Леди-босс - Истомина Дарья - Страница 11

• Предыдущая
• 11/67
• Следующая

— Не знаю, — пробормотала я.

— Клюкнули в каком-то кабачке по случаю знакомства, и он двинул вместе со мной — увольнять меня из сторожей, потому что этот черножопый мини-Довгань держал у себя мой паспорт, ибо жутко боялся, что я выпью или съем больше оговоренного. Этот недоделанный Рокфеллер из Нальчика начал вопить о том, что я ему что-то задолжал. Твой Сим-Сим отслюнил ему купюры. Не знаю сколько. Но этот тип все орал и орал. На его визги начали подтягиваться дружки. Не знаю почему, но этот торгаш не хотел со мной расставаться. Ему страшно нравилось, что у него на подхвате чин в погонах. Туман-ский его слушал, слушал, потом вынул калькулятор, посчитал и объявил: «У вас совершенно идиотский учет, сударь мой! Чтобы выпить заявленный вами литраж, этот человек должен иметь не одну, а три глотки, как у Змея Горыныча. И закусывать непрерывно, как десяток крокодилов! И потом — что за цены? Это не бизнес, а грабиловка! Это неэтично!» Понимаешь, он говорил об этике этому скоту! Тот, конечно, попер на Туманского… Ты когда-нибудь видела, как он дерется? Я — один раз. В общем, мы их смели. Экземпляров шесть, между прочим, с ножами и цепями. Они кинулись к ментам… Мы уже разнесли и доламывали палатку, по колено в кетчупе, макаронах и битом «Жигулевском», когда нас повязали. И сунули в КПЗ. Не знаю, может, это были менты, которым торгаши отстегивали за «крышу», может, они им платили, но уже надоели до чертиков, но все кончилось роскошным пиром в камере предварительного заключения, с участием всего наличного состава отделения. Туманский умудрился заказать выпивку и закусь на всех в ресторане «Прага». Мы лопали шпекачки, какие-то паштеты, пили, как лошади, а капитан милиции мазал наши битые рыла зеленкой. Нас спасла, то есть выкупила, Нина Викентьевна. Утром она нас обоих выволокла за шкирку и сунула в свою тачку.

Ментура орала: «Заходите еще!»

Чичерюкин шумно высморкался в клетчатый платок и утер рукой глаза.

— Очень трогательно, Кузьма Михайлович, — сдержанно заметила я. Вряд ли стоило ему упоминать эту самую Нину Викентьевну. Хотя, пожалуй, я и сама бросилась бы на выручку Сим-Симу, не задумываясь, во что бы он ни влип. — Но что из этого следует?

— Очень хочешь все знать? — вдруг совершенно холодно, с неясной улыбочкой спросил он.

— Да.

— Смотри, не пожалела бы, — предупредил он. Похоже, он вываливал на меня весь этот треп только для того, чтобы утопить в словесах какую-то непонятную враждебность ко мне. И все что-то взвешивал и решал.

— Вы про что?

— Клецова Петюню… Петра Иваныча… давно знать изволите? — Он воткнул глаза в меня, как гвозди.

— А это при чем? — удивилась я.

— Может, и при чем, — хмыкнул он. — Ладно, я тебе сам скажу: знаешь ты его со школы. Со счастливого детства почти что. Так?

— А я этого и не скрывала. Даже от Сим-Сима. Петюнечка — с мозгой. Дружочек, в общем. Он меня по математике волок.

— Ты его в персональные водилы к Туманскому на «мерс» протолкнула?

— Нет, — пожала я плечами. — Он его сам с пульта забрал.

— Что у тебя еще с Клецовым было? Кроме, конечно, задачек по алгебре с тригонометрией?

— А-а… — ощерилась я. — Это вы мне под подол заглядываете?

— Куда надо, туда и заглядываю! — фыркнул он. — Служба такая!

— Да, было у меня с Петром Иванычем, — объяснила я. — Кустик такой был, сирень махровая… Под которым он меня трахнул. А может, я его? По первому разу в жизни разве разберешь, кто кого, Кузьма Михайлыч? Интересно узнать, чем там папы с мамами занимаются… Только я этого не скрывала и информировала Сим-Сима о своем первом мужичке. Тем более что с той сирени уже лет десять оттикало. И, насколько я могу вспомнить, он просто поржал. Вам как, всех моих мужиков, которые до Туманского случились, по отдельности перечислить, с подробностями, или общим списком представить?

— Зубы уже скалишь? — угрюмо сказал он. — Как всегда? Включилась уже, значит, после замыкания? Это хорошо… А я вот — дурак. Не дотумкал, с чего это твой Петя до сих пор неженатый.

— А это вы у него спросите. Сама удивляюсь.

— Я тебя еще не так удивлю. Пошли-ка.

— Куда еще?

