Все поправимо: хроники частной жизни - Кабаков Александр Абрамович - Страница 70

• Предыдущая
• 70/115
• Следующая

В общем, получалось, что в университете все должно устроиться, ну, не будут они исключать дипломника, не нужно им такое чэпэ.

А вот разговор со следователем Васильевым, оказавшимся не следователем и не из милиции, всех напугал по-настоящему. На вопрос, почему не дернули Женьку и Игоря, ответа по-прежнему не было. Предположим, что Белым не заинтересовались потому, что сочли его круг общения в дэка Зуева неинтересным. Но почему не стали вербовать — Белый, наклонившись, шепотом и с некоторой натугой произнес это слово, и все замолчали на мгновение, оглядываясь, но в зале было шумно, народу прибавилось, ничего нельзя было услышать даже из-за соседнего стола, — почему не стали вербовать Киреева? Что, разве разговоры в «Керосинке» менее интересны им, чем в университете? Ну, ладно, не стали вербовать — тогда почему Белого и Киреева не вызвали хотя бы действительно в милицию? Напугать всех троих — подействовало бы на каждого, и сам Солт стал бы сговорчивей…

Вообще все было непонятно. Предположим, что действительно засекли телефонные разговоры с Тбилиси, почему же тогда действуют так мягко? Ведь могли забрать, подержать в камере, а потом, когда он стал бы готовеньким, предложить — или доводим до суда, или сотрудничаешь…

Все эти рассуждения вел Белый, было такое ощущение, что он даже получает удовольствие от темы — он поминутно оглядывался, переходил на еле слышный шепот, рисовал, подкрепляя логику, пальцем на столе круги и треугольники. Киреев молчал, смотрел в сторону, потом заговорил, чуть понизив голос, но внятно, будто не опасался, что его могут услышать посторонние.

— Ты извини, Солт, я думаю, тут дело вообще не в водолазках. — Игорь сделал паузу, закуривая, но было заметно, что ему не хочется продолжать. — Тут дело… Не было бы водолазок, они бы что-нибудь другое придумали. И нас не трогают именно потому, что по водолазкам у них покрупнее народ проходит, что мы им с нашими сотнями… ну, пусть тысячами, когда в заметке было написано, помнишь, «Миллионы рублей ущерба социалистическому народному хозяйству…», понял? Ты извини, Мишка, но я думаю… они к тебе давно присматривались, а теперь нашли повод…

Все молчали. Он почувствовал, что покраснел. Киреев прав, подумал он, прав, прав, я сам это знаю!

Белый хлопнул по столу ладонью и открыл рот вовсю, но опомнился, опять оглянулся и прошептал «ну, Киреев… ты даешь… это доказывать надо… ты соображаешь вообще?» Киреев вздохнул, раздавил бычок в тарелке с застывшим жиром от шпекачек.

— Я бы не говорил, но мы же понять должны… Смотри, Солт: Белый живет нормально, отец начальник, родители деньги дают, так что в принципе он и без фарцовки тряпки покупать может, да еще в свой Зуева-хуева ходит — в общем, нормальный человек. Я вообще деревенский, езжу Одинцово — «Керосинка», «Керосинка» — Одинцово, отец служит, одеваюсь я, сами знаете, не на что глянуть… А ты, Мишка, давно живешь не как все… Ну, извини, та история с отцом… Извини, я просто это к тому, что они такие вещи тоже учитывают… И фарцевал ты больше меня и даже Женьки, семью на эти деньги кормил, жена — дочь профессора, а ты от тестя с тещей копейки не берешь. И всегда ты по комиссионкам шлялся больше нашего, а там всех секут, и с фирмой по-английски трепался на улицах, и в «Метрополь» проходил под иностранца… И тут еще Стас…

— А Стас-то при чем? — не выдержав, заорал Белый и запоздало оглянулся, но никто на его непонятный крик не обратил внимания.

— А при том… — Киреев опять закурил, посидел молча и закончил решительно: — Что Стас, я думаю, у них давно на крючке был, а когда он… в общем, стали они по его записной книжке всех проверять, а там твой телефон, и он сошелся с зафиксированным по звонкам из Тбилиси, они и обрадовались… Я уверен, они и все остальное про тебя уже собрали, и про университет, и про девок твоих… про Таню, может, тоже. Так что они с разных сторон еще заходить будут, а тебя дожмут. И в университете тоже не все так просто будет, они и там все устроят, как им надо…

Опять посидели молча. Наконец Белый встряхнул головой, демонстрируя, что хочет вытрясти весь этот бред, и сформулировал причину своего недоверия:

— А почему ты… — Белый забылся и уже не шептал, а говорил нормальным голосом, только чуть тише обычного. — Почему ты… откуда у тебя уверенность такая? Ты что, сталкивался сам с ними, что ли? А не сталкивался, так и не говори…

— Сам не сталкивался… — Киреев потянулся, глянул в сторону официантки. — А возьмем еще пива по одной? И по рюмке? Для просветления умов… Не сталкивался. Но Солт это знает: я чувствую… Помнишь, Мишка?

