Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 83

• Предыдущая
• 83/174
• Следующая

Частенько впереди Серафимы вышагивал по лесной звериной тропе какой-нибудь молчаливый проводник – видно, Серафимин единоверец.

– Куда, в конце концов, прем-то? Куда это она нас? – не выдержал Тарас – Ты спроси ее, Константин Авдеич. Ведь, считай, зима уже кончается, а мы все идем… Что это за места? Урал, что ли?

– Не знаю. Возьми да спроси сам…

– Вот тут попробуем зимушку докоротать, – сказала наконец Серафима, когда подошла к брошенной кем-то таежной заимке.

На этой заимке прожили до весны. Все было как летом. Серафима так же ухаживала за ними, по ночам ходила куда-то за продуктами. Иногда продукты приносили угрюмые, неразговорчивые люди, отдавали все Серафиме и, перекрестясь двоеперстием, молча уходили.

Постепенно Константин в ожидании лучшего смирился со своим жалким существованием.

– Слава те, Господи, ожил, – сказала однажды Серафима, когда он стал насвистывать, расхаживая по землянке, и тихонько засмеялась.

Константин посмотрел на нее удивленно, и вдруг ему захотелось сорвать обмотанный вокруг ее лица черный платок, чтобы распустить во всю длину ее волосы.

И, не помня себя, схватил Серафиму, резко повернул к себе. Повернул – и отпрянул назад.

… Не один десяток лет прошел с тех пор. А выражение ее лица в ту минуту не забылось до сих пор: оскаленные острые зубы – те самые, которые только что поблескивали в застенчивой девичьей улыбке, побелевшие, вздрагивающие тонкие губы, обнаженные красные десны… Маленький островатый ее носик сморщился в переносице. Эти морщинки тоже подрагивали, а тонкие крылья носа раздувались.

Костя плюхнулся на топчан, влип спиной в неоштукатуренную стену, подобрал даже ноги с пола. Сидел и поглаживал невольно, растирал рукой грудь, точно Серафима вырвала у него, как у Фильки, кусок мяса…

– Вот-вот… Это помни, – сказала она, догадавшись, что значит это поглаживание, и молча принялась за свои дела.

Потом, до самой весны, жили так, будто ничего не случилось.

В конце зимы 1920 года, перед самым распутьем, Серафима снова повела их куда-то. Снова шли ночами, потому что днем можно было утонуть в поплывших неожиданно логах.

Остановились в небольшой, всего в два десятка домов, деревушке.

– Вот здесь будем жить, сколько Бог приведет, – сказала Серафима. – Тут свои все, ничего, спокойно будем жить. Мы с тобой, Константин, для вида – муж да жена. Тарас будет работник наш. Хлеб будем сеять, огородишко садить, – и повернулась в угол к иконам, начала молиться.

– Кто же тут живет-то? – спросил он на третий или на четвертый день у Серафимы.

– Мы и будем.

– Да чей дом-то?

– Чей же еще? Наш.

Больше Серафима ничего не сказала.

Деревушка, спрятавшаяся в зауральской северной глухомани, жила необычной, молчаливой и угрюмой жизнью. Бородатые неповоротливые, как медведи, мужики при встречах не здоровались даже, а лишь осеняли друг друга крестом. Баб и совсем на улицах не было видно. Можно было подумать, что женщин вообще нет в деревне, если бы иногда не приходила к Серафиме то одна, то другая местная жительница. Молодые они или старые – разглядеть было нельзя. Каждая повязана платком так, что видны только нос да глаза. Носы у всех были почему-то острые, как шилья, и глаза тоже – острые, бегающие. К тому же приходили они всегда вечером или ночью, долго шептались с Серафимой в ее комнате.

Костя жил в другой со Звягиным.

– Ну, нар-родец! – каждый раз говорил Тарас, возвращаясь с улицы. – Открещиваются друг от друга, как… И от меня один зверюга крестом сегодня отгородился, словно я черт какой. Одно слово – староверы.

– Балуются тут в лесах людишки-то, – объяснила в конце концов Серафима. – Глухомань, ни царя, ни закона тут. Вот люди и привыкли обороняться.

– Крестом? – насмешливо спросил Тарас.

– А что же… Помогает, – строго ответила на это Серафима.

А однажды Звягин, моргая удивленно круглыми глазами на круглом, как блин, лице, сообщил, захлебываясь от торопливости:

– Тут, в этой деревушке… тетка ейная живет! Понятно?

