Знак Лукавого - Иванов Борис Федорович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/96
• Следующая

— Мы не в Рикк идем, — хмуро объяснил ему Дуппель. — До моста топай с нами. Черт с тобой! Только через плато пробираться ищи себе попутчиков. Один ни за что не пройдешь.

Я молча махнул Тагаре — «ступай за нами!» — и зашагал к дурацкой арбе.

* * *

Пока мы потихоньку катили через пронизанный столбами солнечного света лес, Тагара и впрямь топал с нами — то шел, то бежал, придерживаясь за борт арбы загорелой исцарапанной рукой.

Наказан Тагара был скорее чисто символически — бег за арбой был ему явно не в тягость. Тем более что и бегом-то это назвать было, по существу, нельзя: арба ползла по заброшенной лесной дороге, как покалеченная в жизненных испытаниях черепаха. Временами мы даже и вовсе останавливались, поджидая возвращения высланных на разведку всадников. Сотеш чередовал своих людей— одних, вернувшихся из дозора, отправлял в арьергард, кемаривших в седлах по сторонам нашего неспешного экипажа верховых направлял им на смену и таким манером хоть как-то разнообразил себе и им дорожную скуку.

Что до меня, то я вовсе не скучал — мне этот неожиданно свалившийся на меня мир был еще внове. И здешняя дорога по лесу — предельно скучная для аборигенов — была для меня полна самых разнообразных открытий. Например, открытием стала перекличка здешних птиц, невидимых в редковатой листве, зверек, перебежавший дорогу прямо под ногами всадников охранения, сам вид диковинных деревьев и кустов вокруг.

Дуппель тоже не скучал в дороге. Но немного по-другому, чем я. Он озирал лес тревожным, сосредоточенным взглядом, фиксируя какие-то одному ему понятные и тревожные детали. Какие-то предчувствия явно донимали его. И, похоже, не зря.

Как раз к тому моменту, когда дорога наконец стала утомлять меня и проснувшийся голод напомнил о том, что не мешало бы и прервать меланхолическое созерцание плывущей мимо окружающей действительности чем-нибудь вроде обеда, кортеж наш слегка притормозил свое и без того неспешное движение, а там и вовсе остановился.

Причиной задержки послужила какая-то суматоха, возникшая немного дальше — впереди по курсу. Всадники дозора угрюмо разбирались с подозрительной кучкой из четырех-пяти уныло гомонящих бродяг. Со своего места я мог разглядеть только бесформенные — из мешковины, что ли? — балахоны, копошащихся всадников и желтоватые пятна уродливых лиц, то появляющихся, то исчезающих в просветах куколей, наброшенных на головы этих странных персонажей из какого-то дурного сна. Мою попытку соскочить с арбы, чтобы поближе посмотреть на происходящее, Дуппель пресек самым решительным образом, резко рванув меня за плечо назад.

— Сиди тихо! — негромко приказал он. — Здесь ничего случайного не бывает! И не высовывайся! А то в момент арбалетный болт в лоб влепят! Учти, ты сейчас — дичь. И за тобой идет охота!

Тем временем от препирающейся толпы отделился и как-то бочком-бочком подобрался к нам один из бродяг— главный среди них, судя по всему. Под брезентовый полог арбы свою физиономию он всунул совершенно неожиданно и порядком перепугал меня.

Пугаться было чего: более отвратительной рожи я не видел даже у нищенствующих проходимцев в Афгане. Лицо это было составлено из нарубленных глубоких горизонтальных морщин, забитых какой-то древней, вековой копотью. Из дряблой, словно выношенной, потертой кожи, скроенной вкривь и вкось. Складки щек падали на тощую, жилистую и невероятно грязную шею. Сквозь эту жуткую рожу прорастали пучки пегой щетины. То ухо, которое позволял рассмотреть накинутый на голову урода куколь, было основательно порвано. Картину дополнял вытекший левый глаз и непередаваемо глумливое выражение физиономии, растянутой в каком-то подобии улыбки. Бродяга тянул к нам руку, вывернутую ладонью вверх. На ладони этой — закопченной и корявой — сверкала изрядная кучка монет. Судя по всему — золотых. Бродяга слащаво залопотал что-то.

— Просит взять его с собой… — злым голосом объяснил Дуппель. — Золото предлагает… Откуда у прощелыги золотишко-то?

