Вредность не порок - Ильина Лариса Анатольевна - Страница 64
- Предыдущая
- 64/77
- Следующая
Почти сутки он в беспамятстве метался и все тебя звал…
Слушать это у меня уже не было сил. Я металась из угла в угол, обхватив голову руками, думая только о том, как разыскать пропавшего Стаса.
– Уймись же, Настя, – мягко попросила бабка Степанида, и я послушно сползла на корточки возле стены, – не рви сердце, не надо…
– Зачем он снова ушел? Зачем вы его отпустили?
– Как не отпустить? – усмехнулась вдруг она. – Кто бы его удержал? Он ведь сестренку свою искать пошел, как тут удержишь?
– Да не брат он мне! – неожиданно закричала я, вскакивая и в отчаянии стискивая кулаки. – Он.., он…
– Знаю, – отозвалась бабка и, укоризненно глядя на меня, протянула:
– Рази ж на сестру так смотрят?
Щеки мои отчего-то вспыхнули, косясь на бабку исподлобья, я с трудом выдавила:
– Как «так»?
– Как так? – передразнила она. – Все думаете, что я, дура старая, ничего не понимаю? Может, и не понимаю, но глаза-то у меня есть? Он ведь как приезжал, глаз с тебя не сводил. Что уж, первый год, что ли? Только ты отвернешься, так он и смотрит, смотрит… У тебя вот точно глаз нет, а я-то все вижу… Ворона ты… Дурная да бестолковая… На что ты там, на стороне позарилась-то? Тьфу, глянуть не на что. А тут такой парень… Тебе как дурь-то в башку ударила, прямо заболел он. Глаза маетные, а виду не подал… Ох, как же мне хотелось дрын в руки взять да тебя, голубушку, этим дрыном перепоясать!
Закрыв глаза, я молчала. Мне никогда не приходило в голову, что бабка догадалась о том, что мы со Стасом не родня. А она знала, но промолчала. Хотя это вовсе не в духе Степаниды Михайловны. А про все остальное…
Я вздохнула. Про все остальное я, наверное, сама знала.
Очень давно. Так давно, что об этом забыла…
– Прошлой ночью снова вернулся. Под глазами мешки, щетина черная, плечо кровит… Руку все к боку жмет… Я его перевязала, он поел малость да сказал, что поспит пару часов и чтоб я разбудила. Под утро ушел, машину оставил. Я уж думала, не будет этому конца. Спросила: «Когда вернешься?» Не было у меня больше сил ждать, Настя… А он смеется, говорит, скоро вместе вернемся… Вот я тебя увидела и подумала…
– Так он сказал, куда ушел?
Бабка покачала головой.
– Ну хоть что-нибудь он говорил? Имена или место?
– Ничего не сказал.
Она тяжело поднялась и прошла в кухню. По дому разлился пьянящий запах сердечных капель, я вскочила на ноги:
– Что случилось?
– Ничего, – устало мотнула головой бабка, – до утра бы дожить…
Я понимающе кивнула и посмотрела за окошко. Приближающееся утро неторопливо размывало фиолетовую тьму над верхушками деревьев, напоминая о том, как коротки бессонные летние ночи. Тут вдруг я охнула и сама себя удивила:
– Я знаю, где Стас…
Оставив причитающую, словно над покойником, бабку, спустилась во двор и решительно направилась в сарай. В предрассветной тишине тихонько скрипнул оконный ставень и раздался жалобный бабкин голос:
– Настя, не надо… Вернись…
Я оглянулась и махнула ей рукой. Никак я не могу остаться. Но я обязательно вернусь…
Войдя в сарай, я прикрыла за собой дверь и зажгла свет. Тут стояла «девятка», забрызганная грязью по самую крышу. Сейчас она выглядела так, словно ее пытались прокрутить через мясорубку, но потом передумали.
Да, на такой машине показываться на дороге небезопасно, первый же гаишник будет твой. Я с большим трудом открыла багажник, видно, от удара его перекосило. Еще большее затруднение вызвали поиски фонарика, обычно лежавшего у Стаса в дорожном ящике. Всегда содержавшийся в образцовом порядке багажник теперь представлял собой весьма живописное зрелище и был набит под завязку. Тут же на глаза попался прозрачный полиэтиленовый пакетик, и его содержимое на некоторое время заставило меня раскрыть рот, позабыв, зачем я сюда пришла. В пакетике была моя собственная зубная щетка, та самая, которую я потеряла в недостроенном коттедже.