– Что за тетка? Чья тетка?

– Да ее, Серафимкина… Игуменья Мавра по прозвищу. Она и верховодит тут над всеми, эта игуменья. Сказывают – раньше Мавра свою обитель имела. И та обитель в каком-то Черногорском скиту стояла. А в революцию пошевелили маленько скит – оружие, что ли, там прятали да таких же, как мы, молодцов… Мавра собрала остатки с этого своего Черногорского скита… и с других, тоже, значит, потревоженных, и увела сюда. Понял, куда нас Серафима доставила?

– Да кто это сказывает все тебе?

– А-а… Сошелся я тут… с одним мужиком – Микитой звать.

Прожили они в деревне уже несколько недель, а Костя ни разу еще не видел Серафиминой тетки, не замечал каких-либо старообрядческих служб, не слышал религиозных песнопений. И думал иногда: в самом ли деле это староверческая обитель?

Но однажды, на Пасху, проходя вдоль единственной улицы деревеньки, невольно приостановился возле одного дома – из приоткрытого окна донесся до него торжественный женский голос:

– Поведа нам отец Евстифей, глаголя…

Костя подошел поближе, заглянул в окно. В просторной комнате было полно женщин – все в черном, с наглухо повязанными черными же платками лицами.

Возле стены, на каком-то возвышении, сидела в грубом деревянном кресле с подлокотниками мрачная костлявая старуха с остренькой головой, тоже замотанной в черное. Рядом с ней за столиком над раскрытой книгой склонилась молодая женщина. Она нараспев читала:

– «Идуще же ми путем, видех мужа, высока ростом и нага до конца, черна видением и гнусна образом, мала главою, тонконога, несложна, бесколенна, железнокоготна… весь зверино подобие имеша…»

Костлявая cтаруха пристукнула толстым костылем, чтение прекратилось.

– Неча взоры опускать и лукаво перемигиваться! – с гневом сказала она. – Не откроет Господь глаза ваши – не прозреете. Так понимать надо сие место из Лествицы[3]: вороги наши таково зверино подобие имеша. Вы на своей шкуре звериность сию попробовали. Выгнаны вы с родных мест, с Черногорского скита, в место это гнилое загнаны. Слышу, стенает об нас архиепископ наш Мелентий. Но и сюда, не дай Господь, придут они, бесколенны и железнокоготны… Тогда один спаситель у нас – Господь всемогущий. Молитесь – и он приберет вас, не отдаст врагу глумливому…

Скрипнула дверь, из дома выскочила Серафима, сдавленно крича:

– Костя!.. Константин Андреич!!

Схватила за рукав, потащила прочь:

– Грех-то, грех! Ведь неверующий ты. Как можно! Приметила бы тетушка!!

– А может, я все же… одной с ней веры, – сказал Костя.

– Все равно… Ты же лоб никогда не перекрестишь – шутка ли… Ведь за то спасибо, что приняли нас да терпят здесь…

Серафима тащила его за рукав все дальше и дальше. Когда подошли к своему дому, Костя спросил:

– А за что это такое выгнаны они с родимых мест? С этого самого Черногорского скита?

– Мало ли… – уклончиво ответила Серафима. – Ты вот тоже… далече от дома.

– Так, понятно, – уронил Костя почему-то со злорадством. – А где же отец с матерью твои? Тетку вроде видел. Эта старуха с костылем… она, что ли?

Серафима окатила его холодным взглядом и опять сказала:

– А твои где родители?

– Во-он что… А я думал, отец и мать твои… тоже, как тетка… только и могут святые писания растолковывать…

На это Серафима лишь снисходительно усмехнулась. Они постояли у крыльца, потоптались, словно раздумывая, о чем бы еще поговорить.

– А неприглядное же место тут. Сумрачно, болотом воняет.

– Тут болота кругом и есть, как вокруг той землянки, где прошлую зиму коротали, – ответила Серафима. – Болота да тайга-матушка, бездорожье. Один тракт и проходит верстах в ста или чуть поболе – никто не мерял. А зимой и вовсе не добраться сюда – снега-то в сажень глубиной, утонешь…

– Да-а… Я вот о своем-то родителе… Не знаю даже, где крест стоит. Около Волги где-то… – сказал вдруг Костя.

• Предыдущая
• 83/174
• Следующая