Башня молчания - Ильясов Явдат Хасанович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/45
- Следующая
– Нет!
– Тогда – убирайся.
– Не уйду! Наша крыша.
– И сиди на ней, пока не состаришься.
– Я…боюсь. Высоко.
– Подержу, не бойся.
Небольшая, стройная, с едва налившейся грудью, в розовом платье и красных штанишках, стесняясь повернуться спиной, она, – пылающим лицом к Омару, стыдливо посмеиваясь, – сошла к нему, как богиня с неба. Горячий ветер рвал ей платье, оно трепетало, как пламя. Когда ее узкая белая стопа поравнялась с его лицом, он бережно взял в ладонь эту босую стопу и расцеловал тонкие пальчики.
Нет, кожа ее не пахла миррой. Ее аромат был лучше в тысячу раз: она пахла утренней свежестью и безоглядной девичьей любовью…
Омар заскрипел зубами. То, что здоровую юную девушку с горячим воображением неудержимо потянуло к опытному, зрелому и крепкому мужчине, вполне естественно. Природа знает, что делает.
Неестественно другое: что вокруг их любви, ясной и чистой, – да, чистой! Что может быть чище настоящей, природной любви? – начнется возня глупых и грубых людей, не имеющих к ней никакого отношения и понимающих женитьбу не иначе, как торговую сделку.
Но скажите, к какой статье шариата можно отнести властное влечение друг к другу Омара и Эль-Мирры, ее тихую улыбку, в которой бездна содержания, выразительный свет влажных глаз, скупые движения рук, понятные только им?
Имам квартальной мечети? Человек недалекий и малограмотный, знающий даже свой неизменный Коран с пятого на десятое. К нему обязан Омар обратиться за помощью, чтобы почтенный священнослужитель через свою достойную жену нашел для Омара сваху. И дура-сваха? Почему он должен впустить в заколдованный мир своей души этих чужих, совершенно ненужных ему людишек?
Во всем мусульманском судебнике, даже в частях о браке, семье, ни разу не упомянуто слово «любовь». Все предусмотрено: как жениться, как разводиться, как делить имущество и детей. Кому и сколько и за что заплатить. О любви же – ни звука! Бред какой-то…
Он услыхал за спиной чье-то легкое трепыхание. Повернулся: на подоконнике, уронив крылья, стоит и трясется воробей. Что-то неладное с ним. Омар подошел взглянуть, в чем дело.
Большая, колюче-сухая крошка, из тех, что поэт, как всегда, рассыпал на широком подоконнике, застряла у воробья во рту. Ни проглотить ее не может, ни выбросить, бедный. Стоит и трясется, явно пропадает. Крылышки беспомощно трепещут. Даже взлететь не способен.
– Эй, ты что, помираешь? – Омар слегка хлопнул его по дрожащей спине.
Крошка выпала. Воробей вспорхнул на ветвь соседской чинары и зачирикал, довольный.
Забавный случай.
Омар повеселел. Он поставил столик на место, аккуратно сложил на нем бумагу, водворил туда же перо и чернильницу. Вытер мокрой тряпкой пятно на ковре. Но грязный след от чернил на чистом ковре, конечно, остался.
– Э, ладно! Купим когда-нибудь новый ковер. Если возникнет такая необходимость.
Он отправился на Шелковый базар, к старому знакомцу Музафару, которому гадал по звездам.
– Дай мне отрез на халат. Лучшего шелка, зеленого.
– Жениться надумал?
– Что, похоже?
– Помолодел, похорошел. Обычно ты ходишь в чем попало. А тут новый халат, да еще шелковый. Дай бог! Может, остепенишься.
– Вряд ли… Все стараются меня переделать! Зачем? Бесполезно. Какой я есть, таким и останусь до конца. Неужели не можете потерпеть еще каких-то жалких двадцать пять – тридцать лет?
С отрезом шелковой ткани под мышкой он постучался к соседке. Хоть и не положено мужчине входить в дом, где одни женщины. Э, пусть. Есть предлог.
Ему открыла Эль-Мирра. Испугалась: «Ох!» – и убежала. К Омару вышла хозяйка.
– Простите, – смутился Омар, стараясь не глядеть на ее открытое, в глубоких морщинах лицо. Когда-то, видать, она была очень красивой. Вообще тюрки красивый народ. Особенно заречные.
– Ничего! – сказала она резко. – Я уже и сама забыла что женщина. Всю жизнь тяну мужскую лямку. С посредником, который сбывает мои халаты, торгуюсь, как базарный сквернослов. Проходи, сосед.