— Пошли-пошли.

…Лошади сонно вздыхали в стойлах. В конюшне было парно и угрето и сильно пахло конским потом и мочой. Светилась только одна лампочка в проходе, в конце которого были сложены тюки прессованного сена, перевязанные проволокой Петька Клецов был упакован не хуже тюка — на руках наручники, ноги у лодыжек стянуты нейлоновым шнуром, на шее — удавка из такого же шнура. Он всегда мне напоминал шустрого ежика — со своей круглой, покрытой, как иголками, черными, начинающими седеть волосами, востроносенький, с живыми антрацитовыми глазками, подвижный, как ртуть. Сейчас он был похож на ежика, которого выволокли из-под гусеничного трактора: серая фирменная охранно-водительская форменка была измята, порвана, в пятнах, рот разбит, под носом — корка засохшей крови. Под набрякшими сизыми веками глаз не разглядеть, только в щелях в глубине что-то угольно отсвечивало.

Он тяжело дышал, временами что-то булькало в его горле. Петька сидел на полу, вытянув ноги, а за его спиной впритык сидел один из охранников, я знала, что его зовут Костик и что он из бывших штангистов. Он постоянно ел. Чичерюкинских бобиков я еще путала, но этого не запомнить было трудно Он и сейчас что-то ел, черпая ложкой из консервной банки и причмокивая. У него была младенчески-розовая простецкая морда.

По-моему, они с Петькой дружили.

Я обалдела.

— Что за хреновина? Вы что, ку-ку?!

— Сгинь… — сказал Костику Чичерюкин.

Тот с любопытством посмотрел на меня, пожал плечами и ушел, грохнув воротцами.

— Ему же… больно, мать вашу! — заорала я.

— Добрая, значит? — ухмыльнулся Чичерюкин. — Ну-ну! Тогда спроси своего, допускаю, что, бывшего, хахаля, с чего это он мне по башке съездил и пробовал из «мерса» выкинуться… Как раз на подъезде к территории, когда нас с ним, можно сказать, утро встречало прохладой?

— Руки ему так зачем? И петля эта? Вы что его, вешали?

— Как учили в молодости. Спецкурс «Допросы», — закуривая, пояснил Чичерюкин. — Ладно, теперь ему еще долгонько придется учиться ходить и даже стоять…

Он присел на корточки, вынул нож, выкинул пружинное лезвие, разрезал путы на ногах Клецова, снял и откинул удавку — горло у Петьки было в синих подтеках, — снял наручники и спрятал их в карман. Петька полулежал неподвижно.

Я присела перед ним и стала платком обтирать его лицо.

Веки дрогнули, лезвием блеснули антрациты, и он сказал хрипло и скрипуче:

— С-сука…

— Видишь, ничего страшного, — заметил Чичерюкин. — Вполне способен на точные характеристики!

— Говны-ы, все вы — говны! — дернулся Клецов.

— Может, оно и так, Петр Иваныч, — согласился Чичерюкин. — Поскольку человек — структура, дерьмом накачанная. Кого ни ковырни — таким говнецом дохнет, что хоть стой, хоть падай! Может, ты разъяснишь своей, допускаю, бывшей подруге, с чего это ты тут такую позицию занял?

Клецов склонил голову, выплюнул на грязные доски сгусток черной крови.

— В чем дело, Петр? — спросила я.

Он молчал, будто и не слышал. Глаз не поднимал.

— Даю уточнение! — опять заговорил Чичерю-кин. — Десятого января сего года в четыре часа утра, согласно контракту, Петр Иванович Клецов, двадцати восьми лет, приступил к исполнению телохрана Туманского. То есть занял место за баранкой «мерса», в каковом находились вы, Лизавета Юрьевна, ваш супруг и раб божий Кузьма, я то есть… В сопровождении нашего джипа «шевроле» с четырьмя охранными персонами мы отбыли в Ленинград, то есть по-нынешнему Санкт-Петербург. Вы с этим согласны, Петр Иваныч? Не опровергаете?

— Да пошли вы все! — огрызнулся тот.

— Не разрисовывайте, Кузьма Михайлыч, — попросила я. — Ближе к делу!

— А я и так близко… Поездка была неплановая, решение о ней Семеныч принял скоропалительно, за два часа до отъезда, никто о ней, кроме своих, знать не мог. По расчетам, мы должны были прибыть в Санкт-Петербург в двенадцать дня, на все дела Туманский отводил часа четыре, так что в шестнадцать ноль-ноль мы должны были лечь на обратный курс. Следовательно, кому-то надо было точно знать, во-первых, что мы выехали именно в Питер, во-вторых, когда мы там возникнем и, в-третьих, куда именно там Семеныч намерен отправиться. Про эту литейку на Охте он сказал, Лизавета?

• Предыдущая
• 11/67
• Следующая