Вечный зов. Том I - Иванов Анатолий Степанович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/167
• Следующая

— Обратил? И это — прогресс.

— Что за тон?

Полипов пожал широкими плоскими плечами, будто не понимая, к чему этот жёсткий вопрос.

— А то, что Назаров самовольно засеял почти все пашни рожью — на это ты обратил внимание?

Несколько мгновений они глядели друг на друга в упор.

— И хлеба государству меньше всех в районе пока сдал тот же Назаров. Это при таком-то положении с хлебозаготовками. И вообще — сколько с ним валандаться, самоуправство терпеть? Кончать пора, освобождать от работы.

— Хорошо, освободим, — вздохнув, сказал Кружилин вялым голосом, устало опустил глаза. Но вдруг снова полоснул председателя райисполкома откровенно неприязненным взглядом. — А хлеб за него ты будешь сеять? Колхозом ты будешь руководить? Давай принимай колхоз!

Кружилин бросил на стол карандаш. Карандаш покатился, упал, Кружилин поднял его и опять швырнул на бумаги.

— Так-с. Всё, кажется, проясняется. Значит, убрать меня хочешь потихоньку из района? Что же, благодарю за откровенность. — Губы Полипова стали похожи на подкову. — Если партии будет нужно, на любую работу пойду. В том числе и в колхоз. И руководить хозяйством буду не хуже Назарова.

— Не хуже? В год, в полтора угробил бы ты колхоз, — спокойнее сказал Кружилин.

— Вот как! Значит, и для колхоза не гожусь. Куда же меня определишь?

— Никуда. Работай пока, где работаешь.

— Что значит — пока?

— Видишь ли, нас с тобой никто сейчас не поймёт, если мы конфликтовать начнём…

— Почему «нас»? Скажи — меня! — Полипов боднул воздух круглой тяжёлой головой, правый угол рта у него задёргался, он прикрыл его ладонью. — А в общем — ещё раз спасибо за откровенность. Когда знаешь карты противника, выиграть всегда легче. Видишь, я тоже откровенен.

— Пётр Петрович, я не игрок, — сдерживая себя, проговорил Кружилин. — Потому и карт своих не скрываю… Назарову я разрешил засеять рожью половину посевных площадей.

Полипов поднял жёлтые брови, широкий лоб его покрылся длинными мелкими складками.

— И ты думаешь, в области это одобрят?

— Нынче, возможно, и нет. А будущая осень покажет… Разрешил в опытном, что ли, порядке. Хотя опытничать вроде и нечего. Достаточно обратить внимание на простые цифры — сколько рожь нынче дала с гектара и сколько пшеница…

— Неужели ты не понимаешь, что рожь — это не пшеница?

— А ты не понимаешь, что рожь — это тоже хлеб? И что лучше иметь пять булок ржаных, чем одну пшеничную? Особенно сейчас, когда идёт война. В общем, давай-ка снимай с повестки исполкома вопрос о Назарове. Хлеба он нынче даст больше других. Жатву заканчивает уже, хлеб у него в скирдах. А другим-то колхозам, из которых ты каждый день нещадно выжимал госпоставки, ещё косить да косить. А что теперь косить — солому? Вот и подумай, сколько по твоей вине хлеба потеряли.

— По моей, значит? Это ты ловко. Я мотался по району…

— И по моей. Завод заводом, а надо было уборочную и мне не выпускать из своих рук. Ошибку сделал.

И вдруг Полипов взорвался:

— Так-с! Я виноват в первую очередь, ты — во вторую! Очень логично! Очень справедливо! Да ты не понимаешь, что ли? Если бы до сих пор не сдавали хлеб… если бы район, все колхозы сдавали его такими темпами, как твой Назаров… нас бы давно с тобой в грязь измесили… Мы бы партбилеты, возможно, выложили. И между прочим — сперва ты, а потом уж я! В мирное время нам не спустили бы, а сейчас…

— Ничего, — произнёс Кружилин, — чёрт не выдаст — свинья не съест.

— А? — остановился Полипов, повёл вокруг подрагивающими глазами. — Как ты сказал? В каком, собственно, смысле?

— В народном. Пословица такая в народе есть.

Полипов подошёл к столу, плюхнулся в кресло.

— Пословиц — их много… Ах, Кружилин, Кружилин… Хочешь ещё на откровенность?

— Давай.

— Не годишься ты в партработники.

Кружилин лишь вопросительно взглянул на Полипова.

