Ленька Охнарь - Авдеев Виктор Федорович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/116
• Следующая

Проснулся поздно. Спутников рядом не оказалось. Ленька обошел оба пассажирских зала, заглянул в ресторан, на перрон. Чудно: где Зотыч? Между прочим, не увидел Ленька и компании его прежних друзей.

Солнце начало припекать, а костромич все не показывался. Есть хотелось так, что Ленька начал уже испытывать равнодушие ко всему; улеглись и голодные рези в животе. И тут к нему подошел кривоногий Шаланда, протянул большую горбушку пеклеванного хлеба, два спелых мясистых помидора.

— Это от дяди Зотыча? — радостно встрепенулся Ленька, весь просияв. — Вы на базаре были? Он тут?

Босяк сплюнул на рельсы.

— Закурил Зотыч, — сумрачно сказал он. — Улестила его Машка Сипуха. Согласился с ней в Очаков на рыбные промыслы. Ты, кажись, на Москву пробираешься? Айда посажу. Еще не пили, наказал он мне устроить.

Босяк взял мальчишку за руку и повел через пути, шпалы мимо будки стрелочника к дальнему блокпосту. Ошеломленный Ленька шел покорно и, лишь когда скрылся вокзал, спросил:

— Я дядю Зотыча больше не увижу?

— Нехороший он пьяный, — сказал Шаланда. — От вина-то дурь всем в голову бросается… Бобыль я, давно меня по Расее носит, повидал всякое. Кажись, нет хуже нашей бродяжьей жизни. Плюнул бы да растер, а не тут-то! Хоть в забросе, а сам себе барин. Хочу — ем, хочу — пощусь; хочу — сплю, хочу — г женюсь. Вроде никто нас к забору не привязывал, а все под него валимся. Вот оно что.

Они пролезли под пульманом, и Шаланда стал спрашивать у машинистов, кондукторов, куда какой состав идет, скоро ли? Наконец нашли нужный — до Воронежа: груженные углем и камнем открытые платформы, красные запертые вагоны с пломбами. Отыскали пустой вагон из-под мела. Шаланда подсадил Леньку, наглухо задвинул тяжелую дверь, и шаги его заскрипели по мелкому балласту.

Все стихло. Ленька остался один в потемках, на коленях его лежали хлеб, помидоры, но мальчишка долго не мог есть, размышляя о Зотыче. Подбородок его дрожал, а в глазах скапливались слезы.

Целые сутки ехал Ленька с этим товарняком. Поезд часами стоял на узловых станциях, потом вновь не спеша двигался дальше, развивая под уклон большую скорость и сильно раскачиваясь: казалось, вот-вот сойдет с рельсов. После хлеба и помидоров мальчишка очень хотел пить, но решил терпеть хоть неделю, абы поскорее попасть в Москву. Эти четыре дня со времени побега из Ростова, от тетки, его сильно изнурили, и Ленька почти беспрерывно спал в уголке вагона, сжавшись в комочек.

Поздно в сумерки по ракушечнику насыпи послышались тяжелые шаги. Прозвучало несколько ударов молотка по колесному скату: наверно, проверял вагонный мастер. Затем кто-то открыл дверь, мельком заглянул. Грубый мужской голос сказал:

— Никого, в порядке. Пошли дальше.

И поставил снаружи на стенке отметину мелом. Присвети железнодорожник фонарем — разглядел бы Леньку.

Опять потянулись часы ожидания, казалось, все на свете забыли про этот товарняк. Наконец ночью вновь лязгнули буфера, застучали колеса, пустой вагон закачался, стал погромыхивать: поехали. Скучно одному, голодно, совсем пересохло в горле, не знаешь, что на белом свете творится, зато с каждой станцией ближе Москва.

Мальчишка опять задремал.

Проснулся Ленька на рассвете. Состав стоял, вокруг было тихо. Прошел, наверно, целый час, а то и два, а он не трогался. Вроде не слышно было и пыхтения паровоза впереди. Что случилось?

Осторожно приоткрыв дверь, Ленька выглянул и

удивился: товарняк был расформирован, и Ленькин вагон вместе с двумя такими же порожняками, отцепленные, стояли на запасном пути.

Во все стороны неоглядно разбегались рельсы, застыли платформы, пульманы, сновал маневровый паровоз-«кукушка». Огромный железнодорожный узел был забит одними грузовыми вагонами. Далеко влево тянулись дуги фонарей, лоскут асфальтового перрона: наверно, там вокзал.

Ленька справил «нужду» и направился туда. Так и есть: над входной дверью приземистого здания надпись: «Отрожка». Где же это он находится? Далеко от Воронежа?

