Логика - Ивин Александр Архипович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/90
• Следующая

Одна из стандартных форм практического вывода такова:

Позитивно ценно A;

В есть причина A;

значит, позитивно ценно В.

Другая стандартная форма практического силлогизма:

Не-A есть причина не-B;

В — позитивно ценно;

значит А также является позитивно ценным.

Теория практических выводов должна быть, таким образом, комбинированной, соединяющей логику абсолютных оценок и логику причинности. С первой логикой ситуация сравнительно ясна, вторая нуждается в тщательном исследовании.

Не входя в детали логического анализа практического силлогизма, отметим, что этот силлогизм является формой не дедуктивного, а индуктивного рассуждения. Целевое (мотивационное, телеологическое) понимание представляет собой индукцию, заключение которой является проблематичным утверждением.

Иногда в качестве практического силлогизма (вывода) предлагается следующая схема:

Агент N стремится получить А.

Для достижения А нужно совершить действие В.

Значит, N совершает действие В.

Очевидно, однако, что этот вывод является логически необоснованным. В нем из оценочной и описательной посылок (обе они необходимы) выводится описательное заключение. Вывод нарушает принцип, говорящий о невозможности получения описательных заключений из оценочных посылок, выведения «есть» из «должен». Это становится особенно ясным, когда рассматриваем мая схема переформулируется следующим образом:

Агент N позитивно оценивает А.

В есть причина А.

Значит, агент N реализует В.

Далеко не всегда человек совершает те действия, которые обеспечивают достижение поставленной им цели. Можно стремиться к некоторой цели, но одновременно отвергать средства, имеющиеся для её достижения.

При оправдании заключение не является физически необходимым. Но оно аксиологически необходимо, поскольку приписывает позитивную ценность действию, о котором говорится в заключении. Различие между физической необходимостью и аксиологической необходимостью существенно. Если какое-то явление или действие физически необходимо, то оно имеет место; но из того, что какое-то явление или действие аксиологически необходимо (позитивно ценно), не вытекает, что это явление или действие на самом деле реализуется.

Первая посылка практического вывода выражает ту цель, которую ставит перед собой действующий субъект. Эта цель может быть стандартной, общей для всех представителей рассматриваемого сообщества, или индивидуальной, продиктованной особенностями той ситуации, в которой действует конкретный субъект.

Посылки оправдания (понимания) всегда включают по меньшей мере одну оценку и его заключение является оценкой. В обычном языке граница между описательными и оценочными утверждениями не является ясной, одно и то же предложение способно в одних случаях выражать описание, а в других — оценку. Неудивительно поэтому, что разграничение объяснения и оправдания не всегда является простым делом.

Рассматривая творчество З.Фрейда в контексте эпохи, К.Юнг пишет: «Если… соотносить учение Фрейда с прошлым и видеть в нем одного из выразителей неприятия нарождающимся новым веком своего предшественника, века девятнадцатого, с его склонностью к иллюзиям и лицемерию, с его полуправдами и фальшью высокопарного изъявления чувств, с его пошлой моралью и надуманной постной религиозностью, с его жалкими вкусами, то, на мой взгляд, можно получить о нем гораздо более точное представление, нежели, поддаваясь известному автоматизму суждения, принимать его за провозвестника новых путей и истин. Фрейд — великий разрушитель, разбивающий оковы прошлого. Он освобождает от тлетворного влияния прогнившего мира старых привязанностей».

В истолковании Юнга, Фрейд — прежде всего бунтарь и ниспровергатель, живший в период крушения ценностей уходящей в прошлое викторианской эпохи. Основное содержание учения Фрейда — не новые идеи, направленные в будущее, а разрушение морали и устоев, особенно сексуальных устоев, викторианского общества.

