Христофор Колумб - Йенсен Йоханнес Вильгельм - Страница 22
- Предыдущая
- 22/33
- Следующая
Вначале жрецы усердно применяли старинное испытанное средство примирения с разгневанным божеством: раскуривали с горой трубку мира! Простая и неоспоримая логика диктовала священнодействие, граничившее с правовым актом: люди на земле курили вместе с божеством, и до тех пор, пока они на земле курили умеренно, должен был курить умеренно и великий дух в небесах; это был почти уговор, соглашение, и гора до самого последнего времени не нарушала его. Жрецы в полном составе, с первосвященником во главе, подымались на верхние террасы своих храмов и курили на виду у Попокатепетля; чем больше было народу, тем скорее можно было напомнить горе о договоре; они пускали дым кверху и махали каменными трубками: дескать, гляди, здесь дым мирный, здесь помнят свои обязательства! Но все было тщетно. И вот, когда и трубка мира не помогла, все поняли, что мир нарушен. И тогда не оставалось ничего другого, как прибегнуть к кровавым жертвоприношениям. Попокатепетль пылал красным огнем, и сотни алтарей у его подножия в Теночтитлане пылали красными огнями.
Сама природа была храмом ацтеков, а боги были символами их поклонения этой природе; все представления первобытного человека, как и ребенка, проистекают из священного уподобления. Мексиканец жил как бы на вершине гигантского храма, воздвигнутого самою природой – на плоскогорье, высоко над равниной; подножие этого храма упиралось в тропики, а террасы его, подымаясь ввысь, проходили постепенно все пояса растительности; над плоскогорьем, в разреженном воздухе, стихии кондора на родине алоэ и кактусов, высились многочисленные и мощные вулканы, горы на горе или сами боги, обитающие на высотах по представлению наивно мудрого дикаря, сливавшегося с могучей природой, поклонявшегося ей; так рождались в его уме образы, облекавшиеся в божественную форму; так создавался храм ацтеков.
Он представлял собой высокое сооружение без внутренних покоев, состоявшее из террас и площадок со ступенями, обнесенное стеной; прежде по этим ступеням поднимался весь народ, теперь одни жрецы. На платформе самой верхней пирамиды возвышались две башни, в которых находились изображения богов. Перед башнями пылали неугасимым огнем два алтаря; на всех террасах тоже были воздвигнуты алтари, и в общем более шестисот огней пылало денно и нощно над глиняными кровлями пуэбло в долине Теночтитлана, а между двумя главными алтарями стоял жертвенный камень. Весь храм в постройке своей являлся подражанием природе – строению плоскогорья; религиозные обряды совершались под открытым небом у всех на виду, как бы на самой горе, во всяком случае на ее подобии, и это подобие самого Попокатепетля Великого, хотя и сооруженное людьми, само по себе обладало могуществом, как всякое подобие божества.
И раз волновался Попокатепетль, волнение передавалось всему городу. Дурные предзнаменования предшествовали пробуждению горы: за несколько лет перед тем большое соленое озеро Теночтитлана без всяких видимых причин вышло из берегов, – не было ни бури, ни землетрясения, – и смыло большую часть пуэбло; наблюдалось появление комет, сгорела одна из башен главного храма от самовоспламенения, – во всем был виден перст божества! И наконец, совсем недавно, на востоке показалось небесное знамение, подобное огненной пирамиде, увенчанной звездами: несомненно с востока надвигались важные события или же близился конец мира. Необходимо было умилостивить богов и, если возможно, изменить их настроение соответствующими дарами.
