Разбойничий тракт - Иванов-Милюхин Юрий Захарович - Страница 65

• Предыдущая
• 65/81
• Следующая

Одни служивые за куренями нагружали арбы черноземом и везли его к глубокому рву, протянувшемуся аж до Терека, – канава часто являлась укрытием для вражеских лазутчиков, другие возвращались из леса со стволами деревьев, из которых делали столбы и доски для подсобных помещений. Работали все, и стар и млад, и родственники, и седьмая вода на киселе, радуясь за станичника, сумевшего получить выгоду даже от войны. На кордонах несли вахту в основном малолетки, поверстанные в сотню, правда, под присмотром старых казаков.

Хорошо, что в этот период абреки донимали не здорово, они будто взяли отпуск, связанный с уборкой урожая.

Так и трудились: половина станицы гнула спины на бахчах с виноградниками, в садах, отяжеленных плодами, другая половина валила деревья, засыпала канаву у Дарганова куреня. Кто хотел, тот менялся местами, благо выбор работ был богатым. Домашнего чихиря на каждого из мастеровых тоже хватало с лихвой.

Когда зарядили дожди и пришла пора загонять на зимние квартиры коров и лошадей, станичники управились со всем. И без того широкий двор у Даргана стал просторнее едва ли не в половину, на отвоеванном у природы участке поднялось немало построек. О канаве посреди станицы пришла пора забыть, ее как и не бывало.

А тут и баба хорунжего заметно поправилась на один бок. Ясно было, что Дарган постарался еще до свадьбы. Скурехи при встречах присматривались к ней, им казалось, что от иноземного наплыва и плод должен получиться не казачьего роду-племени, а с изъяном. Любушки отводили завистливые глаза. После потери кормильца их удел был не рожать, а ублажать неженатых – и женатых – казаков.

А Софьюшка, как с легкой Даргановой руки начали звать ее станичники, оставалась прежней для всех, готовой прийти на помощь при первом зове. Голубые глаза у нее увеличились и как бы повернулись вовнутрь, они будто постоянно наблюдали за будущим ребенком, а губы стали похожими на губы жены армянина-лавочника – толстыми до неприличия.

На Тереке новый 1815 год оказался не столь студеным, ветра, нагонявшие холод из ногайских степей, наталкивались на хребты близких гор, заставляя скопившуюся в них влагу осаждаться на землю дождем или пушистым снегом. И хотя казаки праздновали приход зимы по старым обычаям, не брезговали они пропустить стаканчик вина и за иноземный праздник, узаконенный Петром Первым, с удовольствием отмечаемый царскими офицерами, стоявшими иногда на квартирах в станицах. Прошло Рождество, за ним дождливое Крещение, а там февраль аукнулся распутицей.

Как раз об эту пору у Софьюшки начались родовые схватки. Узнать из первых рук о рождении у Даргановых ребенка захотелось всем родственникам и знакомым, в хате и возле нее собралось много народа.

– Как там? – вопрошали у сновавших туда-сюда добровольных помощниц мужчины в черкесках, поправляя концы серых башлыков, перекинутых через плечи. Бабы в теплых бешметах тоже навостряли слух. – Не скоро еще?

– Скоро только кошки родятся, да котята потом слепые, в мамкину титьку мордой не попадают, – не выдерживала расспросов повитуха Фекла. – И что за казаки пошли любопытные. Раньше целыми днями пропадали на охоте да на рыбалке.

– Сравнила, то рыбалка, а это дите, – не соглашались служивые.

– За своими бы лучше приглядывали. Вон байстрюки забор уже оседлали.

– Им тоже любопытно.

Дарган нарезал круги по просторной горнице, рыская горящими глазами по сторонам. Как всегда, в напряженных случаях ему не терпелось засмолить трубку с табаком, но данный себе зарок он не нарушал. За его суетой молча наблюдали седая бабука с постаревшей матерью и братом, заметно раздавшимся в плечах. Дверь, ведущая в одну из спален, хлопала беспрерывно, заставляя присутствующих вздрагивать. Наконец за нею установилась тишина, она продолжалась так долго, что у Даргана от волнения занемели пальцы. Он и хотел бы размяться, да боялся нарушить эту томительную тишину.

