Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Ильинский Михаил Михайлович - Страница 81

• Предыдущая
• 81/120
• Следующая

В 1946-м началась война в Индокитае, и двадцатидвухлетний парень отправился воевать во Вьетнам, воевать за колониальные интересы Парижа. Прибыв в Сайгон, он при первой же возможности ушел к партизанам.

– Но если хочешь быть с нами, то оставайся в рядах Иностранного легиона. Ты – офицер, будешь нашим разведчиком в тылу противника, – предложил партизанский командир.

И русский солдат, бывший узник фашистских лагерей, которому грозила несправедливая расправа на Родине, снова оказался в «ловушке». Платон принял предложение Вьетминя, пробыл «двойняком» в течение долгих семи лет войны Сопротивления, дослужился до звания майора Иностранного легиона, а за свою деятельность в тылу противника был удостоен Золотой звезды Героя Вьетнамской Народной армии.

– А как же в Россию? Тогда в СССР? Как добрался он до Родины? – с болью в голосе спросил «Игорь Петров» и осушил рюмку с русской водкой. (Пью только нашу. Хлебную, – словно оправдываясь, заметил он.)

– Трудно добирался П.С. Родина неласково открывала двери. Потребовалось вмешательство самого Хо Ши Мина, других руководителей Демократического Вьетнама, согласие высших лидеров Кремля – Ворошилова, Хрущева, – чтобы П.С. оказался в Москве, снял угол в «коммуналке», обил не один порог, пока получил достойную работу, где прослужил затем верой и правдой более тридцати лет (на Пятницкой улице), воспитал дочь Ж., родившуюся во Вьетнаме, затем стал дедом. Мать Ж. мне довелось увидеть в Сайгоне после освобождения в 1975-м (но это другая сложнейшая и трагическая история). Хоа – пожилая вьетнамка – поняла Платона и свою жизнь увидела в новом «чтении»…

– А кто поможет нам? – спросил Игорь. – Хотя аэропорт Москвы открыт, и «нам туда бы надо», но возвращаться пока ни я, ни такие как я, не собираемся. Мы – это те, кто в легионе или ушел из легиона, – свободные птицы, но хорошо было бы постоянно и свободно приезжать в Россию.

– Вы пробовали? Может быть, вам не запрещено возвращение, а визы если и требуются, то будут легко выданы?

– Не знаю. Но время рисковать не пришло. Надо быть на 100 процентов уверенным, что не окажешься за решеткой.

…Я уже слышал примерно такие же слова во Вьетнаме, в 60-х годах. Шла война. Под Хонгаем, на угольных шахтах работала группа европейцев. Все говорили по-французски. Одни с сильным акцентом, другие – без, но ясно, что были выходцами из метрополии. Мы были в добрых отношениях, и я часами слушал их рассказы о старых военных временах. О том, как после второй мировой войны вступили они в Иностранный легион, приехали во Вьетнам.

– Французов были единицы, – рассказывал баск Пьер. – Немцы, бельгийцы, португальцы, североафриканцы, испанцы…

Были и русские. Я попал в плен к Вьетнамской Народной армии. После 1954-го остался в Ханое. Значит, предал Францию. Возвращаться было некуда. В тюрьму что-то не хотелось… Вернусь в Испанию, – решил я. (Это было, напомню, в 60-х, до смерти генералиссимуса Франко в ноябре 1975 года.) Но как? Денег на дорогу не было. Женюсь (фиктивно) на вьетнамке – одной из шести тысяч уроженок Новой Каледонии, пользовавшихся в ДРВ особым положением. Они, каледонийки, – женщины богатые…

Пьер так и сделал. Я помню, как провожал его с подругой-каледонийкой (он бы женился и на Жанне Д’Арк, если бы та прописалась в военном Вьетнаме, в июле 1968-го). Так выехала из бурного военного Вьетнама вся группа военнопленных из бывшего Иностранного легиона.

У меня остались в записной книжке их имена. Знаю, что все они вымышленные. И никого теперь не найти. Живы ли они?

