Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна - Страница 48

• Предыдущая
• 48/79
• Следующая

Дождь лил по-прежнему. Не дождь – сплошная стена воды. Струи шуршали в ветвях деревьев, барабанили по крыше. То и дело Гимп поднимал голову к потолку и всматривался в ржавые куски железа, из которых была слеплена крыша. Что делать, если крыша потечет? Комнатушку затопит мгновенно. Но крыша, хвала Юпитеру, держалась. В хижине было одно единственное окошечко, с двумя стеклышками внахлест, и в сильный дождь сквозь щель текла вода. Марий заткнул щель тряпкой, но это помогло мало. Фанерная дверь разбухла и перекосилась, и теперь отвратительно скрипела и визжала на разные голоса прежде, чем отвориться. За порогом обитатель хижины тут же попадал ногой в огромную лужу, вода в луже постоянно повышалась, грозя перелиться через невысокий порог. Под полом хлюпала вода. Еще немного, и Наступит момент, когда поток подхватит крошечную хижину и понесет, как утлый челнок…

Нет, не понесет. Дырявая хижина тут же рассыплется.

Еще одно серое дождливое утро начиналось как обычно. Марий Антиохский занимался мастурбацией. При этом приговаривал, повторяя слова Диогена: «О, если б потирая брюхо, можно было утолить и голод». Гимп лежал на кровати и смотрел в потолок, а Гепом готовил завтрак из просроченных консервов, найденных на помойке.

– Где ты взял эту мерзость? – спросил Марий, заглядывая в кастрюлю, где плавали куски чего-то розового и красного и растекалась по поверхности воды тонкая пленка сала.

– Там же, где и всегда, – невозмутимо отвечал Гепом.

– Верно говорил учитель, что самое страшное на свете это нищая старость[49].

– Зря ругаешься, – возразил Гепом. – У меня на помойке выросло цитрусовое дерево. Я его пересадил поближе к дому. Скоро у нас будет свой сад.

– Уж скорее грибы тут вырастут, – вздохнул Марий Антиохский. – Погода с ума сошла.

Ему никто не ответил – ни Гимп, ни бывший гений помойки. Нечего говорить, мысль очевидная. Рассуждать об очевидном все равно что слушать, как стучит дождь по железной крыше.

– Надо было отправляться в путь, а не засиживаться здесь с вами, – бурчал старый киник. – Сейчас бы сидел бы где-нибудь под пальмой и грел на солнце старые кости.

– Неужели где-то светит солнце? – спросил недоверчиво Гимп.

Хижина дрогнула, будто испугалась угрозы старика уйти и бросить ее. Ужас пронизывал жилище от крыши до пола. Дрожали стены и стропила, сверху сыпалась какая-то труха. И падали изредка капли воды – где-то крыша все же дала течь.

– Землетрясение, – прорычал Гепом и, вскинув лицо к потолку, завыл совершенно по-волчьи: – У-у-у…

Гимп попытался встать, но тут же вновь повалился на кровать – почему-то не хотелось никуда бежать. Мир рушится? Ну и пусть себе рушится. Давно пора. Стены ходили ходуном. Кровать подпрыгивала. Но утлое жилище не желало разваливаться. Может, его скрепляло нечто большее, чем гвозди, шипи и клинья?

– Мир предоставлен сам себе, – с грустью сказал Марий, – и мне это не нравится. Гении больше ни за что не отвечают. И люди не отвечают. И я подозреваю, что боги не отвечаю тоже.

– Гепом, твою обожаемую помойку смоет дождем. Что ты будешь делать?

– Люди создадут новую, – хихикнул бывший гений. – В этом преимущество помойки перед храмом или базиликой. Те не восстанут, как Феникс, из пепла. А помойка возродится. Помойка бессмертна! Что есть помойка? Это вещи, которые люди когда-то ценили. Игрушки, в которые играли в детстве; книги, которые читали, когда подросли; музыкальные инструменты, на которых бренчали в юности; одежда, которую обожали и сносили до дыр; авто, которым хвастались в зрелости; ложа, на которых предавались Венериных утехам и которые их наследники, зачатые на этих ложах, выкинули сюда. Все, что любили, все, что ценили – здесь. Нет ничего драгоценнее помойки. Вся жизнь человечества на помойке. Подлинная жизнь.

Молния расколола мир, озарила белесым сумасшедшим светом, и вновь воцарился серый полумрак. Следом прорычал гром и укатил. Еще отчаяннее забарабанил дождь. Никогда, никогда, никогда не кончится дождь. Никогда, никогда, никогда не выглянет солнце.

– В этом году в Империи будет голод, – предрек Гимп. Он все еще мыслил как гений Империи. – Хлеб сгниет. И виноград. И овощи.

– Все сделаются киниками, – предрек Марий.

– И будут жить на помойке, – добавил Гепом.