Если бы выделяемые Юнгом особенности индивидуального характера Фрейда и главные черты предшествовавшей эпохи были описанием, предлагаемый Юнгом анализ можно было бы считать объяснением особенностей творчества Фрейда. Но утверждения Юнга могут истолковываться и как оценки характера и эпохи, достаточно распространённые, может даже показаться общепринятые, но тем не менее именно оценки, а не описания. Можно быть уверенным, что, скажем, через сто лет девятнадцатый век будет оцениваться совершенно иначе, точно так же, как по-другому будет оцениваться направленность творчества Фрейда. Если речь идёт об оценках, то анализ Юнга является уже не объяснением, а оправданием творчества Фрейда, призванным дать понимание этого творчества. Вряд ли между этими двумя возможными истолкованиями суждений Юнга можно сделать твёрдый и обоснованный выбор.

Если в гуманитарном знании процедуры истолкования и понимания обычны, то в естественных науках они кажутся по меньшей мере редкими. По поводу идеи «истолкования природы», ставшей популярной благодаря Ф.Бэкону, В.Дильтей ясно и недвусмысленно сказал: «Понимание природы — interpretatio naturae — это образное выражение».

Иного мнения о понимании природы придерживаются учёные, изучающие её.

Одна из глав книги немецкого физика В.Гейзенберга «Часть и целое» симптоматично называется «Понятие понимания в современной физике (1920-1922)». «Позитивисты, конечно, скажут, что понимание равносильно умению заранее рассчитывать, — пишет Гейзенберг. — Если можно заранее рассчитать лишь весьма специфические события, значит, мы, поняли лишь некую небольшую область; если же имеется возможность заранее рассчитать многие и различные события, то это значит, что мы достигли понимания более общих сфер. Существует непрерывная шкала переходов от понимания очень немногого к пониманию всего, однако, качественного отличия между способностью заранее рассчитывать и пониманием не существует». «Умение рассчитать» — это способность сделать точное количественное предсказание. Предсказание есть объяснение, направленное в будущее, на новые, ещё неизвестные объекты. Сведение понимания к «умению рассчитать» является, таким образом, редукцией понимания к объяснению.

Гейзенберг приводит простой пример, показывающий, что такая редукция неправомерна: «Когда мы видим в небе самолёт, то можем с известной степенью достоверности заранее рассчитать, где он будет через секунду. Сначала мы просто продлим его траекторию по прямой линии; или же, если мы успели заметить, что самолёт описывает кривую, то учтём и кривизну. Таким образом, в большинстве случаев мы успешно справимся с задачей. Однако траекторию мы все же ещё не поняли. Лишь когда мы сначала поговорим с пилотом и получим от него объяснение относительно намечаемого полёта, мы действительно поймём траекторию».

О расхождении объяснения и понимания можно говорить применительно не только к взаимодействию природы и человека, но и к самой природе, рассматриваемой вне контекста целей и намерений человека. По поводу вопроса, понял ли он эйнштейновскую теорию относительности, Гейзенберг, в частности, говорит: «Я был в состоянии ответить лишь, что я этого не знаю, поскольку мне не ясно, что, собственно, означает слово „понимание“ в естествознании. Математический остов теории относительности не представляет для меня трудностей, но при всем том я, по-видимому, так ещё и не понял, почему движущийся наблюдатель под словом „время“ имеет в виду нечто иное, чем покоящийся. Эта путаница с понятием времени остаётся мне чуждой и пока ещё невразумительной… У меня такое ощущение, что я в известном смысле обманут логикой, с какой действует этот математический каркас. Или, если хочешь, я понял теорию головой, но не понял сердцем». Гейзенберг обосновывает своё сомнение в возможности отождествлять предварительную вычисляемость с пониманием также примерами из истории. Древнегреческий астроном Аристарх уже допускал возможность того, что Солнце находится в центре нашей планетной системы. Однако эта мысль была снова отвергнута Гиппархом и забыта, так что Птолемей исходил из центрального положения Земли, рассматривая траекторию планет в виде нескольких находящихся друг над другом кругов, циклов и эпициклов. При таких представлениях он умел очень точно вычислять заранее солнечные и лунные затмения, и его учение поэтому в течение полутора тысяч лет расценивалось как надёжная основа астрономии. Но действительно ли Птолемей понимал планетную систему? Разве не Ньютон, знавший закон инерции и применявший концепцию силы как причины изменения скорости движения, впервые действительно объяснил движение планет через тяготение? Разве не он первый понял это движение?

• Предыдущая
• 67/90
• Следующая