Вечный зов. Том I - Иванов Анатолий Степанович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/167
- Следующая
Семён сел на тёплые камни, закурил, посматривая на Веру. Она перебрела на остров, вышла на песчаную косу, сняла и выжала платье, развесила его на ветках кустарника и легла на песок. Смуглое, загорелое тело её почти сливалось с рыжим песком, было незаметно.
Семён не мог понять, любит он Веру или нет. Они всю жизнь прожили рядом, на виду друг у друга, учились в одном классе. В детстве Семён часто поколачивал её, потому что Верка всегда совала свой конопатый нос куда не нужно, всегда выведывала их мальчишечьи секреты. Побои она переносила молча, никогда не жаловалась. Это вызывало у Семёна уважение к ней, ему было после драк всегда стыдно. Верка, видимо, чувствовала это, смело подходила, стараясь заглянуть в глаза, говорила:
— Ну что ты, не надо. Ты думаешь, я такая, да? А я — не такая.
А вот это Семёну уже не нравилось. И то, что она понимает его состояние и что уверяет, будто она какая-то не такая. «Что у неё гордости, что ли, нету?» — думал он. И ещё он думал, что она, наверное, хитрая.
Когда у Веры начали вспухать бугорки грудей, Семёну было почему-то стыдно, он избегал встречаться с её круглыми, как воробьиные яйца, глазами. И опять она всё понимала. Поймав на себе его случайный взгляд, она, сама до ушей наливаясь краской, кричала:
— Чего глаза пялишь? Бесстыжий!
«Хитрая», — решал Семён, хотя, как и прежде, не понимал, в чём её хитрость, да и есть ли она в ней вообще.
Года через два Вера превратилась в хрупкую, красивую девушку. Ноги её стали стройными, крепкими, тонкие, всегда бесцветные губы припухли, зарозовели, круглые глаза удлинились, словно прорезались в стороны, и уже не походили на воробьиные яйца. От всего её прежнего облика остались только веснушки вокруг носа, но и их стало меньше.
— А знаешь, Верка, если бы веснушки совсем исчезли, мне было бы жалко, — однажды неожиданно для самого себя сказал Семён. Была весна, он и Вера оканчивали десятилетку, через три дня начинались экзамены. Весь их десятый класс решил устроить коллективный поход за Громотуху, в заливные луга, за цветами, чтобы украсить классы, где будут проходить экзамены.
— Чего? — обернулась Вера, набравшая уже большой букет. И лучисто улыбнулась. — Вот чудак…
Её подбородок был измазан цветочной пыльцой.
Когда переправлялись на пароме в село, Семён стоял у перил, смотрел на мутную, ещё не успевшую посветлеть воду и видел там, в этой воде, Верины лучистые глаза и её подбородок, измазанный жёлтой пыльцой.
— Слушай, Сём, — услышал он её шёпот. — Давай удерём сегодня в кино?
— А экзамены? Готовиться надо же…
— Подумаешь… Сдадим, — всё так же заговорщически прошептала девушка.
Семён ещё никогда не ходил в кино с девчонками. В клуб он вошёл как в пыточную камеру, ему казалось, что все с удивлением и осуждением смотрят на него.
— Вот чудак, — опять, как днём, сказала Вера, толкнула его незаметно кулаком в бок. — Да ты чего? Подумаешь…
Обратно они шли молча. За Шантарой где-то розовела ещё узенькая полоска неба, но быстро таяла, гасла, как догорающая спичка. Над головой мигали, покачиваясь, белые крупные хлопья звёзд.
Они дошли до дома и остановились под плетнём. Надо было прощаться, но Семён не знал, как это сделать.
— Я думала, ты умрёшь в клубе со страха, — сказала Вера.
Это Семёна разозлило.
— Я? Я? — Он схватил её за плечо. Она сразу подалась, прижалась к нему. Чувствуя коленями её мягкие ноги, он ткнулся губами в её щеку.
«Вот и всё… А дальше что?» — застучало у него в голове. Он стоял, не отпуская Веру, и она не собиралась освобождаться.
Он не раз слышал рассказы деревенских парней, как они смело и решительно обращаются с девками, и решил, что теперь, видимо, надо взять Веру за грудь. Он это и сделал, ощутив, как часто и сильно колотится под ладонью её сердце.
— Ну-у, а это, Сёмушка, ещё рано, — спокойно произнесла она, сняла его руку. И то, что она сказала это ровным, хозяйским каким-то голосом и что не откинула его руку, а просто взяла и сняла её тихонько, обидело, оскорбило Семёна, чем-то замарало вроде. — А ты не такой уж и стыдливый, — промолвила она, прислонясь к плетню. — Правда, когда темно. — И хохотнула. — Пойдём походим маленько?