Однако хватит Гимпу лежать в неподвижности. Пора отправляться путь. Пора идти спасать Империю. Зачем же он рисковал, зачем кидался в огонь? Все ради этого. И никогда не наступит конец. Вновь и вновь надо подниматься и отправляться в путь. Такова судьба гения. Если ты гений Империи – ты должен думать об этом мире постоянно. Даже, если тебя выкинули на помойку.

– Промокнешь, – предрек Гепом.

С этим было трудно поспорить.

– На, возьми, – гений помойки протянул собрату клеенчатый плащ и солдатские калиги. – Плащ порван немного сбоку, но я зашил. А калиги почти новые.

– На помойке нашел?

– Ну не в лавку же ходил, – усмехнулся Гепом. – Жаль, что ты не сенатор. А то у меня есть тога с пурпурной полосой. Причем совершенно новая и, похоже, даже не стиранная. Нашел картонную коробку, а в ней, представляешь, – тога, сенаторские башмаки с серебряными полумесяцами и парик.

– Покажи, – потребовал Гимп.

– Ты что, осмелишься обрядиться сенатором?

Гепом нехотя достал свое сокровище. Тайком иногда он обряжался в эту тогу и красные башмаки, похожие на котурны. Неудобные башмаки: подметка одного здорово толще другого. Невольно в такой обувке начинаешь хромать.

Гимп внимательно осмотрел находку.

– Давно ты это нашел?

– Да уж прилично.

– В семьдесят четвертом, летом? – спросил Гимп.

– Осенью, – уточнил Гепом.

– Зря ты не отнес коробку вигилам.

– Вот еще. Ну, выкинул кто-то тогу, парик. Может, актер какой.

– Да, актер. Только актер этот убил Александра Цезаря.

– С чего ты взял?

– Убийца Александра подражал Элию. Он был в сенаторской тоге, в парике с прямыми темными волосами. И еще он хромал. Все сходится.

– Да-а, – задумчиво протянул Гепом. – Похоже.

– Мой тебе совет… Нет, не совет, а приказ.

– С чего это ты мне приказываешь?

– Потому что я – гений Империи. А ты – гений помойки.

– Были, – напомнил Гепом.

– И есть. Немедленно. Сегодня… Нет, сегодня уже поздно. Завтра отнеси эту коробку вигилам. И не просто вигилам, а отдай ее префекту Курцию. Запомнил?

– Ну, может, и запомнил, – нехотя отозвался Гепом. – Только этот Курций меня не арестует? Ведь я не зарегистрировался в префектуре.

– Вот и зарегистрируешься.

– Я завтра тоже уйду, меня дорога ждет, – сказал Марий.

– Все мы гении, а как мало знаем, – вздохнул Гепом. – К примеру, ты знаешь, кто убил Александра Цезаря?

– Нет, – отозвался Гимп. – И даже бывший гений Александра не знает. Позабыл. Последние несколько минут жизни всегда выпадают из памяти гения. Вот у этого стерлось все, связанное с убийством. Помнит: Цезарь в перистиле лежал, а больше ничего.

– Вы, гении, всегда не то знаете, что надо. И правильно сделали, что ваш погнали в шею, – фыркнул Марий. – Пользы от вас чуть.

Гимп не стал возражать. Надел калиги, закутался в плащ и вышел. Струи дождя тут же забарабанили по спине. Оскользаясь на мокром мусоре, гений Империи побрел по тропинке. Сделалось немного светлее, дождь ослабел, уже не струи лились – падали отдельные капли. Гимп выбрался на дорогу. Даже сейчас, после ливня, на ней не было луж. Шумя, вода стекала в кювет. Гимп улыбнулся: отличная дорога! И зашагал к Городу.

Криспина скомкала номер «Акты диурны» и отшвырнула. О чем спорят эти идиоты? Отдать власть Бениту – не отдать? Чушь! При чем здесь Бенит? Власть должна принадлежать ее девочке. И у Криспины достаточно сил и ума, чтобы этого добиться. Кто такой недоносок Постум? Всего лишь посмертный сын троюродного брата императора. А в жилах ее дочери течет кровь самого императора. Пусть сенаторы спорят до хрипоты – все равно маленькая Руфина станет Императрицей. Первой Императрицей Рима. Пора менять законы. Да, да, по конституции женщина не может править Римом. Но когда-то и в сенате женщинам было появляться запрещено. Мамея, мать Элагабала, пыталась. Но дело кончилось скандалом. Но за тысячу лет может хоть что-то измениться! Теперь женщин в сенате около сотни. Бенит через свой мерзкий вестник доказывает, что сенат должен избрать его диктатором. А Криспина докажет, что наследницей Руфина должна стать единственная дочь покойного императора. Нынче пресса может сделать что угодно. Лишь было достало денег ее купить. А деньги у Криспины есть. Разумеется, куда меньше, чем у Летиции. Но их хватит, чтобы купить бойкое стило. И не одно.

• Предыдущая
• 48/79
• Следующая