Правила Дома сидра - Irving John - Страница 101
- Предыдущая
- 101/151
- Следующая
Рей Кендел тоже в тот вечер был один, сидел на своем пирсе; комары не докучали ему. Ночь была тихая. Рей смотрел, как вспыхивают зарницы, нарушая режим затемнения. Его беспокоила Кенди, ему-то хорошо известно: смерть одного человека может навсегда застить жизнь другому. Он боялся, что гибель Уолли нарушит естественное течение ее жизни. «Будь я на ее месте, я бы связал судьбу с этим вторым», – громко сказал он.
«Этот второй» больше походил на него; не то чтобы Рей предпочитал Гомера Уолли, но Гомер был понятнее. Однако, сидя на пирсе, Рей не бросил в воду ни одного береговичка, слишком долго им добираться обратно.
– Бросая улитку в море, – как-то подразнил он Гомера, – ты вмешиваешься в судьбу живого существа. Заставляешь начать новую жизнь.
– А может, это и к лучшему, – ответил сирота Гомер. И Рей признался себе, ему нравится этот парень.
Зарницы с крыши дома сидра выглядели не так эффектно, океан не был виден даже при самых ярких вспышках. От них в «Океанских далях» становилось тревожно; далекие, немые зарницы напоминали неслышную, невидимую войну; как будто они были ее отблесками.
– Я думаю, что он жив, – сказала Кенди. (Они сидели на крыше, держась за руки.)
– Я думаю, что погиб, – проговорил Гомер, и оба увидели как в комнате Уолли вспыхнул свет.
В ту августовскую ночь кроны яблонь изнемогали под тяжестью плодов, которые (кроме лаково-зеленых грейвенстинов) медленно наливались румянцем. Трава в межрядьях была по колено – до сбора урожая придется еще раз косить. В саду Петушиный Гребень ухала сова; в Жаровне пролаяла лисица.
– Лиса может залезть на дерево, – сказал Гомер.
– Не может, – возразила Кенди.
– На яблоню может. Мне говорил Уолли.
– Он жив, – прошептала Кенди.
На лице Кенди в свете зарницы блеснули слезы, Гомер поцеловал ее, лицо было мокрое и соленое от слез. Целоваться на крыше дома сидра было не очень удобно, крыша вздрагивала и жестяно гремела.
– Я люблю тебя, – сказал Гомер.
– Я тоже тебя люблю, – ответила Кенди. – Но он жив.
– Нет, – качнул головой Гомер.
– Я люблю его, – сказала Кенди.
– Знаю, – сказал Гомер, – и я его люблю.
Кенди опустила плечо и прижалась головой к груди Гомера, чтобы ему было удобно целовать ее; одной рукой он обнимал Кенди, другую положил ей на грудь.
– Мне так плохо, – сказала Кенди, но не убрала с груди его руку.
Где-то далеко над океаном все вспыхивали зарницы, легкий ветерок шевелил листья яблонь и волосы Кенди.
Олив в комнате Уолли прогнала комара от настольной лампы и бросилась к стене, где он уселся передохнуть, как раз над кроватью Гомера. Прихлопнула его ладонью, и на белой стене, к ее удивлению, расплылось алое пятно величиной с копейку, гадкое создание успело-таки напиться крови. Олив послюнявила палец и потерла пятно, еще размазав его. Рассердившись на себя, соскочила с кровати Гомера, разгладила подушку, до которой во время погони не дотронулась, разгладила безукоризненную подушку Уолли и погасила настольную лампу. Постояла немного в дверях пустой комнаты, оглядела ее и выключила верхний свет.
Гомер придерживал Кенди за бедра, когда она осторожно спускалась с крыши. На крыше опасно целоваться, но на земле опаснее. Они стояли обнявшись, его подбородок касался ее лба (она качала головой – нет, нет, ну ладно, только совсем недолго), и тут в комнате Уолли погас свет. Они шли в дом сидра, прильнув друг к другу, высокая трава шелестя задевала им ноги.
Осторожно, чтобы не хлопнула, закрыли за собой дверь, хотя кто бы их здесь услышал. Предпочли темноту и не увидели листка с правилами, висевшего рядом с выключателем.
Дорогу в комнату освещали только зарницы. Два ряда коек стояли, обнажив железные пружины, в изножье каждой по-солдатски скатаны матрасы. Они развернули один.