— Непонятно? Я уже объяснял тебе насчёт хлебосдачи. Конечно, при такой практике, при таких установках теряем немало хлеба. Но я, что ли, эти установки спускаю?

— Значит, неверные установки.

— А это тоже вопрос — верные или неверные. Советской власти два десятка лет с небольшим, колхозам по двенадцать, пятнадцать. На сознательность людей рановато надеяться. Приотпустить вожжи с хлебосдачей — уплыть он может, хлебушек в бездонные сусеки колхозников, а государственные пустые будут.

— Не верим, значит, мы людям?

— А что же? Тот же твой Назаров, пользовался слухом, тайные посевы делал, а урожай с них по колхозникам делил… Хитёр только, не мог я его поймать. Но всегда знал — плачет по нём тюрьма… Н-да… Значит, выход какой? И хлебосдачу с первого дня жатвы вести усиленно, и косить вовремя. В темпе всё, в комплексе — до ветров, до дождей заканчивать жатву.

— А ежели не успеваем? Физических сил не хватает?

— Должны успевать. Из этого исходят установки. Значит, они правильные.

— Да, теоретик ты, вижу.

— Без этого нельзя, — серьёзно сказал Полипов. — А ты не теоретик, к сожалению. Всё от мужицкого духа идёшь. Он подвести может. Или вот эта твоя пословица? К чему она? Слова — они всякий смысл имеют. И вложить можно всякий. А ты, слышал я, от слов своих пострадал уже однажды…

Кружилин с сожалением поглядел на председателя райисполкома. Тот чувствовал этот взгляд, но не пошевелился даже, сидел, уперев глаза в свои широкие, тупые колени.

— Ты что же, пугаешь меня?

— Не-ет, что ты… То время прошло, кажется. Я же спросил — хочешь на откровенность? Советую просто. — Полипов откинулся в кресле. — А вообще — ты ведь тоже игрок. Но играешь так — интуитивно.

— Это мне тоже интересно. Объясни.

— Не надо, говоришь, с Назаровым кончать? Конечно, сейчас ты сможешь и защитить, вероятно, его. Позиции у тебя сейчас в области окрепли — завод продукцию дал. Непостижимо, но снаряды делает. Хотя это заслуга Савельева, особенно Нечаева. В общем, тебя в области поддержат, видимо… Но этот Назаров икнётся тебе в будущем, — прибавил он.

— Каким образом?

— Давай размышлять. Вопрос о нём я в повестке исполкома, допустим, оставлю. Насчёт ржи резонанс в области хороший будет. А я и дальше заострю: кто он таков по духу, этот Назаров? С тайными посевами — ладно, слушки одни. Но он всяких подозрительных в социальном смысле людей поддерживает. Ивана Савельева, например, бывшего белобандита, в колхоз принял. Потом его посадили за вредительство. А Назаров семью его всячески оберегает, благоустраивает. Н-да… И такого человека ты защищаешь вот…

Полипов говорил теперь неторопливо, раздумчиво, спокойно. И Кружилин слушал его спокойно, внимательно. Полипов сидел боком к Кружилину, смотрел куда-то в угол. Ухо его, небольшое, чуть оттопыренное, пошевелилось. Кружилин впервые заметил эту особенность.

— Слушай, Пётр Петрович, страшный ты человек, кажется, — вдруг сказал он. И только когда произнёс эти слова, понял их смысл, подумал, что, вероятно, не надо было этого говорить.

Уши Полипова замерли. Он медленно повернул к Кружилину широкие плечи, и Кружилин увидел, что по лицу его идут судороги, которые он пытается унять насильственной улыбкой.

— Ну что ты… Не страшней других, — вымолвил он.

— Не понимаю я тебя.

— Да, многим из нас друг друга понять нелегко. Мы объединены общей идеей, строим новое общество. Общество это представляем себе более или менее одинаково, но боремся за него… — Полипов, так и не уняв судорог на лице, чуть пригнулся, — но боремся за него, я бы не сказал — разными методами, но по-разному понимая сущность тех людей, с которыми работаем.

— Туманно очень, — усмехнулся Кружилин.

— Ну, Назарова вот того же по-разному понимаем. — Лицо его наконец стало спокойным. — А кто из нас прав…

Громко хлопнула входная дверь, кто-то заскрипел в коридоре половицами.

— Мне ясно одно, Пётр Петрович, — проговорил Кружилин, глядя прямо в глаза Полипову, — сейчас, по крайней мере, стало ясно, что работать нам вместе будет трудно. Может быть, невозможно станет со временем.

• Предыдущая
• 64/167
• Следующая