…Особым положением пользовались бывшие легионеры в королевском Лаосе в 60–70 годах. Каждый вечер они собирались в отеле «Констелласьон», в холле и баре, играли в кости. Хозяин гостиницы, француз с большой примесью китайской и вьетнамской крови Морис Кавалери, с которым я был в дружбе более десяти лет, рассказывал мне о каждом из присутствовавших, чтобы не дать мне сделать ложный и опасный шаг. В бар, например, приходила каждый день пожилая дама в черных очках, с черной собакой – огромным пуделем. В руках дамы – черная трость с металлическим наконечником. Она улыбалась, пыталась заговорить со мной по-русски. Морис успел предупредить: «Поступай, как знаешь. Но это – бывшая гестаповка, начальник женского концлагеря в Чехии. С ней не общаются даже легионеры… Береги честь… Легионеры, конечно, тоже убивали. Но в бою. Эта же… в концлагерях».

И я сберег честь. Экс-легионеры – большие демократы на «алкогольной почве» – приняли меня довольно легко в свой костяно-покерный состав, не расспрашивали о моем прошлом – настоящем, не заглядывали в мою русскую душу, не «допрашивали» журналиста с «особой лицензией свободы действий в Индокитае». (По крайней мере, я так себя чувствовал и ни разу не оступился в «ямах свободы».)

Мои «лаосские» легионеры были люди широкие, авантюризм из их крови и мозга не выветривался даже с годами. Число игроков в кости в баре Мориса постоянно сокращалось. Одни уходили куда-то в джунгли, по чьему-то заданию, и на пятый-шестой раз, а иногда и сразу, больше не возвращались во Вьентьян. Другие продолжали играть в кости и больше не вспоминали «пропавшего без вести». В их глазах я читал лишь вопрос: «Кто следующий? Прости, раз и навсегда!» Как звали ушедшего? Не знал, по-моему, никто. Да и я, журналист, был для них просто «Мишель».

Тогда я специально не собирал материал об «Иностранном легионе» – французы (колонизаторы) свою игру в Индокитае безвозвратно проиграли и были неинтересны; а бывшие легионеры использовались американцами и старались, чтобы о них знали как можно меньше и информация не попала бы в руки Вьетконга. Война шла не на жизнь, а на смерть. И получить пулю за «любопытство» можно было в два счета.

К разведывательно-диверсионной деятельности, бомбежкам, взаимным дерзким налетам примешивались наркотики.

Шефы военной (ГРУ) и политической (КГБ) советских разведок в Лаосе, два товарища-однофамильца на букву Д. (разглашать подлинные фамилии не станем, так как товарищ с Лубянки носил вымышленную фамилию, а его коллега от Арбатского метро, в то время подполковник, считал соблюдение конспирации, сохранение тайны – главными качествами разведчика) Иностранным легионом и разными «бывшими» не интересовались. Советских журналистов, живших и постоянно аккредитованных в королевском Лаосе в середине 60-х, кроме уже знакомого нам представителя АПН, не было. Мы – из «Известий» и «Правды» работали наездами, а ТАССовец появился позже, и его функции были совсем иными. Для резидентов советской разведки Вьентьян был «гнилым местом». «Горели» здесь разведчики один за другам.

– История Иностранного легиона как специализированного воинского подразделения считается одной из самых «долгих и последовательных в мире». Это – и части специального назначения, и карательные колониальные войска, и регулярные части и подразделения, доказавшие способность координировать свои действия с силами ООН, – рассказывал мне У. Бэрчетт. – В общем, Иностранный легион, созданный при Луи Филиппе 10 марта 1830 года, прошел с тех пор через огни и воды. Первоначально и до настоящего времени это – добровольческий корпус, допускающий в свои ряды лиц с «запятнанной совестью», «не нашедших общий язык с правосудием и несогласных с рядом постановлений или всем кодексом государственных законов», сумел создать такой костяк, который не надломился почти за полтора века. А за спиной – первая победа в 1832 году в Северной Африке (Оран, Алжир), участие в Крымской войне, затем в битве при Мадженте (австро-итальянский конфликт), войны в Индокитае, Дагомее, на Мадагаскаре, в Сирии, Северной Африке, я добавил бы также участие в боях в Ливане, Югославии, Сомали, Руанде, Сьерре-Леоне…

– Большинство солдат легиона – не французы. Это – не разглашение секретов легиона, – говорил мне «Петров», – иначе бы я молчал как рыба. В наших частях сегодня 6550 рядовых легионеров, примерно 1560 унтер-офицеров, 350 офицеров. В составе корпуса представители 130 государств, говорят более чем на 70 языках, но единый язык, понятно, французский. В настоящее время в составе солдат легиона – 23 процента русские…

• Предыдущая
• 81/120
• Следующая