Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна - Страница 72

• Предыдущая
• 72/91
• Следующая

У вигила не было никакого желания ему перечить.

– Из Вероны. Я могу позвонить в префектуру? – трясясь всем телом, спросил вигил.

– Значит, Верона, – проговорил Меркурий задумчиво.

Сандалии на его ногах трепыхнулись. И он шагнул в ночное небо, как люди шагают в пустую комнату. И исчез. Бледный светляк взмыл вертикально вверх. И след за ним долго светился в ночи и не таял.

– О боги, – только и выдохнул вигил.

За окном давно стемнело. Юний Вер прогуливался по атрию в доме Элия, дожидаясь… чего? Он и сам не знал, чего ждет от этой ночи. Но уж чего-то важного, значительного – непременно. Духота накатывала волнами. Кружа по атрию, Вер то и дело наклонялся к бассейну и черпал воду, смачивая лицо и шею. Тогда отражение бронзовой Либерты начинало рябить, и, факел, отделившись от мускулистой руки, подплывал к самому бортику мраморного бассейна.

– Ну что, богиня, – фамильярно обратился Юний Вер к бронзовой Свободе, – по-моему, для тебя в Риме настают плохие времена. Пора бы тебе спуститься на землю да приструнить расшалившихся граждан.

Либерта не отвечала, смотрела прямо перед собой. Позолоченный острозубый венец на ее голове слегка светился.

– Если имеешь глупость думать, что люди тебя любят, – продолжал рассуждать Вер, – то глубоко заблуждаешься. Люди лишь делают вид, что поклоняются тебе. На самом деле они бегут от тебя. Всю жизнь. Только такой сумасшедший, как Элий мог устроить в своем доме твой алтарь.

Так и не дождавшись ответа от бронзовой собеседницы, Юний Вер вновь принялся расхаживать по атрию, рассматривая бесчисленные гипсовые и восковые слепки, выставленные на дубовых полках. В большинстве своем это были копии восковых масок императоров, начиная с Траяна Деция. Но даже в этом случае ряд был не полным, ибо к тому времени, как Траян Деций сделался императором и основал династию, род Дециев уже насчитывал около шестисот лет. Вер с удивлением отметил, что ни капли не завидует Элию. Разговаривая с Кассием Лентулом в Колизее, он пытался представить себя ненавистником аристократии, злопыхателем и бунтарем. И вот теперь, рассматривая эту портретную галерею, Вер понял, что и зависть, и ненависть он всегда лишь изображал. Он просто чувствовал себя другим. Не хуже и не лучше.

От всех Вер как будто огражден стеной, и попытки пробить ограду лишь увеличивают ее толщину. Красавец-атлет, исполняющий желания гладиатор; плебей, но при этом гражданин Рима, а значит, и мира – то есть все в одном лице. Выдающийся и обычный. Но, находясь в самой гуще событий, он страдал от одиночества, как от аллергии – каждодневно, мучительно, без надежды на излечение. Патриций Элий, напротив, не знал этого недуга вовсе. Элий был своим в Афинской академии, на арене, в сенате. Он с легкостью наживал себе врагов, но и друзья всегда находились.

Вер остановился возле полки с восковыми масками ближайших родственников Элия. Вот дед сенатора – младший сын императора Корнелия, сначала блестящий военный, затем преподаватель академии в Афинах – весьма странное занятие для члена императорского рода – потом сенатор. Вот отец Элия Адриан, умерший в больнице от ран во время Третьей Северной войны – Элий на него очень похож, тот же высокий лоб и тонкий нос. И… постой-ка, должен же быть еще старший брат, легионер Второго Парфянского легиона, погибший вместе с другими солдатами специальной когорты «Нереида». Тиберий Валериан Мессий Деций, где же он? Вер внимательно осмотрел полку. Маски Тиберия не было. Невероятно! Это безродному Веру могли из-за неразберихи и обилия подобных посылок не прислать посмертной маски его матери. Но Элию ее обязаны были доставить с нарочным! Бронзовая табличка с именем и датой рождения и смерти на месте. А маски нет. Опять «Нереида»! Вер почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. «Нереида»… Почему он знает о ней так мало, если она имеет для него такое значение?! «Нереида» – он вновь и вновь повторял это слово, и кровь в висках стучала все громче, сердце бухало, будто молот по наковальне.