– Господи, – прошептала я, теряясь, – я уже больше ничего не понимаю…
Однако время текло, наконец я выудила из багажника фонарик и вышла на улицу.
В считанные минуты я добралась до заветного зеленого забора, безмерно радуясь окутавшему деревню густому утреннему туману. Улицы пока еще были пусты, но рассвет приближался, и весьма скоро за ворота выйдут неугомонные коровьи владельцы. Отдышавшись, я огляделась и прошла в конец забора, туда, где начинался соседствующий с Савченко участок Валентины Петровны.
Забор Валентины Петровны был сделан из штакетника, поэтому я легко взобралась на самый верх и уже оттуда перемахнула во двор к Савченко.
Благополучно приземлившись между кустами смородины, осторожно отряхнула ладони и прислушалась. Во дворе по-прежнему было пусто, свет в доме не горел, и дверь сарая была все так же прикрыта.
Где-то далеко пропел вдруг петух, я вздрогнула и крепче стиснула фонарик. Пробравшись по кустам до торца сарая, я опустилась на четвереньки и медленно выглянула из-за угла. До дома оставалось метров десять, но разглядеть что-либо в окнах не удалось. Три из четырех окон были затянуты занавесками, крайнее, четвертое, окно загораживал цветочный горшок с огромным столетником. Решив сосчитать до трех, я задержала дыхание, но получилось только до двух, а я уже оказалось возле дома, распластавшись под крайним окном, словно морская звезда.
Этот героический бросок на некоторое время совершенно лишил меня сил, зато появилось время подумать, как же я буду отсюда выбираться, если моя гениальная догадка окажется-таки ошибочной. Потому что темный дом безмолвствовал, не подавая никаких признаков присутствия живых существ. Я аккуратно перевернулась и осторожно заглянула в окно. Несмотря на то что почти всю полезную площадь загораживал собой гигантский столетник, было видно, что это кухня, и она пуста. Я перетекла ко второму окну. Однако оно было плотно занавешено. Удача явно поджидала меня у следующего, там край занавески сбился в сторону, и я не стала терять времени. Приблизившись к щели, заглянула внутрь и мгновенно отпрянула… В комнате в паре метров от окна стоял стул. Дрожащее пламя свечи выхватило из полумрака бледное осунувшееся лицо. Левая скула рассечена, глаз заплыл, однако опухшие разбитые губы кривила насмешливая улыбка…
Я живо опустилась на корточки, вцепившись зубами в собственный кулак. Да что же это делается… Вдруг откуда-то снизу, по ногам, по животу, к горлу потянулась вязкая волна холодной колючей ненависти. Я закрыла глаза, расслабила плечи и глубоко вздохнула. Мне уже доводилось испытывать это необъяснимое, странное чувство.
Я знала, что это такое. Моя белая ворона объявила войну.
Дверь сарая едва слышно скрипнула, я легко скользнула внутрь и тут же прильнула одним глазом к щели.
Все тихо. Я подождала немного, чтобы убедиться, что меня никто не заметил.
Теперь здесь было гораздо светлее, но все же пришлось потратить время, чтобы снова найти люк. Что ни говори, а строители здорово постарались, чтобы спрятать его от посторонних глаз. Я быстро справилась с крышкой и, осторожно перегнувшись, посветила вниз.
Узкий луч выхватил из темноты белую кирпичную стену и недвижную темную фигуру, застывшую у последней ступеньки крутой лестницы. Оставив люк открытым, я начала спускаться. На середине лестницы глянула вниз, примеряясь, чтобы не наступить на распластанное тело.
Фонарик вдруг крутнулся в пальцах и со стуком упал на каменный пол подвала. Звякнуло разбитое стекло, и в каменном мешке стало темно. Я раздраженно выругалась и взглянула вверх. Свет был весьма слабым, но возвращаться некогда. Где-то рядом с Совой должен быть оставленный мной огарок свечки… Я судорожно ощупала задний карман джинсов, по счастью, зажигалка все еще была там. Подсвечивая, я спустилась вниз и огляделась, стараясь не смотреть на посиневшее лицо покойника. От свечки осталась самая малость, однако это лучше, чем кромешная тьма. Быстро пройдя по коридору, я добралась до комнаты, в которой обычно сидел Сова.
- Предыдущая
- 64/77
- Следующая