Ох как есть хочется и пить — аж слабость в теле, пот выступил. Хорошо бы серьги продать. Ленька достал из штанов смятую бумажку, развернул, полюбовался золотом, вздохнул и спрятал обратно. Очень уж боязно: сочтут жуликом и посадят в тюрьму. Не то опять какой-нибудь фармазон отымет, как и полушалок. В кармане богатство, а, гляди, от голода помрешь.

В третьем классе народу было совсем немного. У кого тут наведешь справки, далеко ли до Воронежа и когда подадут поезд на Москву?

Ленька до тяжести в животе напился из бака, вновь вышел на платформу. Ночью выпал дождь, на перроне, между рельсами блестели мелкие отстоявшиеся лужицы, словно кто нечаянно разлил чистую родниковую воду. Безмятежное сине-золотое небо дышало покоем, лишь на востоке начали вырисовываться набегающие облачка. Неожиданно сзади раздался веселый голос:

— Ты что: муку воровал?

Ленька обернулся. Перед ним стоял мальчишка лет тринадцати, на полголовы выше его, с широким загорелым немытым лицом, темными косичками волос над грязными ушами; толстые губы его улыбались. Незнакомец был босой, в серых перемазанных штанах из чертовой кожи с пузырями на коленках, в рыжем коротком армячке. Козырек суконного мятого картуза бросал тень на его черные глаза с пушистыми ресницами.

«Чего ему надо?» — подумал Ленька и не ответил, весь насторожился, приготовясь к отпору. Жизнь уже научила его недоверчиво относиться к людям.

— Глянь, ты весь белый.

И мальчишка вдруг весело и доброжелательно стал сбивать пыль с Ленькиной тужурки.

— Мел это, — сказал Ленька. — В товарном вагоне перемазался.

— Ух, сколько его на тебе! А ну, повернись другим боком, я отобью. Ты откуда приехал?

Ленька ответил и задал этот же вопрос мальчишке.

— Я Федька Монашкин. С Лебедяни. Ты давно беспризорничаешь? Я перед сенокосом ушел.

Новый знакомый понравился Леньке больше, чем Колька Пижухин с Лихой. Тот просто был беззаботный паренек, а в этом чувствовалось что-то боевое, самостоятельное. Десять минут спустя мальчишкам уже казалось, что они знают друг друга так, словно жили на одной улице. Оба уселись на солнышке с края вымытого и прохладного перрона.

— Ты куда путь держишь? — спросил Федька.

Выслушав ответ нового товарища, он необидно рассмеялся.

— В Москву за песнями? Был, брат, я там. На Сухаревском рынке полно жулья, ножики носят. Да и холодно ночевать. Посередь улицы у них липы растут, клены, лавочки вальяжные порасстановлены — бульвар называется. Ляжешь спать — мильтоны подымают. А в асфальтовых котлах не всегда место найдешь. Узнавал насчет детдома — не берут, ступай, мол, в Даниловский эвакоприемник. А в эвакоприемнике пускай рыжие живут: голодно там, шпана дерется, раздевает… Из дому сбегать весной надо, вот тогда приволье!

Словно кусок льда положили Леньке на сердце. Он не поверил Федьке, горячо объяснил свой план — как пойдет к главному большевику, что управляет приютами, как расскажет про батяньку-красноармейца, про мать. Разве его могут не принять? Теперь у него одна родня — советская власть, пускай и побеспокоится. Куда ему деваться?

Федька присвистнул:

— Выходит, не веришь, Ленька? Ну, сам повидишь. А я в Украйну поеду, в город Одессу. Там тепло, виноград, говорят, растет, и еще море есть. Достанешь помидоров, а соли нету — окунай в море и ешь, потому как оно до самого дна просоленное. А плыть через море час можно и все одно к другому берегу не приплывешь — еще чуток останется. В здешних краях скоро дожди зарядят, а в Одессе круглый год солнышко — край такой. Это мне большие мужики говорили. Хочешь, поедем вместе? Эх, вот хорошо бы!

Расстаться со своей мечтой Ленька не мог и отрицательно покачал головой. Федька сказал: «Пожалеешь» — и спросил, ел ли Ленька сегодня? Узнав, что нет, достал из-за пазухи кусок ржаного хлеба, три огурца, угостил случайного друга. Ленька до того обрадовался, что руки затряслись. Он жадно впился крепкими, белыми зубами в черствую горбушку, глотал молча, почти не жуя, обдирая горло, подобрал все крошки, кинул в рот. Есть захотелось еще больше, но душа согрелась.

• Предыдущая
• 15/116
• Следующая