– Нереида! – выкрикнул он в духоту ночи.

Призыв прозвучал, но ответа не последовало.

В бредовом сне он услышал имя своей настоящей матери. Иэра. Одна из Нереид. Значит – он сын богини? А его приемная мать – легионер когорты «Нереида». Было что-то искусственное, намеренное в таком совпадении. Замысел, игра, маскировка.

Вер подошел к окну, выходящему на улицу и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на освещенную фонарем мостовую и огромное дерево у входа, шатром берегущее возле себя чернильную тень. Гости скоро придут. Ждать осталось недолго.

Корнелий Икел вышел из принципария [124] и направился к карцеру. Лагерь преторианцев и ночью освещен как днем, но префект претория нес с собой фонарь. Гвардеец, дежуривший у дверей карцера, приветствовал префекта. Тот небрежно махнул рукой в ответ и велел охраннику отправляться в караульное помещение. Гвардеец удивился – сам же префект претория отдал приказ охранять пленника как священные щиты. Но приказ есть приказ, и гвардеец ушел, не задавая лишних вопросов. Префект отпер дверь в темную галерею с одинаковыми стальными дверьми. Всего камер было восемь. Но все они, кроме одной, в этот час пустовали. Икел открыл первую дверь и вошел. Человек лежал скрючившись на узкой железной кровати. Даже в камере с него не потрудились снять наручники. Обычно в изоляторе всегда прохладно, а зимой промозгло, но в эту ночь и здесь царила духота. Кожа арестованного блестела от пота, а пестрая туника репортера промокла насквозь на спине и груди.

– А, начальник! – непочтительно приветствовал арестованный префекта претория.

Пленник мотнул головой, в попытке отбросить со лба свесившуюся прядь, но волосы намертво прилипли к влажной коже.

– Ты плохо себя вел, Квинт, – Икел говорил тоном отца, который журит нерадивого сына.

– Чьи изображения ты держишь в ларарии, префект? Небось, Юпитера или Марса. А я поставил милашку Клоцину, покровительницу клоак и тайных комнат. Ты, префект, не понимаешь, как это важно – чистота отхожих мест.

Запах латрины [125] был нестерпим. Камеры изолятора не оборудованы смывными латринами специально – чтобы арестованные яснее чувствовали свое униженное положение. Можно издеваться над человеком и не нарушая закона. Икел уселся на единственный стул и несколько секунд изучающе смотрел на пленника. Тот тяжело дышал, пот катился по его лицу не только из-за жары – в поезде Квинт оказал отчаянное сопротивление фрументариям Икела, и бравые агенты сломали ему несколько ребер. Теперь каждый вздох причинял пленнику боль.

– Тебя послали разведать, чем занимается наш умненький Трион. А что сделал ты? – спросил наконец Корнелий Икел.

– Я узнал.

– Узнал, – повторил в задумчивости префект претория. – А потом решил вместо того, чтобы передать найденные материалы мне, отправить их в «Акту диурну». Так?

Он думал, что Квинт начнет отпираться, и тогда Икел его уличит, сообщив, что в «Плясунах» разговор Квинта с Лапитом был подслушан и весь – слово в слово – передан префекту. Но Икел ошибся. Квинт не стал ничего отрицать.

– Подобный материал не принадлежит агенту фрументариев или первому префекту претория. Это достояние римского народа. Всех граждан без исключения. Опубликовать мое донесение в «Акте диурне» – единственный способ избежать гнева богов. Боги обожают, когда люди каются в грехах.

Икел слушал арестованного, и чувствовал, как в груди его поднимается волна ярости. Этот подонок даже не понимал, что наделал.

– О чем ты думал, когда принимал это идиотское решение?!

– О благе Рима.

Икел грохнул кулаком по столу. Глиняная кружка, стоящая на краю, подпрыгнула, упала и разбилась, расплескав по каменным плитам остатки воды. Квинт с сожалением глянул на влажное пятно и облизнул пересохшие губы. Он так берег эти пару глотков, зная, что до утра воды ему больше не дадут!

• Предыдущая
• 72/91
• Следующая