Профилактика - Ильин Владимир Леонидович - Страница 96
- Предыдущая
- 96/106
- Следующая
— Не обязательно, — с пугающим спокойствием произнес Антон. — Все может зависеть от того, как и при каких обстоятельствах это сделать. Ведь убийство убийству рознь, согласись... Даже суд принимает это во внимание.
Я представил, как буду истязать какую-нибудь невинную жертву, стараясь убивать ее медленно, чтобы доставить ей как можно больше мучений, — и внутренне содрогнулся.
— Ну, все! — объявил я, решительно вставая с дивана. — Хватит! Спасибо за то, что просветил меня, темного, но от такой беседы я что-то притомился. К тому же, время позднее, а мне завтра — на работу, так что пора и честь знать...
— Подожди, Альмакор, — схватил он мою руку своими пальцами, покрытыми и зажившими шрамами, и совсем свежими ранками. — Что ты несешь? Какая работа, дуралей? Неужели ты плюнешь на все и уйдешь, когда там Ярослав вот-вот? Да ты не посмеешь!..
Я с силой рванул руку из его цепких щупальцев.
— Да мне плевать! — крикнул я. — И на тебя, и на твоего Ярослава!.. Ты так хочешь, чтобы мы стали Троицей, что готов ради этого пойти на любую мерзость! Ты возомнил, что теперь все знаешь и видишь, а на самом деле ты слеп, как крот... как летучая мышь!.. потому что ты так и не допер до самого важного. Бог — это не только всемогущество, всеведение и вездесущность. У него есть ещё одна ипостась, и мне кажется, что она — самая главная. Эта ипостась называется Душой, или Святым Духом. Или, если отказаться от библейских определений, любовью к ближнему! Надо очень любить людей, чтобы осмелиться творить для них добро, Антон. Потому что никому не нужен Бог, если он будет безжалостно-строгим и абсолютно беспристрастным!..
Голос у меня вдруг охрип и сел, и я закашлялся.
Антон молча смотрел на меня снизу вверх, и по его лицу было непонятно, о чем он думает и что видит.
Кое-как справившись со своим горлом, я закончил:
— Не знаю, как ты, но лично я не уверен, что пылаю любовью к человечеству. И вряд ли уже полюблю его. Говорят, что в течение жизни человек меняется. Это не мой случай. Чтобы по-настоящему любить людей вообще, а не конкретных индивидуумов, наверное, надо перестать быть человеком. А это у меня не получается. Так что — извини...
Антон медленно-медленно встал на подкашивающихся ногах, и мне показалось, что сейчас он опять рухнет на колени передо мной — как тогда, в метро.
Но он лишь протянул неуверенно ко мне руку. Наверное, хотел впитать ту энергию, которая, по его словам, исходила от меня, но я сделал шаг назад. Пусть перебьется без «подпитки».
— Нет, это ты меня извини, Альмакор, — сказал вдруг он. — Я ведь наврал тебе про Ярослава... ну, что его этой ночью не станет...
— Но зачем? — машинально спросил я, хотя и так было все ясно.
И тогда он с неожиданной прытью кинулся в угол к книжному шкафу, распахнул дверцу и стал судорожно шарить по полкам, роняя на пол какие-то бумаги, затрепанные книжки, газеты и прочую макулатуру.
Наконец в его руках оказалась толстая папка — в такую, по-моему, подшивают уголовные дела в суде. Антон раскрыл ее, и оттуда посыпались пожелтевшие от древности газетные вырезки.
— Вот, — сказал он, бешено уставясь на меня. — Эту папку я начал собирать еще в детстве, когда окончательно осознал, что я — не такой, как все.
— Что это? — спросил я.