В углу, на широкой доске, Эль-Мирра деревянным молотком часто и крепко простукивает швы на готовом халате чтобы их сгладить. Могла бы и оставить на время работу. Нет, видно, нельзя. Этот глухой ровный стук Омар слышит каждый день, с утра до вечера. Но терпит его. Ибо знает: стучит Эль-Мирра. Она подает ему весть о себе.
На него не взглянула, отвернулась при тетке с положенной скромностью.
– Заказ принес, – развернул Омар свой шелк. – Простите, сам зашел, – женщин в моем доме нет.
– Обзаведись, – нахально сказала швея. – О! – Она с удовольствием встряхнула блестящую ткань. – Подкладку сама подберу подходящую. Нарядный будет халат. Но зачем такой одинокому человеку?
– Чтобы перестать быть одиноким, – с усмешкой ответил Омар.
– Жениться хочешь? Хорошее дело. Давно пора. Э! – осенила ее догадка. – Да ты никак свататься к нам заявился? Ха-ха! Я в первый же миг поняла: пришел неспроста. Нужен халат – мог бы готовый купить на базаре. С его-то деньгами. Кто же из двух тебе приглянулся? – Она покосилась на Эль-Мирру. – Женись на мне, я лучше. Я человек взрослый, серьезный. Тебе под стать. Не прогадаешь.
Омар, удивленный столь грубой ее прямотой, тихо сказал, чтоб не обидеть:
– Я бы… рад. Но ремесло у вас… слишком громкое. – Он кивнул на молоток Эль-Мирры. – Я стука и грохота не выношу.
– Какое есть! – сказала она злобно. – Себя кормлю и эту дармоедку. Перестань, дура, стучать!
Эль-Мирра отложила молоток, безмолвно понурилась.
– Но она же вам помогает?
– Все равно обуза! Бремя тяжкое.
Омар, увидев, с кем имеет дело, сказал напрямую:
– Я бы мог освободить вас от этого бремени.
– Да? Так бы сразу и сказал! – Грубые губы старухи расплылись в гнусной улыбке. – Сколько дашь?
Будто халат продает…
– Сколько просишь? – невольно огрубел и Омар.
Он поймал на себе больной взгляд Эль-Мирры, душа у него заплакала от жалости к ней. Тут же взять бы бедняжку на руки, к сердцу прижать…
– Пятьсот золотых, – твердо сказала соседка, – и купишь мне лошадь и повозку. И наймешь молодого слугу.
– Пятьсот не могу, – ответил Омар, прикинул в уме, сколько денег у него осталось. – Дам двести динаров. Лошадь купить, слугу нанять – согласен. Хотя зачем они тебе? Ну, молодого слугу, положим, можно к чему-нибудь приспособить, – сказал он ехидно. – А лошадь?
– Всю жизнь мечтала лошадь иметь. Двести? Сойдет. Ход пробьешь между нашими дворами.
– Нет. Это – нет.
– Ну, ладно. По рукам, что ли?
Ей и не снилось такое счастье.
– По рукам!
Хлопнули по рукам.
– А халат, – спохватилась старуха, – как, будем шить?
– Не надо, – махнул рукой Омар. – Возьми отрез себе. Дарю.
– Вот спасибо! – Старуха живо спрятала отрез в сундук.
Омара неприятно поразило, каким волчьим взглядом, исподлобья, проводила Эль-Мирра драгоценную ткань и затем уставилась на тетку…
Без всяких свах обошлось! Эль-Мирра проводила его до калитки. И, спеша, чтоб не заметила тетка, радостно кинулась на шею.
– Ночью приду, – шепнула она возбужденно. – Купишь мне такой же отрез?
Негодный поэт! Соблазнитель проклятый. Ишь, как быстро прибрал к рукам юную иволгу. Что ж, мужчина он видный, ничего не скажешь. Легкий, статный. Веселый. И, говорят, очень ласковый, добрый. И не без денег. Чего еще нужно глупой девчонке?
Нет уж, ты больше ее не увидишь! Жена хлебопека умылась, что случалось с нею редко, набелились и нарумянилась. Глаза сурьмой подвела, надела свое лучшее платье. Завернула в чистый платок стопку горячих лепешек и, пыхтя, явилась к соседке.
Ну, тут началось!.. Объятия. Доброе утро. И как житье и как здоровье. И как идут дела. И как племянница – растет, хорошеет? Те многословные расспросы, пожелания и приветствия, которыми люди на Востоке, следуя правилам этикета, осыпают друг друга при встрече с самыми любезным и искренним видом, хотя, собственно, зачастую им дела нет друг до друга…
- Предыдущая
- 5/45
- Следующая