Кровать помнила многих работников, хранила в своих сочленениях их сны. Слабый стон Кенди заглушили скрипы ржавых пружин; в этом воздухе, наполненном запахами брожения, стон ее был так же легок, как невесомое прикосновение рук, легших на плечи Гомера, но он тут же ощутил их силу; Кенди крепко прижала его к себе, и вырвавшийся в этот раз стон заглушил остальные звуки. Из груди Гомера тоже исторгся крик, такой же громкий. А крики его были когда-то знамениты во всех окрестностях Сент-Облака.
Олив Уортингтон, лежа в постели, напряженно прислушивалась к звукам, которые приняла за уханье совы. О чем она кричит, гадала Олив. Она хваталась за любую мысль, лишь бы не думать о комарах джунглей.
Миссис Гроган тоже не спала, ей вдруг на мгновение стало страшно – спасется ли ее душа. Чего-чего, а этого доброй женщине можно не бояться. Во мраке ночи за окном кричала сова, а у нее такое печальное уханье.
Уилбур Кедр, который, кажется, вообще никогда не спал, пробежал привычными пальцами по клавиатуре машинки в кабинете сестры Анджелы. «Пожалуйста, мистер Президент…» – напечатал он.
Юный Стирфорт, у которого была аллергия на пыль и плесень, ощущал легкими тяжесть воздуха; ему казалось, что он не может дышать. Вставать не хотелось, и он высморкался изо всех сил в наволочку. Услыхав эти насыщенные звуки, сестра Эдна бросилась на подмогу. Хотя аллергия у Стирфорта была не очень серьезная, но ведь и Фаззи Бук страдал аллергией.
«Вы уже сделали так много хорошего, – печатал Уилбур Кедр Франклину Делано Рузвельту. – И Ваш голос по радио вселил в меня надежду. Принадлежа к медицинской братии, я хорошо знаю, какую коварную болезнь Вы с таким триумфом сумели преодолеть. Кто бы теперь ни пришел на Ваше место, не сможет больше пренебрегать нуждами бедняков и изгоев общества, ему будет стыдно…»
Рей Кендел лежал врастяжку у себя на пирсе, как будто его выбросили сюда океанские волны; он не мог заставить себя встать, пойти в дом и лечь в постель. Воздух побережья редко бывал таким неподвижным. А вот в Сент-Облаке он почти всегда такой.
«Я видел в газете Вас и Вашу жену, вы присутствовали на службе в церкви, по-моему епископальной, – продолжал Уилбур Кедр. – Не знаю, что говорят в Вашей церкви насчет абортов, но вот что Вам неплохо об этом знать. Тридцать пять или даже сорок пять процентов прироста населения нашей страны идет за счет незапланированных, ненужных детей. В обеспеченных семьях дети, как правило, желанны; в таких семьях всего семнадцать процентов детей рождаются нежеланными. ИНАЧЕ ДЕЛО ОБСТОИТ У БЕДНЯКОВ. Сорок два процента младенцев не нужны неимущим семьям. Мистер Президент, это почти половина всех рождаемых бедняками. Мы живем не во времена Бена Франклина, который (как Вы, верно, знаете) был очень заинтересован в приросте населения. Вашему же правительству пришлось придумывать рабочие места, чтобы занять нынешнее население, обеспечить ему лучшую жизнь. Те, кто ратует за жизнь нерожденных, должны думать и о живущих. Мистер Президент, Вы, как никто, знаете, что живущие в гораздо большей мере несчастны и нуждаются в Вашей помощи, чем неродившиеся. Пожалуйста, имейте к ним сострадание!»
Олив ворочалась с боку на бок. «О Господи, прояви сострадание к моему сыну», – не переставала она молиться.
Приблизительно на полвысоты ствола в пазухе самой крупной ветки (в саду, называемом Жаровня) притаилась рыжая лиса, навострив уши и свесив пышный, легкий, как павлинье перо, хвост. Плотоядным взглядом она высматривала, что творится в саду. Земля внизу представлялась ей скопищем грызунов; но забралась она сюда не в целях разведки, а погналась за птичкой, чьи перышки сейчас застряли у нее в усах и рыжей козлиной бородке, обрамляющей ее заостренную хищную мордочку.
Кенди прижалась к Гомеру, прильнула всем телом, дыхание вырвалось из груди, всколыхнув застоявшийся воздух. Перепуганные мыши в подполье замерли на полпути к другой стене, прислушиваясь к непонятным звукам. Мыши знали, кого бояться, – сову, лисицу. Но этот зверь незнаком, он так громко шумит, что дрожат поджилки. Сова охотится молча, и лиса не тявкает, принюхиваясь к следам. Что же там за зверь, заряженный такой энергией, недоумевали мыши, живущие в доме сидра. Очень ли он опасен?
- Предыдущая
- 101/151
- Следующая
