

Предположим, Дюпону — если он, конечно, находится среди этих ста пятидесяти «лилипутов», как их называет Гульченко, — удалось каким-то образом привлечь на свою сторону кого-то из работников интерната. Шантажом ли, подкупом ли, угрозами ли — это неважно. Важнее другое. О чем Дюпон мог бы попросить своего нового сторонника? И зачем ему вообще потребовалось бы вербовать себе сторонников?

Ладно, это мы обдумаем как-нибудь потом, на досуге.

Что я еще от него хотел? Ах да…

— Скажите, пожалуйста, Фокс Максимович, чем занимаются ваши воспитанники? Как проводят время? Есть ли какие-то общие и обязательные для всех мероприятия?

Лабецкий пожимает плечами:

— Я уже говорил: мы никому ничего не навязываем. Если не считать ежедневного показа фильмов после ужина. У нас есть довольно неплохой кинозал, с самой современной техникой. Туда ходят, конечно, не все, но мы готовы показывать ту или иную картину даже ради одного-единственного зрителя… Фильмы в основном самые свежие. Даже такие, премьера которых в массовом прокате еще не состоялась…

— Спасибо, но меня интересует не досуг, Фокс Максимович. Как обстоит дело с более серьезными занятиями?

По лицу Лабецкого видно, что он искренне не понимает, к чему я клоню.

— Проблема в том, Виталий Игоревич, что наш контингент весьма неоднороден в плане профессий. Есть у нас и банкиры, и политики, и поэты, и артисты, в том числе и очень известные… И представителей рабочего класса хватает, и инженеров. Разумеется, бывших… Поэтому пытались мы поначалу организовать в интернате собственные мастерские. Нет-нет, ничего серьезного производить им не давали. Детские мягкие игрушки, разную бытовую мелочевку… Но это как-то не прижилось. Мне кажется, в первую очередь потому, что когда человек занимается бесплатным, да еще не интересующим его по-настоящему делом — толку не будет…

— Значит, ваши воспитанники, я извиняюсь, бьют баклуши днями напролет?

Нарочно грублю, чтобы посмотреть, как доктор наук будет реагировать.

Он реагирует как надо. То есть обижается и даже где-то оскорблен столь гнусным намеком на то, что в вверенном ему заведении царит безделье.

— Ну зачем вы так?.. Недавно нам удалось организовать для желающих — а их оказалось немало — учебные курсы. Что-то вроде вечерней школы в сочетании с заочным вузом. Не все же в прошлой жизни имели возможность получить полноценное образование… Правда, пришлось преодолеть ряд трудностей, связанных с привлечением преподавателей со стороны. Но эту заботу взяли на себя ваши коллеги.

— То есть?!.

— Ну, то есть сотрудники Общественной Безопасности, — терпеливо поясняет Лабецкий.

Ах вот как! Поздравляю, господин бывший инвестигатор: вас, кажется, уже зачислили в штат ОБЕЗа. Правда, без вашего письменного заявления, но ведь это мелочи, не правда ли?..

— Если у вас больше нет ко мне вопросов, Виталий Игоревич, то я распоряжусь, чтобы вас разместили в жилом корпусе, — говорит тем временем Лабецкий. — Через час будет ужин, а вы наверняка хотите принять душ с дороги…

Э нет, красавчик, так быстро ты от меня не отделаешься!

— Спасибо за заботу, — выдавливаю из себя улыбку, как зубную пасту из тюбика. — Но прежде чем окончательно стать одним из ваших воспитанников, я хотел бы поработать с документами, и желательно — без свидетелей…

— С какими документами? — удивленно поднимает он свои пышные брови.

— Ну, насчет документов — это я так, по старой привычке… Видите ли, я хотел бы заочно познакомиться с вашими воспитанниками. Досье, анкеты, фотографии и все прочее в этом роде.

— Знаете, Виталий Игоревич, а никаких досье у нас нет, — растерянно говорит мой собеседник. — Имеется лишь самодельная база данных, куда я вношу сведения… в моем компьютере… — Он кивает на монитор, на котором уже несколько минут висит смешная заставка в виде ежика, пыхтящего зажженной сигаретой и время от времени восклицающего: «Ка-айф!»

• Предыдущая
• 59/94
• Следующая