Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Ильинский Михаил Михайлович - Страница 36

• Предыдущая
• 36/120
• Следующая

Красная дорожная пыль неожиданно взвинтилась спиралью к небу. Сильный порыв ветра сорвал тростниковую шляпу с головы стоявшего рядом крестьянина. Шляпа вертелась, кружилась, гонимая ветром среди сухих, покрытых густым слоем пыли трав императа, пока не уткнулась в колючую проволоку.

Жалостливая гримаса передернула лицо крестьянина: испорчена шляпа.

А ветер продолжал усиливаться. Он раздувал наши зеленые полиэтиленовые плащ-палатки, превращая их в подобие парусов, которые неудержимо волокли нас по земле. Все ниже нависали над землей сизо-черные облака. Одно из них, словно натолкнувшись на вершину горного Чыонгшона на западной границе с Лаосом, гневно обрушило мощные струи дождя. А ветер все нарастал, ливень будто стремился воссоединить небо с землей.

– Надвигается бао – тайфун, – я еле слышал слова крестьянина. В свисте ветра и шуме дождя тонули все остальные звуки.

Я прежде не раз попадал в тайфун. Но такой переносил впервые. Скорость ветра достигала свыше 40 метров в секунду. Об этом я, конечно, узнал позже. А пока ветер валил с ног. Дождь, словно плетью, хлестал по лицу.

– Надо скорее добраться до ближайшей деревни, – кричал мне крестьянин.

Дорога свернула в сторону небольшого холма, на котором виднелось несколько бамбуковых строений – и в них спасение. С каждой минутой идти становилось все труднее. Ноги скользили по красной расползавшейся глине. Прибывала вода. Небольшие ручьи на глазах превращались в бурные потоки. Многочисленные воронки заливались водой, на глазах образовывалось сплошное желтое озеро, погружавшее в свою пучину кустарники, побеги молодого бамбука. И только ряд колючей проволоки на холме служил ориентиром среди сплошной водной пустыни. Не знаю, как прошли сквозь этот кошмар. Но и это не все. Оказалось, что поля были заминированы и мы прошли через мины. Я горько сострил: «По минному полю прошли, как по тонкому льду. И ничего…» Итальянец Массимо Локке даже не улыбнулся.

Наконец добрались до селения… Временная постройка из бамбука, тростника и соломы стала нашим пристанищем. Пожилой крестьянин бережно подбрасывал хворост. Я знал, что в этих краях, чтобы собрать хворост, крестьянину приходилось пройти не один десяток километров до горных джунглей, где каждый шаг – это риск, смертельный риск напороться на мину. На сколько времени хватит тех трех вязанок, что аккуратно были сложены в углу хижины? И сколько дней еще продлится тайфун? Воздух становился все более влажным и холодным…

Пока я выжимал на пороге вымокшую до нитки одежду, мой спутник о чем-то шептался со стариком. Ветер и барабанный стук ливня по соломенной крыше заглушали его слова. В глиняном желобе у скрипучей двери бурлила вода, вскипая маленькими пузырями. Выжав одежду, я прошлепал босыми ногами в дом. В хижине было темно. Прыгающие блики огня освещали небольшой алтарь предков, на котором стояли в снарядной гильзе несколько буддийских благовонных палочек. Я оглядел хижину: стол, сколоченный из досок от кузова военного грузовика, фан – крестьянская кровать, покрытая старой выцветшей циновкой, и три табурета – все, что было в крестьянском доме.

Старик подставил к столу табурет, пригласил меня сесть. Затем раскурил кальян, протянул его мне. Сигареты настолько намокли в сумке, что превратились в сплошное месиво бумаги и табака. Я хотел было их выбросить, но крестьянин забрал пачку, заботливо отжал воду, разложил вымокшие сигареты на камне у огня.

– Подсушу, еще вам же и пригодится табак, – сказал он.

Крестьянин казался мне угрюмым и молчаливым. Его непомерно большие, навыкате, черные глаза словно кололи. Сухие, мозолистые, крючковатые пальцы с обломанными короткими ногтями чем-то напоминали лапы хищной птицы. И между тем Куэ – добрейший человек – так сказал мне спутник-крестьянин, когда знакомил со стариком.

Хозяин суетился у очага. Затем накинул на плечи плащ-палатку и вышел из дому. Через мгновение его сгорбленная фигура скрылась в темноте. Он вернулся спустя несколько минут. Под плащ-палаткой принес старый закопченный котелок, с зернами риса.

