Мир глазами Гарпа - Ирвинг Джон - Страница 157
- Предыдущая
- 157/157
«Доверие не слепое, а одноглазое», — шутил Дункан.
На долгое время у него сохранился набор кодовых выражений, понятных только его сестре Дженни и Эллен Джеймс; они трое были поистине закадычными друзьями.
— А теперь за Капитана Энергию! — говорили они, например, выпивая втроем.
— Нет другого такого секса, как транссекс! — орали они, уже изрядно навеселе, что порой несколько смущало жену Дункана — хотя она, конечно же, была с ними согласна.
«Как дела с энергией?» — писали они друг другу в письмах, или в телеграммах, или спрашивали по телефону, когда хотели узнать, что, собственно, происходит. А когда энергии у них было очень много, они говорили (или писали) о себе, что «полны Гарпа».
Хотя Дункан прожил очень, очень долгую жизнь, умер он все же нелепо и, по иронии судьбы, из-за собственного чувства юмора. Он умер, смеясь над одной из своих шуток, что было свойственно всем Гарпам. Случилось это на вечеринке в честь одного из новых транссексуалов, приятеля его жены. Дункан, смеясь, вдохнул оливку и задохнулся насмерть буквально за несколько секунд. Ужасная и нелепая смерть, но все, кто знал Дункана, говорили, что он не стал бы возражать ни против такой формы смерти, ни против той жизни, какую прожил. Дункан Гарп всегда говорил, что его отец страдал из-за гибели Уолта больше, чем вообще кто-либо страдал в его семье. И при всех своих возможных формах смерть все равно была одинаковой для женщин и мужчин. «Между мужчинами и женщинами, — сказала как-то Дженни Филдз, — только смерть разделена поровну».
Дженни Гарп, у которой в области смерти было куда больше специфического опыта, чем у ее знаменитой бабушки, с этим бы не согласилась. Юная Дженни знала, что между мужчинами и женщинами даже смерть не делится поровну. Даже смертей мужчинам достается больше.
Дженни Гарп пережила их всех. Будь она на той вечеринке, где ее брат до смерти задохнулся оливкой, она, вполне возможно, сумела бы его спасти. Во всяком случае, она бы совершенно точно знала, что нужно делать, ибо Дженни Гарп была врачом. Она всегда говорила, что именно время, которое она провела в Вермонте, ухаживая за Дунканом, заставило ее обратиться к медицине, а вовсе не рассказы о том, как ее знаменитая бабушка была сестрой милосердия, ибо эти истории Дженни Гарп знала только из вторых рук.
Юная Дженни была блестящей студенткой; как и ее мать, она впитывала знания как губка и все, что узнавала, всегда так или иначе могла применить на практике. Как и Дженни Филдз, она обрела собственное ощущение людей, странствуя из больницы в больницу и шестым чувством улавливая, какая доброта в данном случае возможна, а какая неприменима.
Еще интерном Дженни вышла замуж за молодого врача. Однако фамилию не сменила, так и осталась Дженни Гарп и в жестоких спорах с мужем позаботилась о том, чтобы и трое ее детей тоже были Гарпами. Вскоре она, правда, развелась и опять вышла замуж, но не слишком спешила. Второй брак ее вполне устроил. Муж ее был художником, значительно старше ее, и если бы кто-нибудь из членов ее семьи был жив и мог поддразнить ее, то, без сомнения, намекнул бы, что в своем втором муже она отыскала нечто весьма похожее на Дункана.
— Ну и что? — ответила бы она. Как и ее мать, она все решала своим умом и, как Дженни Филдз, навсегда сохранила собственную фамилию.
А ее отец? Чем Дженни Гарп хотя бы немного напоминала его, кого почти и не знала? В конце концов, она ведь была совсем малышкой, когда он умер.
Ну, во-первых, она была довольно эксцентрична. Она взяла в привычку заходить в каждый книжный магазин и спрашивать там книги своего отца. Если там не обнаруживалось ни одной, она заказывала. У нее было чисто писательское чувство бессмертия: пока твои работы в типографии и на книжных полках, ты жив. Дженни Гарп оставляла фальшивые имена и адреса по всей Америке; книги, которые она заказывала, продадут кому-нибудь другому, разумно полагала она, а Т. С. Гарпа никогда не перестанут печатать — по крайней мере, пока жива она, его дочь.
Она также вполне активно поддерживала знаменитую феминистку и свою бабушку Дженни Филдз. Однако, подобно самому Гарпу, Дженни не придавала большого значения писательству Дженни Филдз. И не тревожила владельцев книжных магазинов заказами на «Сексуально подозреваемую».
Больше всего она напоминала отца тем, каким врачом она стала. Дженни Гарп обратила свой медицинский ум к исследованиям. Она не хотела заниматься частной практикой. Ходила по больницам, только когда заболевала сама. Несколько лет Дженни проработала в тесном контакте с Центром онкологических заболеваний в Коннектикуте, а вскоре возглавила один из отделов Национального института онкологии. Подобно хорошему писателю, который должен тревожиться по поводу каждой мельчайшей детали, Дженни Гарп проводила долгие часы, наблюдая за поведением одной-единственной человеческой клетки. Подобно хорошему писателю, она была честолюбива и надеялась, что доберется-таки до сути рака. В некотором смысле так и случилось. Она от него умерла.
Подобно всем прочим врачам, Дженни Гарп давала священную клятву Гиппократа, так называемого отца медицины, и, давая ее, согласилась целиком себя посвятить чему-то такому, что Гарп однажды описывал юному Уиткому — хотя Гарп-то имел в виду писательские амбиции — такими словами: «… попытка всех и навсегда сохранить живыми. Даже тех, кто в конце обязательно должен умереть. Их-то как раз и важнее всего сохранить живыми». Таким образом, онкологические исследования отнюдь не действовали на Дженни Гарп угнетающе; она воспринимала себя именно так, как и ее отец воспринимал себя, писателя.
«Врач, который видит только терминальные случаи».
Дженни Гарп понимала, что в мире представлений ее отца мы должны обладать определенным запасом энергии. Ее знаменитая бабка Дженни Филдз когда-то воспринимала (и классифицировала) людей как «внешников», «жизненно важные органы», «отсутствующие» и «конченые». Но в мире глазами Гарпа все мы просто «терминальные случаи».
- Предыдущая
- 157/157