— Помню… — Он сидел, оглушенный очевидностью выводов Киреева. — Помню. Правильно, давайте еще пива возьмем и водки по пятьдесят.

Расходились в четвертом часу, порядочно нетрезвые, не выработав настоящей стратегии. Решили только, что бюллетень надо добыть обязательно, и как можно скорее, тут же идти в университет, а Васильеву не звонить, если же он сам позвонит, на встречу идти и тянуть резину — мол, с фарцовкой решил завязать, со старыми знакомыми общаться не буду, а в университете и вовсе ни с кем не общаюсь, сами понимаете, какое у дипломников общение, я и группу свою вижу только на военке… Но решительно от сотрудничества не отказываться, а канючить, рассказывать о домашних обстоятельствах и всячески тянуть…

— По Швейку, понял? — учил его Белый. — Осмелюсь доложить, я идиот… И все. Пока ему не надоест.

Когда они выходили из парка, Киреев слегка придержал его за рукав под аркой, так что Женька прошел вперед и слышать не мог.

— Ты с ними особенно не выебывайся, — сказал Киреев тихо. — Они тебе покажут Швейка… Пока можешь — отказывайся. А прижмут — соглашайся. Не ты первый…

Он глянул на Игоря сбоку. Киреев смотрел прямо перед собой, большой его нос, всегда красноватый, на весеннем холоде стал сизым, из светло-голубых глаз к вискам ползли выдуваемые ветром слезинки.

— Только ты не думай… — Киреев продолжал, глядя перед собой. — Я их, сук, ненавижу, может, больше, чем ты… Я от отца много слышал… И слышу… Ты отца помнишь моего? Ну, вот. Я бы их… Только их не победишь. И не обдуришь, не думай. О матери думай, о Нинке. А от твоего стука ничего не изменится.

На Крымском мосту ветер был совсем невыносимый. Он шел крайним к перилам. Немного замедлив шаги, отстал глянул вниз. Льда уже почти не было, мелкие черные осколки неслись по течению, крутясь и сталкиваясь. Он зажмурился постоял еще секунду и поспешил за ребятами.

Предпринять что-нибудь и даже обдумать в деталях план первоочередных действий он не успел: назавтра в девять утра позвонил Васильев. Нина ушла рано, он в это время кормил мать завтраком, сидел возле ее постели и автоматически уговаривал ее доесть пюре. Он пошел в прихожую, поставив тарелку на свой стул, снял трубку и сразу узнал голос.

— Михал Леонидыч, — быстрым, уже совершенно неофициальным говорком сказала трубка, — Васильев беспокоит. Приветствую. Вот, решил позвонить, неделя-то кончается. Заглянете сегодня? — Он не успел ответить и даже попытаться придумать что-нибудь, а голос продолжил: — Значит, жду, если удобно, в четырнадцать, а лучше в тринадцать, чтобы пораньше освободиться. Как говорится, раньше начнем, раньше кончим… Ну, пожелаю.

Голос коротко хохотнул, и в трубке установилась тишина, коротких гудков, которые раздаются обычно после окончания разговора, не было, будто на другом конце провода не повесили трубку, а просто замолчали.

— Алле, — сказал он и вспомнил: — Николай… Иванович… алле!

Трубка молчала, потом в ней что-то скрипнуло, и наконец пошли короткие гудки.

Когда он вернулся в комнату, мать сидела в постели, спустив на пол из-под одеяла ноги в шерстяных носках, лицо ее было повернуто в сторону прихожей. И ему показалось на мгновение, что мать смотрит на него широко открытыми глазами.

— Кто звонил? — спросила она.

— А, с кафедры, лаборантка, — небрежно ответил он. — На консультацию по диплому сегодня надо идти…

Мать промолчала, потом подобрала ноги и легла на спину, натянув, по обыкновению, одеяло до подбородка. Доедать завтрак и даже пить чай она отказалась решительно. Он унес в кухню посуду, поставил тарелку и чашку в раковину и присел на табуретку у окна — покурить.

• Предыдущая
• 70/115
• Следующая