Не дожидаясь согласия, взяла его за руку, потянула.
Неприятное чувство к Вере быстро прошло, ему снова захотелось обнять её. Но он боялся спугнуть в себе состояние покоя и тихой радости, вдруг охвативших его. И ему казалось, что Вера испытывает то же самое.
— Что ты собираешься делать после школы-то? — спросила она.
— Не знаю. В армию ведь скоро. А пока отец советует в МТС податься. На курсы трактористов.
— А что? Неплохо. Тракторист в деревне — первый человек. А мне вот никто ничего не присоветует. Счетоводом, может, куда пойду. Или секретарём-машинисткой. А целоваться, Сёма, вот так надо… — И она взяла Семёна за голову, крепко поцеловала.
Семёну опять стало неприятно, он почти оттолкнул её.
— Сёма, да ты что?!
— Ничего… Где так целоваться-то научилась?
— А, вон что! — В темноте глаза её блеснули пронзительно и ярко. Потом уткнула голову ему в грудь. — Ах, Сёмушка, Сёмушка… Ну, я какая-то… Вижу всё поглубже, чем ты. Но ты ничего такого не думай. Я — честная. Я берегу себя для кого-то. Вот для тебя, может. Ты… ты любишь, что ли, меня?
— Не знаю я…
— И я не знаю, — произнесла она. — Видишь, я ведь сама к тебе… на тебя повесилась. Это я всё понимаю. Нехорошо, может. Но ты мне нравишься. А люблю ли — не знаю.
Такая откровенность Семёну понравилась…
И вот они встречаются уже два года. От призыва в армию Семён получил отсрочку, потому что в Шантарской МТС не хватало механизаторов.
— Может, и вовсе не возьмут, — радовалась Вера.
Однажды (было это в прошлом году, в звёздную августовскую ночь), когда они нацеловались до боли в губах, Вера вдруг вырвалась, отбежала и, присев на землю, заплакала.
— Не прикасайся ко мне! — закричала она, когда Семён подошёл. Успокоившись, сказала задумчиво:
— Знаешь, Сём… Я будто бы люблю тебя. А ты?
— И я вроде тоже… Тянет меня к тебе.
Она вскинула искрящиеся в жидком лунном свете глаза и опустила их.
— Ну, тянет — это ещё не любовь. Твоего отца и мою мать тоже тянет… — Но умолкла на полуслове, испугавшись.
— Как — тянет? Куда — тянет?
— Никуда. Так я… — быстро проговорила она. — Ох, Сёмка ты, Сёмка! Пропаду я с тобой! — И побежала в степь.
В ту ночь они убрели далеко за Шантару, до рассвета лежали на забытой, почерневшей от дождей копне сена, смотрели, как чертят небо густо падающие звёзды.
— Почему же ты пропадёшь со мной? — спросил Семён.
— Ты, Сёма, честный парень, не добиваешься, чего до свадьбы не положено, — заговорила Вера, помолчав. — Это хорошо, я с тобой без опаски. А с другой стороны, может, и плохо.
— Непонятно…
— Плохо, если вообще ты в жизни так будешь жить. Жизнь лёгкая тому, кто не раздумывая берёт, что ему надо. Хватает цепко…
Заложив руки под голову, Семён глядел на блёклое ночное небо, усеянное в беспорядке звёздами, думая о её словах. Где-то с краю небо уже набухало синью, звёзды там мигали торопливее и беспокойнее, а потом беззвучно гасли, тонули в этой сини.
— Вот мой отец — рохля. Ему и в жизни ничего не даётся. Кроме пьянства. А твой отец не такой, не-ет, я вижу…
— Что ж ты видишь?
— А всё, всё… Он умный жить. Он развернётся ещё. А вот ты? — Вера склонилась над Семёном. И он ощутимо почувствовал, как её глаза шарят по его лицу, как её чёрные, невидимые в темноте зрачки неприятно оплетают лоб, щёки, губы словно паутиной. — А вот ты — такой же, как твой отец, а? Сёмушка, родимый, помоги же мне понять! То кажешься ты мне — такой, то чудится — нет, не такой… а больше на моего отца похожий…
Семён порывисто приподнялся, провёл ладонью по лицу, точно оно и впрямь было облеплено паутиной.
— Фу-ты!.. Такой, не такой… Что с того? Тебе-то что?
— А как же, Сёма?! Я — женщина, баба. Мне замуж за кого-то выходить. У девки до замужества — одно богатство. Отдать его надо не зря, не попусту, не кому попало. А то после-то кто меня возьмёт? Кому объедки чужие нужны?
- Предыдущая
- 32/167
- Следующая