Он принялся шарить рядом с собой, разыскивая, как я понял, чем шугануть бродягу. Тот тем временем свободной рукой уцепился за рукав, а там и за отворот моей куртки и принялся энергично теребить их, продолжая издавать отвратительные булькающие звуки. Удовольствие отрывать его пальцы от своей одежды было ниже среднего.

И тут, откуда-то сзади, я услышал горячий шепот:

— Нельзя! Его нельзя пускать к нам! Это не паломники! У них другая метка! Это очень плохие люди! И эти деньги тоже очень плохие!

Шептал это Тагара. Он тянул край тента, пришнурованный к борту арбы, и смотрел на меня в образовавшийся просвет — с тревогой и надеждой. Выразительные были у него глаза, что ни говори.

Дуппель, однако, и не собирался помогать подозрительному типу: он вытащил из-под кучи наваленных позади него одеял самый натуральный обрез, упер его в переносицу урода и заорал на непонятном мне языке. Урод и не подумал пугаться и продолжал лопотать свое, одновременно продолжая активно внедряться во внутреннее пространство навеса арбы.

Положение спас бравый капитан Сотеш, явившись неожиданно на коне в просвете отброшенного тента арбы. Он с плеча огрел бродягу плеткой. В ту же секунду Дуппель пинком вышиб уже проникшую под тент часть незваного гостя вон.

Золотые монеты россыпью покатились по дорожной пыли.

Бродяга злобно — теперь уже далеко не заискивающе — глянул на нас и несколько мгновений явно разрывался между желанием вцепиться кому-нибудь из нас в физиономию и необходимостью подобрать с земли свой капитал. Он довольно грозно зашипел, решившись, кажется, на первое. Но дело поправил капитан. Он замахнулся плетью второй раз, и урод, не дожидаясь удара, упал на дорогу и пополз по ней, собирая и торопливо засовывая за щеку рассеянные на его пути золотые кружочки. Еще раз прошипел что-то и провалился в придорожный кустарник.

Судя по доносившемуся из головы колонны шуму, спутников нашего несостоявшегося пассажира тоже гнали взашей, и притом весьма успешно. Наш мини-караван снова двинулся вперед. Тагара продолжал бодро трусить за нами, придерживаясь рукой за край колымаги, а Сотеш следовал рядом, задумчиво прислушиваясь к нашему разговору. Мне даже подумалось: а не знаком ли все-таки капитан с основами русского языка?

— Что этот черт наколдовал? — поинтересовался я у Татары, кивнув на кусты, за которыми исчез юродивый.

— Он сказал… — перевел Тагара, опасливо косясь на Сотеша, — …сказал, что на нем (он кивнул на капитана) теперь проклятие. За то, что осмелился поднять руку на святого человека… Только это не святые… И не люди вовсе! Они только прикидываются, что живые… Их Ложный бог присылает… Эти приходили за мной!

Дуппельмейер реагировал на его слова весьма скептически.

— На фиг ты им сдался, воришка несчастный! — презрительно бросил он. — Богам дичь покрупнее нужна. Да и нет никакого Ложного бога — ерунда это все на постном масле!

Он повернулся ко мне:

— Самые обычные разбойники это. Только под паломников косят… Втираются в доверие, навязываются в попутчики. А ночью всех перережут и все вещички с собой упрут. Кого-нибудь могут и пожалеть. Увести в заложники. Или для продажи в рабство… А те, что нам повстречались — увечные, — среди этой мрази самая мерзкая порода… Под какой орден они там косят? — снова обернулся он к Тагаре.

— Под орден Благого Помысла! — с готовностью объяснил тот. — Он под свое крылышко действительно только больных и увечных собирает. Но не всех, а таких, у которых от болезни или увечья всякие чудесные способности появляются. Нутам воду чуют. Или зло. И восход предсказать могут… Или наоборот, если болезнь их и увечность от таких способностей приключилась… Таких и вправду с собой в дорогу — за компанию — брать стоит. Когда в караване есть такой, так даже лихой народ, прежде чем налететь, призадумается. Потому что тогда и впрямь на тебя проклятие лечь может. Вроде как живой оберег получается… Только, конечно, с большими странностями все они… И не всякий знает, как их от этих вот, что нам попались, отличить. От Отраженных…

• Предыдущая
• 23/96
• Следующая