— Это? Это обвинительное заключение против человечества! — крикнул он, безжалостно вороша содержимое папки. — Хочешь, я прочту тебе всего несколько отрывков отсюда? Хочешь?! Так слушай!.. — Он наугад выхватил один листок и поднес его к глазам. — Вот тут описывается, как одна жительница подмосковной деревни отвезла зимой свою четырехлетнюю дочку в лес, раздела, привязала к дереву и оставила умирать на морозе!.. — Он схватил второй листок. — А вот пишут про одного парня из Тулы, который насиловал старушек на кладбище, а потом забивал их насмерть обрезком стальной трубы!.. А как тебе понравится история про рэкетиров, которые похитили хозяйку магазинчика и три дня подряд просили ее поделиться с ними своими доходами, а чтобы просьбы лучше доходили до женщины, заставляли ее глотать иголки, закатанные в шарики из хлебного мякиша?.. А еще один интересный случай произошел в Ивано-Франковске. Там двое студентов, распив бутылку водки, нагрянули в гости к семье глухонемых соседей и зарезали сначала хозяев, а потом их двоих грудных детей. Причем впоследствии эксперты насчитали на каждом трупе до полусотни ножевых ран. И знаешь, как эти убийцы объяснили причину столь зверских убийств? «А почему эти уроды жили, как все нормальные люди?» Но больше всего тебе, наверное, понравится рассказ о том, как в городе Магнитогорске девятилетний мальчик размозжил булыжником голову тридцатилетней бомжихе, поскольку, как он сам потом выразился, она отказала ему в удовлетворении проснувшихся в нем сексуальных потребностей! А? Как тебе все это — нравится? Скажи, нравится тебе наш прекрасный мир? Пусть и дальше катится в преисподнюю, да? А мы будем делать вид, что нас это не касается! Задавим в себе то чудо, которым нас наделила природа, и притворимся маленькими людьми, от которых ничего не зависит и которые не могут что-либо изменить!..
Я почувствовал, как мое сердце разгоняется, словно желая выскочить из грудной клетки.
— Брось, Антон, — сказал я. — Не надо убеждать меня в том, что наш мир полон зла и мерзости. Я и сам это знаю. Но помнишь, как пелось в одной старой песенке? «Есть в мире звезды и солнечный свет»... Так что мир этот — и не хорош, и не плох. Его надо воспринимать таким, какой он есть. По большому счету, в нем все, и в том числе то, что ты тут наговорил, целесообразно. Это — большая система, Антон, а в системе каждый элемент выполняет свою функцию. А если мы полезем в недра этой системы с паяльником и отверткой, то она может перестать работать!.. Вот почему я не хочу становиться Богом. Быть всемогущим, конечно, заманчиво, но это бессмысленно, потому что человечество нельзя изменить так, чтобы не нарушить чего-то важного, о чем мы, возможно, и не подозреваем!..
Антон разжал руки, и папка шмякнулась на пол, подняв облачко пыли из ковра. Газетные вырезки порхали в комнате, как опавшие листья.
— Ладно, — с неожиданным спокойствием произнес Антон. — Я понял тебя, Альмакор. Ты не желаешь менять мир. Что ж, вольному — воля. Только ведь ты уже изменил его однажды, причем не слабо. Смерти-то больше нет по твоей милости. И мир — уже не тот, каким был всегда.
— Ну и что? В конце концов, не такое уж это плохое изменение. Кстати, смерть все-таки осталась — ведь от старости и от болезней люди умирают по-прежнему. Единственное, в чем, на мой взгляд, Профилактика допускает ошибку — это в том, что пытается скрыть этот факт. А ведь люди рано или поздно все равно об этом узнают. Конечно, вначале будет определенная неразбериха, но потом, я думаю, все вновь придет в норму.
— Смотря что считать нормой, — скривился Антон. — Люди будут пытаться уйти из жизни любым способом, а твой запрет не позволит сделать им это. И меньше мучений на Земле точно не станет. Потому что смерть ушла, а боль и страдания от ран и неизлечимых недугов остались. И если раньше в таких случаях у людей всегда оставался последний выход, то теперь они обречены испивать свою горькую чашу до последней капли. Подумай об этом, Альмакор.
— У меня уже было время подумать. И я уже все для себя решил. Прощай, Антон.
Я повернулся, чтобы шагнуть из комнаты, но его голос остановил меня.
В этом голосе были боль и отчаяние — такие, которых я еще ни у кого не встречал. И еще — скрытая угроза.
— На твоем месте я бы не зарекался, дурачок, — изрек Антон.
И добавил:
— Неужели ты думаешь, что я не знаю, чем все это кончится? Я это знал еще вчера, когда мы с тобой сидели на скамейке в сквере. Ты тогда еще не ведал, что являешься для меня очень мощным стимулятором. А я этим вовсю пользовался. И пока мы с тобой болтали, я успел увидеть все возможные варианты развития событий. Ты можешь решить, что я опять пытаюсь тебя обмануть, но я говорю тебе чистую правду — твой отказ от создания Троицы все равно ничего не изменит.
- Предыдущая
- 96/106
- Следующая
