Русь Великая - Иванов Валентин Дмитриевич - Страница 137

• Предыдущая
• 137/152
• Следующая

Наверное, тогда Будда еще не бродил по Индии, разделенной на множество жестоко враждующих владений, мечтая найти путь мира между людьми через примирение человека с самим собой.

Тогда в долине Нила творцы каменных книг, изобретатели собственных знаков записи не слов, а идей, стремились к созданию власти, которая, по их убежденью, должна была стать вечной. Им казалось, что править должны обладатели знаний, которые позволят сосчитать звезды, предсказать появление комет, подъемы Нила. А также – и это главное – нужно изучить свойства веществ настолько, чтобы сохранять от тленья тела умерших: тогда души умерших, оставаясь вблизи места сохранения земных оболочек, удесятерят срок жизни государства, если не сделают его вечным. Забота же о живых была так настоятельна, что врач, чей больной умер, представал перед судом равных себе: смерть неизбежна, но все ли сделал врач для продления жизни пациента?

И уже в ту пору один из дальних отростков тропы, начинавшейся в Поднебесной, обрывался на восточном берегу Средиземного моря, у каменной стенки порта Тира и Сидона, темноволосые моряки которых, впоследствии названные финикийцами, хозяйничали на море, через многие века ставшем Срединным Римским морем.

В ту же пору предки белокурых ионийцев и дорийцев, еще не осмеливаясь выходить в море дальше расстояния, преодолеваемого средним пловцом, пробирались от мыса к мысу на север, через узкие, как реки, проливы, и кто-то из них решился на не сравнимый ни с чем подвиг: перешагнуть через Евксинский Понт. Его сын, а может быть, и правнук сумел подружиться с русоволосыми сильными людьми, которые владели землей по реке Борисфену. Размышляя, что предложить русоволосым за их полновесное зерно, за сало, за кожи, за воск и мед, за оружие закаленного железа, за красивые меха неизвестных на юге зверей, этот сын или правнук увидел у новых друзей вещи, которые Тир и Сидон получали с удаленного Востока. Удивительно! Один из отростков все той же тропы кончался на Борисфене!

Так длинна и так стара была тропа восток – запад – восток, и так нуждались в ней все.

Ходили по тропе и армии. Когда бывали походы и чем они завершались?

Потребность знать прошлое, как видно, присуща самой природе человека. Лишь изредка – и никогда в прямой форме – кто-то возражал против этой потребности, а утверждениями ее можно наполнить многие тома. И все же почему мать начинает такими словами любимую сказку, и почему они звучали и звучат лучше музыки: давным-давно, за тридевять земель, в тридесятом царстве?..

Расставшись с всеведеньем сказок, я спрашиваю: а что известно о прошлом? Очень мало. То, что случайно поразило поэта или случайно упомянуто в чьих-то записях. Однако же поэт должен быть большим, иначе рассказанное им не уляжется в памяти, не будет сотни раз пересказано, переписано. Ибо малое творчество умирает раньше творцов.

Не простым писцом обязан быть и историк, чтобы его записи нашли преданных хранителей, усердных переписчиков. У беззащитных записей – беспощадные враги: войны, пожары, крысы, мыши, черви, плесень, даже воздух, даже солнечный свет.

Талант пристрастен по своей природе. Где же истина, которую люди искали, ищут и будут искать без всякой корысти: так они утверждают, и спорить здесь непристойно. Мы все нуждаемся хотя бы в призраке правды, как в пище насущной.

На западном конце тропы Египет бывал завоеван пришлыми народами. Восстанавливая себя после изгнания завоевателей, Египет уничтожал памятники, стирал и переписывал каменные летописи. Римские историки почти не упоминают о тропе, хотя она порой своеобразно досаждала Риму. Выборные сановники – цензоры, устанавливая бюджет республики, преследовали любителей роскоши – носителей шелковых одежд, которые разоряли республику. Риму нечего было дать Поднебесной за шелк, и тропа, как насос, высасывала римское золото.

Лет за четыреста до Тенгиза арабы, овладев Ферганой, прошли по тропе на восток через перевал Терек-даван и заняли город Турфан. Современные этому событию ученые Поднебесной умолчали о разрыве тропы. Поднебесная терпелива, она молча ждала, пока время скажет свое, и дождалась: ведь она – Середина!