До семидесяти тысяч жертв из военнопленных и прочих обреченных, которых сажали в клетки и откармливали для этой цели, было принесено в жертву богам; жертвенные процессии растягивались на целую версту в длину и медленно-медленно подвигались к храмам по мере того, как передние ряды его пожирались – десятками в день и тысячами за год; людей не жалели. Нож из обсидиана – вулканического стекла, добытого на склоне Попокатепетля и составлявшего часть его плоти, работал без отдыха; жрецы, в красных одеяниях или завернутые в кожу, содранную с свежезаколотых жертв, изнемогали и едва могли двигаться от облеплявшей их сверху донизу запекшейся крови, но на следующий день боги снова давали им силу двигать руками и совершать то немногое, что им полагалось в то время, как их помощники укладывали жертвы спиной на выпуклый жертвенный камень, отчего живот у них выпячивался, – жрецам оставалось только всадить в жертву нож, вырезать еще трепещущее сердце, показать его божеству и кинуть в жертвенный сосуд. Тело жертвы сбрасывалось по ступеням на нижнюю площадку, где происходило свежевание убойны, поджаривание ее на храмовых кострах и пожирание во славу божества – своего рода таинство причащения. Многие так усердствовали в этом служении божеству, что ходили словно в кровавом угаре и едва не валились с ног от приступов рвоты – миниатюрных извержений, наподобие вулканических! В жертву приносились даже дети…
Кровавый ужас! Творились дела и еще более отвратительные, о чем сохранилось достаточно печатных сообщений; но все это выходит гораздо безобразнее в рассказах посторонних людей; те же, кто это проделывал, были движимы наивной верой, и в сущности было даже нечто прекрасное в их безграничной преданности высшим силам, для выражения которой они ни перед чем не останавливались; природа была так необъятна и непонятна, а люди так простодушны. Прекрасно было преклонение дикаря перед огнедышащей горой и солнцем, этими великими чудесами природы, на которые цивилизованный человек глазеет равнодушно: природа еще владела его сердцем, а не была вне его. Правда, и зверь еще был силен в нем, но разве в современном цивилизованном человеке зверь окончательно умер?..
Несмотря, однако, на все старания и жертвы, дурные предзнаменования не ослабевали, и в действительности оправдались в еще большей мере, чем ожидалось.
И вот, на фоне всех этих зловещих явлений в природе и напряженной тревоги самих ацтеков, в них все больше укреплялась вера во второе пришествие Кецалькоатля.
К древним священным преданиям, передаваемым из рода в род и поддерживаемым жрецами Кецалькоатля, его храмами и изображениями, к преданиям великим, но далеким, понемногу присоединились новые, неизвестно откуда бравшиеся слухи. Они носились в воздухе, рождались словно сами собою, от дыхания уст людей, как это бывает среди примитивных народов, – расстояния велики, а память коротка! И слухи все росли и крепли: Кецалькоатля уже видели воочию!
Говорили, что он уже на берегу, где-то на дальних островах, и прибытие его на материк только вопрос времени. Да, да, пусть прибудет! Чем скорее, тем лучше! Вицлипуцли жесток; даже тот, что усерднее всех пекся о жертвоприношениях ему, сам Монтесума, верховный жрец и полководец, не мог не вздыхать, не тяготиться прожорливостью божества; пусть же скорее приходит более кроткий бог!
Прошло десятка два лет, пока вести о появлении белого человека (Колумба) достигла Теночтитлана, наподобие того, как свет звезды достигает иногда земли, когда самой звезды уже не существует больше. Колумб успел умереть к тому времени, когда Кецалькоатль, наконец, догнал слухи о себе, распространявшиеся с островов на материк, и явился к ацтекам уже не в образе мореплавателя Колумба, а в образе завоевателя Эрнана Кортеса.
Волнение, вызванное появлением Колумба, скоро улеглось, как круги на воде от брошенного в нее камня; он не сумел отличиться, как другие после него, да и те, с кем он вошел в сношения, не представляли серьезного интереса. Туземцы, встреченные им на коралловых островах, среди береговых рифов в океане, были только бедные пожиратели крабов, неимущие, слабые, неспособные даже на проявление большого восторга; и все же встреча вышла величественная; настолько-то они все-таки были приобщены к цивилизации, чтобы понять, кто явился к ним в тот день, когда с моря прокатился гром и среди бела дня сверкнула молния, а три крылатых чудесных существа обогнули остров с севера и остановились под защитой западного берега, – сам давно обещанный им Кецалькоатль!
Величественные впечатления ослепили и поразили тех, кто оказался в силах смотреть и воспринимать, ибо большинство показало слепой тыл и бегом бросилось в кусты. Женщины, как всегда созерцавшие издали украдкой, что творилось в мире мужчин, порешили, что на этот раз несомненно случилось какое-то большое несчастие, – может быть, море разбилось вдребезги о рифы? Вот ужас!..
- Предыдущая
- 22/33
- Следующая