– Чем богаты, тем и рады, – крестьянин поставил на огонь котелок, принялся варить рис.

Более шестидесяти лет прожил в этой небольшой деревушке старый Куэ. С детства ходил в джунгли за хворостом, знал каждую тропку в местной общине Чиеудо уезда Чиеуфонг. Родителей потерял рано. Умерли они, когда было Куэ всего 13 лет. Косила тогда жителей провинции Куангчи лихорадка и черная оспа. Как сам-то выжил, и не помнит. Только помогли ему добрые люди, выходили мальчугана.

В 30-е годы ушел Куэ из своей деревни: подался на заработки в Куангчи, а затем в Дананг. Но работу найти не смог. Тысячи таких же, как он, бедняков, обивали пороги городских предприятий. Сколько им пришлось испытать унижений в поисках средств к жизни! Голодные, обессиленные, они умирали на дорогах, под баньянами, каепутовыми деревьями, у бамбуковых изгородей. А кому доводилось выжить, те, полные отчаяния, лишенные всяких надежд, возвращались ни с чем в свои деревни. В уезде Чиеуфонг было всего 21 тысяча мау[9] пахотных земель. А крестьянских семей проживало здесь около 15 тысяч. Только не им принадлежали эти земли. И рис, который выращивали они на арендованных у помещиков-диатю наделах, почти полностью отдавали – хозяину. Большие пошлины приходилось платить крестьянам и за пользование водой горных ручьев.

Судьба не была милостивой к Куэ. Он тоже был вынужден вернуться в деревню, где у него оставалась старая соломенная лачуга. Но и здесь его ожидало новое горе. Налетевший с моря тайфун разрушил его селение. Разбушевавшиеся воды смыли посевы, уничтожили дамбы, рисовые поля. Голодная смерть ожидала людей.

Вместе с другими крестьянами пошел он к помещику просить зерна. Диатю в богатом, расшитом золотыми нитями халате вышел к голодным людям, выслушал их, а затем кинул на землю пригоршню зерна. Его холеное лицо расплылось в улыбке:

– Вот все, что могу вам дать…

Так и ушли крестьяне с пустыми руками. А ночью вспыхнул огнем помещичий дом. С хрустом ломались в пламени прочные балки, обвалилась черепичная крыша, пылали пристройки, в которых хранился помещичий рис. Крестьяне смотрели, как пламя пожирало добро, но никто не принес и ведра воды Как ни молил помещик о помощи, ни один человек не сдвинулся с места. Диатю в прожженном халате сидел на земле и рыдал, закрыв лицо руками.

Наутро в Чиеудо приехал отряд полицейских. Дознался инспектор, что поджигателем был Куэ. Крестьянина жестоко избили, а затем, нацепив наручники, отправили в тюрьму Куангчи. Потянулись восемь лет заключения. В свою деревню вернулся Куэ только в начале 40-х годов. Там уже хозяйничали японцы. Солдаты, правда, не стояли в его деревне, но наведывались сюда каждую неделю. Крестьяне боялись выходить из своих домов, в подполах укрывали зерно, птицу. Но японцы находили и забирали все, что было в деревне. Если кто в отчаянии пытался сопротивляться – в того стреляли. После каждого приезда грабителей в каком-то из домов оплакивали убитых, а затем их предавали земле на деревенском кладбище за околицей.

– Однажды в общине Чиеудо появился человек. По говору его трудно было отличить от местных жителей. У него не было ни рюкзака, ни дорожной сумки. Все нехитрые пожитки помещались в потрепанной холщовой котомке, которую он носил через плечо. Но Куэ показалось, что он где-то встречал этого человека. И вспомнились ему первые дни, которые провел он в тюрьме Куангчи. Избитого, бросили его надзиратели на каменный пол тюремной камеры. Один из заключенных подошел к нему, обмыл раны, разорвал свою рубашку, перевязал. Несколько дней был Куэ между жизнью и смертью. И человек этот всегда был рядом. Затем пришли в камеру солдаты и увели человека. Больше не видел его Куэ, но решил сохранить на память о нем лоскутки той рубахи.

И теперь, всматриваясь в лицо незнакомца, с радостью узнал в нем Куэ того самого человека из тюрьмы Куангчи. Добрая встреча – как родник в жару. Крестьянин побежал в свою хижину, достал из сундучка сохранившиеся лоскутки рубахи и принялся разыскивать человека. Он нашел его у деревенской харчевни, протянул лоскуток и спросил:

• Предыдущая
• 36/120
• Следующая