Говорили: коль вымостить тропу всеми товарами, что по ней провезли, получился бы вал от Стены на востоке и до Самарканда на западе высотой в десять человеческих ростов. Оспаривали – в пятьдесят ростов! В сто! Кто же сосчитал? Все – и никто. Все может быть. Терпение, время и необходимость возводят горы и сносят горы.

Хан Тенгиз вывел войско на тропу в конце ночи и пошел на восток с тем, чтобы подойти к Туен-Хуангу до полудня. Ему не было дела ни до тех, кто ходил по тропе до него, ни до остающихся сзади. Ни впереди, ни позади нет ничего, все начинается здесь, здесь, здесь. Он повиновался своей судьбе, или звезде, или чему-то еще, очень для него простому, такому же простому, как просты были сами завоеватели, еще не обязанные прятать меч, нож и мертвую петлю под словами о праве, общей пользе, служении людям к прочем.

Не стаей волков, не табуном зубров, не соколами и не воронами надвигались монголы на прекрасный по-своему и для всех богатый Туен-Хуанг. На неказистых лошадях, большеголовых, седлистых и малорослых, сидели люди тоже некрупные, но сильные и выносливые – всадник коню под стать.

Лошади хоть и далеко отошли от диких своих родственников, но не попадали в беду, коль им приходилось отбиться от хозяйского табуна. Вернуться к вольности могла любая, что и случалось. На пастбищах монгольские лошади, отражая волков, учились бить передними ногами, рвать зубами. Злой монгольский конь для чужого человека был опаснее барса. Не зная ухода, монгольские лошади всю жизнь проводили под небом, открытым всем бурям.

Не знал ухода и сам монгол. Мыли его однажды, после рожденья, – хватало до смерти. Помогали ему, как коню, открытое небо и свежий ветер. Выжившие были крепки, расплачивались за отвращение Неба к мытью бугристой зачастую кожей. Домашние заботы были свалены на женщин, и в юрте женщине отводилось худшее место – у входа. Но если женщина старалась овладеть оружием наравне с мужчиной – наездницами были все, – ей никто не препятствовал. Сильная умом и волей женщина могла оказаться главой семьи, иная мать правила племенем через сына-хана или мужа.

В десятках и сотнях Тенгизова войска на Туен-Хуанг шли и женщины. Только монгольский глаз мог распознать их. Никто из монголов не думал, будто такой товарищ окажется помехой в походе и в схватке. Необычного не было, было привычное.

В Туен-Хуанге хана Тенгиза ждали давно. Правитель города Хао Цзай, погруженный в науку, отдавал немногие свободные часы суждению о городских делах, разбору жалоб, наблюдению за взиманием налогов с проходивших через Туен-Хуанг торговцев – все осложнялось и замедлялось неизбежно-необходимым церемониалом. Юэ Бао, начальник гарнизона, как умел, готовился к войне. От лазутчиков, снующих по монгольской Степи под видом мелких торговцев, Юэ Бао знал о движении синих монголов, о сокрушении Тенгизом найманов, присоединении татар и трех других племен еще до налета на Калчу.

Юэ Бао умел «видеть» – качество, необходимое для каждого военачальника. Иначе обстояло с выводами, решением и действием.

Поднебесная много и постоянно воевала. На границах, за своими пределами, внутри. Оборонялась. Наступала, захватывая все, что можно схватить. Отступала, обессилев и роняя завоеванное. Истощалась во внутренних войнах. А наука, плотно прикрывшись броней цзыров, утверждала: Поднебесная есть страна мира, страна покоя, в которой высшее назначение – труд, труд и труд. Труд-созидатель! И Поднебесная расплачивалась за ложь цзыров. Солдат не ценился. Солдата презирали.

Иногда какой-либо ученый задумывался над войной: как во всем, и здесь должны быть свои законы и, конечно, правила. Появлялись сочинения о способах войны и как выигрывать сражения, плод размышлений ученого, который, никогда не видав войны, увлекался своими открытиями. Искренняя убежденность автора придавала вес сочинению, особенно среди людей, привыкших чтить науку.

• Предыдущая
• 137/152
• Следующая