Печаль полей (Повести) - Иванов Анатолий Степанович - Страница 74
- Предыдущая
- 74/88
- Следующая
Борис и Алексей молча курили, было всем неловко, и деревьям было неловко, они стали будто еще молчаливее. На небе неподвижно висело единственное белое облако с рваными краями и синеватым плоским днищем, и ему тоже, казалось, было неловко торчать одному в пустом небе.
— А я вчера последний экзамен свалил, — проговорил Борис, стряхивая пепел с папиросы почему-то в свою корзину. — С первого сентября — на занятия.
— Поздравляю, — сказал Алексей.
Шура играла с большим рыжим муравьем. Муравей куда-то спешил по своей тропинке, а девушка ставила на его пути сухой листок. Муравей останавливался, обнюхивал листок, отползал назад, будто размышлял о чем-то, пошевеливая усиками, и снова устремлялся вперед.
Из рукава ее платья торчал беленький платочек.
— Приползет домой и расскажет, какое необыкновенное приключение случилось с ним в пути, — усмехнулся Борис, глядя на муравья.
— Разве они умеют говорить? — спросил Алексей.
— А что ты думаешь? — Борис потушил папиросу и бросил ее в траву. — Я вот иногда думаю о всяких формах жизни на земле. Ну, человек — это понятно. Высокоразумное, мыслящее существо. А может, муравьи тоже и высокоразумные, и мыслящие. По-своему. Вот читал я где-то, что у муравьев есть свои рабовладельцы. Есть рабочие, есть солдаты. Интересно, брат, да… Ну, чего не смеетесь?
Борис поднял злые глаза. Алексей о чем-то думал, опустив голову, а Шура, оказывается, с интересом слушала, давно забыв про своего муравья.
Борис холодными глазами улыбнулся ей, она отвернулась и стала глядеть в сторону. И так, не поворачивая головы, тихо вдруг заговорила:
— Да, интересно… Ох, до чего интересно! Может, у них есть и свои музыканты, художники всякие, писатели, архитекторы. Своя наука и своя культура. И может, они уже кое в чем и перегнали человеческую культуру, если взять в сравнении…
— Какое там перегнали, если рабовладельцы, — упрямо сказал вдруг Алексей.
— Эх, ну какой ты! — воскликнула Шура. — Это люди так называют — рабовладельцы. А может, они, такие муравьи, не рабовладельцы вовсе, может, они — какие-нибудь огромные светила ихней науки и… общественной мысли. А? Что мы знаем? Ничего мы не знаем! Может, они сидят и думают — как им, муравьям, лучше жить и что это за непонятные великаны ходят по земле, которые иногда разворачивают их муравьиные жилища, и как с ними бороться. Они думают, за это их уважают другие муравьи. Да… может, людям еще поучиться бы кое-чему у муравьев, если бы разгадать смысл их жизни.
— Фантазируешь ты, — сказал Алексей. — А интересно.
— Интересно, — согласно кивнула Шура. — Если… была бы возможность, я бы пошла на биологический факультет.
— А когда они в спячку ложатся? — спросил Алексей. — Зимой-то они спят, наверное?
— Я не знаю, — сказала Шура. — Может, спят, может, живут какой-то своей жизнью. Утепляют свои муравейники чем-то таким… абсолютно не пропускающим холода, и живут. Чем утепляют — люди не знают. Или вот дождь муравьи чувствуют. А как? Задо-олго ведь свое жилье закупоривают.
— Раз не ложатся пока в спячку, — значит, долго еще тепло стоять будет, — не то спросил, не то просто раздумчиво произнес Алексей.
— Будет, должно… — произнес Борис, взял свою корзинку, с удивлением обнаружил там пепел от своей папиросы, вытряхнул его. — Ну ладно, я ведь, собственно, за грибами. Знаю одно место, где опята сплошными коврами растут.
— Где это? — произнесла с любопытством Шура. Борис поглядел на нее долгим-долгим взглядом. Глядел спокойно, чуть улыбаться продолжали одни глаза, а правый уголок рта несколько раз дернулся. И когда дернулся, Шура поняла, что и глаза его давно не улыбаются, это он просто смотрит на нее с прищуром, зло и хищно.
— Пойдем, покажу, — сказал он.
— Нет, нет, — быстро произнесла она, зябко повела плечами, будто замерзла, и прибавила: — Боюсь я тебя.
— Чудачка! Что меня бояться, — рассмеялся Борис. — Я не зверь какой-нибудь.