И вдруг за стеной кто-то по-щенячьи вякнул, затем по-стариковски закряхтел, и тут же дом огласился недовольным детским криком. На все лады залопотали женские голоса, снова громко захлопала дверь, выпуская из спальни в горницу раскрасневшихся баб. Одна из них, уперев руки в бока, приблизилась к хозяину дома.

– Поздравляем, Даргашка, с наследником, пусть вырастет в доброго казака, умом и статью похожего на отца с дедом.

– Пусть будет опорой в доме, честью и правдой послужит матушке России, – подхватили собравшиеся в горнице.

– Слава казаку-наследнику!

– Слава, слава, слава! – многоголосым эхом громыхнуло и на подворье.

Некоторое время Дарган не в силах был вымолвить ни слова, затем, словно при взятии вражеских позиций, собрал волю в кулак и глянул бешеными глазами на брата с сестрой и на лучшего своего друга Гонтаря, который недавно вернулся в станицу и деньгами получил свою долю от парижских сокровищ.

– Маланья, Евдошка, Гонтарь, тащите бурдюки с чихирем и чапуры к нему, ломайте на куски каймак с сушеной рыбой и вяленым мясом, – стараясь удержать рвущуюся наружу радость, захрипел он сдавленным голосом. – Соленые арбузы, дыни, виноград, лычиное с жерделовым варенье – все на столы. Обнесите угощением гостей, чтобы никого не пропустили.

В доме заварилась веселая кутерьма, выплеснулась за двери, перекинулась на подворье и пошла гулять по станице, отдаваясь громом ружейных выстрелов. Дворовые собаки продолжили ее бестолковым лаем, за которым последовало блеяние, мычание и ржание домашней скотины.

Прислужник в лавке у армянина, чеченец Ибрагим, ставший православным, оперся плечом о дверной косяк, кривая ухмылка перекосила его лицо, заросшее жестким черным волосом, в глазах затаился огонь ненависти.

– Еще посмотрим, кто обрадуется последним, – заскрипел он крепкими зубами. – Это наша земля и наши горы, гяурам тут места нет.

Но его проклятий никто не слыхал, да в лавке никого и не было, в этот день у казаков хватало своего виноградного вина. Хозяин в который раз пересчитывал дневной барыш, не обращая внимания на поднявшуюся снаружи сумятицу. Для него деньги были главным в жизни.

Тем временем Дарган прошел в спальню, быстро оглядевшись, наклонился над бледной как снег Софьюшкой, молча поцеловал ее в щеку и присел на край кровати. Она растянула губы в счастливой улыбке, поморгала темными веками.

– Сын… – с усилием сказала она.

– Вижу, – казак покосился на сестру, возившуюся на столе со свертком. Маланья зыркала вокруг настороженными глазами и никого к себе не подпускала.

– А я мечтала о девочке, – превозмогая боль, роженица затряслась в шутливом смехе.

– Когда встанешь на ноги да окрепнешь, подумаем. Будет у нас и девочка, – поддержал ее настроение Дарган. – А сейчас чуток погодить следует.

– Как назовем? – приподняла она лицо с начавшими розоветь щеками.

– Панкрат, – сказал, как отрубил, казак и пояснил: – Уставщик в церкви растолковал, что имя это по-гречески означает всесильный.

– Ох, месье д'Арган, не слишком ли много мы хотим? – супруга всмотрелась в глаза возлюбленного. – Не забывай, что имя ко многому обязывает человека.

– Он у нас всесильным и вырастет, Софьюшка. Воспитывать волю надо с колыбели, – не согласился с ее сомнениями Дарган. – Я специально на Панкратии остановился, чтобы в старости было кем гордиться.

– Панкратий, Пан… Пако… – как бы про себя произнесла она несколько раз. – Я согласна, пусть будет так.

Дарган встал и, не зная, что делать дальше, затоптался посреди комнаты. Сбоку под локоть протиснулась Маланья, в руках у нее был крохотный сверток, в котором что-то шевелилось. Казак с опаской отвернул концы пеленок, покосился вовнутрь. На него глянули сердитые глазенки, как бы затянутые прозрачной пленкой, губы, подернутые белым налетом, сморщились в куриную гузку. Дарган хотел было отодвинуться от греха подальше, но любопытство и смешливое выражение на лице сестры заставили его дотронуться пальцами до крошечной и жесткой красной щечки. Мальчик живым червячком подтянул ножки к подбородку, поднатужился и чихнул, заставив засмеяться окружающих.

• Предыдущая
• 65/81
• Следующая