Он смеялся как-то очень искренне и просто, и Шуре стало неловко, стыдно за свой испуг и за то, что она заподозрила вдруг Бориса в чем-то нехорошем.
— И ты меня тоже боишься? — спросил Борис у Алексея.
— Чего мне тебя бояться?
— Ну, ладно, Шуреха… Я ведь все понимаю, — сказал Борис тихо и грустно. И еще тише прибавил: — Желаю вам с Алехой всего…
— Спасибо, Борис, — сказала она.
— Не стоит, — в голосе у Бориса была и грусть, и горечь. — Правда, немного непонятно мне: чем таким он передо мной… Хотя кто вас, женщин, разберет! А в общем — ладно.
Опять всем троим стало неловко, неуютно, все смотрели в разные стороны.
— Да, в общем — ладно, — еще раз сказал Борис, встал и пошел. Он шел сутулясь, как старик, и корзинку нес тоже как-то по-стариковски, будто боялся выплеснуть что-то из нее. Шуре стало жаль его, и она крикнула:
— Боря! Борис…
— Не надо, может, а? — робко и неуверенно сказал Алексей.
— Что не надо? Что не надо?! — дважды выкрикнула девушка почти со злостью. На глазах у нее были слезы. — Неужели ты деревянный?
— Я не деревянный. Только я знаю, что не надо… — чуть обидевшись, сказал Алексей.
В это время Борис обернулся и закричал:
— Шура! Скорее! Тут — мужичок-грибовичок.
Девушка встрепенулась и вскочила.
— Где? Где? Сейчас… — крикнула она и повернулась к Алексею. — Пойдем, Алешка!
— Никакого там нету мужичка. Ты ведь знаешь, что нету…
— Я знаю. А поиграть — плохо, да? Разве плохо?
— Не плохо. Только не надо сейчас. Он, Борька, какой-то сейчас… Не надо, понимаешь?
— Эх, ну какой ты…
— Скорее же, а то он уйдет! — крикнул опять Борис.
— Иде-ем! Пошли, пошли, Алешка!
И девушка побежала к Борису.
Алексей помедлил, потом встал и торопливо пошел следом.
Он шел быстро, но догнать Шуру с Борисом не мог, их голоса звучали все время где-то впереди. Несколько раз между деревьями мелькала розовая блузка, и Шура махала ему рукой, но когда Алексей подходил к тому месту, ее смех и голос Бориса раздавались далеко впереди.
Потом умолк вдруг и смех и голос. Алексей шел и шел, а ничего не было слышно. Его охватили тревога и беспокойство. Он тоже видел, как несколько минут назад со злым прищуром глядел на Шуру Борис, как дернулся уголок его рта. Он пытался как-то предостеречь Шуру, но она не послушалась, и вот теперь их нет…
— Шура, Шура-а! Бори-ис… — крикнул он. — Вы где-е?
И тотчас донеслось:
— Алешка! Скорее… Але-еш!..
И голос смолк, будто девушке закрыли рот.
Откуда кричала Шура, Алексей понять не мог. Не то сбоку, не то спереди.
— Шура! Где ты? Где?
Но теперь она не откликнулась. Он побежал вперед, путаясь в жестких травяных стеблях, бежал до тех пор, пока не кончился перелесок и впереди не открылась рыжая степь, вернулся и снова принялся кричать. Но Шура и Борис словно провалились сквозь землю.
Он нашел их после того, как охрип от крика. Он, усталый, возвращался к тому месту, где стояли велосипеды. «Наверное, они уехали уже домой. Борька посадил ее на свой велосипед и увез», — думал он. И вдруг услышал, как кто-то плачет.
Он пошел на голос, продираясь сквозь заросли колючего шиповника. И то, что он увидел, сначала его не удивило и не испугало. Шура лежала на боку, свернувшись калачиком, в траве валялись слетевшая с ее ноги тапочка и белый носовой платок. Борис сидел нахохлившись, втянув голову в плечи, облокотившись о колени. Он сидел, курил и, казалось, с недоумением разглядывал валяющиеся перед ним тапочку с платочком.
Услышав шаги Алексея, он сперва одернул на Шуре смятую юбку и медленно обернул к нему обескровленное яростью лицо, что-то проговорил. Его голоса он не услышал, только догадался, что Борис сказал: «Пошел отсюда!». Не расслышал потому, что в ту секунду, когда Борис одернул на девушке юбку, Алексей понял, что тут произошло, почему плакала Шура, и у него перед глазами пошли круги, а в голове стало больно, точно ее разрывало, разворачивало чем-то изнутри.
- Предыдущая
- 74/88
- Следующая
