Все поправимо: хроники частной жизни - Кабаков Александр Абрамович - Страница 99

• Предыдущая
• 99/115
• Следующая

Все эти годы я старался ни при каких обстоятельствах не вспоминать о том, что лежало на кладбище между крышкой материного гроба и надгробием, между прошлым и настоящим, между страшными снами и реальной жизнью… И в конце концов как бы забыл. Я приходил на Ваганьково, подметал в ограде, красил металлическую решетку, потом садился на низенькую, поставленную еще Ахмедом внутри ограды скамеечку из узкой и короткой доски на двух вкопанных обрубках березового ствола, закрывал глаза, отдыхал. И иногда, все чаще с годами, возникало перед моими глазами лицо матери, я слышал ее голос, а дядю Петю я уже не помнил совсем, только какая-то расплывчатая тень фигуры, общие очертания… И ничего больше. Я выдрессировал себя.

Двадцать пять лет прошло. Нет, двадцать шесть уже… С ума сойти… Да было ли? Может, прав Игорь, я все придумал, выплыли детские книжки? Какие еще бриллианты, вокруг идет настоящая жизнь, вот селитру нам перекрыли — это правда, вот бандиты могут убить — это тоже правда, и правда то, что все мои близкие люди лежат в земле, отец на давно заброшенном кладбище в навсегда исчезнувшей из моей жизни Заячьей Пади, никогда я туда не приеду, не найду четырехгранного фанерного конуса со звездой, да и нету давно этого фанерного бессмертия, а мать и дядька недалеко, на Ваганькове, и нет ничего в земле, кроме их костей, и нет у меня близких, кроме женщины, которую я так измучил, что она знать меня больше не хочет, да сына, который вырос совсем отдельным человеком, да двух старых, как и я, почти пятидесятилетних дураков, которых вместе со мною могут через неделю-другую пристукнуть убийцы, какие еще бриллианты, нет ничего в земле, кроме праха моей прошлой жизни…

После бессонной ночи, разморенный на солнце, я заснул, видимо, очень крепко.

Мне приснился Витька Головачев, о котором наяву я никогда не вспоминал с той весны, когда он исчез, сбежал, растворился в стране, а потом сбежал в армию и я… Двадцать пять, нет, уже двадцать шесть лет назад.

В мой сон Витька явился при полном параде, в остроносых австрийских туфлях с тенями, в английском сером, в мелкую крапинку костюме, в итальянской белой водолазке, он стоял передо мною и усмехался, по своему обыкновению, снисходительно, он всегда относился к нам, как к несмышленым детям, и я понял, что он уже знает о нашем плане, если ты такой умный, сказал я Витьке во сне, то сам придумай план лучше, но он молчал и усмехался, а потом повернулся и стал уходить по какой-то чистенькой улице с аккуратными домиками, на их фасадах перекрещивались широкие деревянные балки, такие домики мы видели в Таллине, когда ездили туда все вчетвером за кое-какими тряпками, значит, подумал я во сне, мы снова в Таллине, только непонятно, зачем, что нам теперь делать в Таллине, если завтра с утра мы должны быть на кладбище.

Я открыл глаза и сразу увидел, что старого мятого пластикового пакета, в котором лежали совочки, на скамейке рядом со мною нет. Кто-то унес его, пока я спал. Возможно, это Витька взял, еще толком не проснувшись, подумал я, он любит дурацкие шутки.

Я еле успел в «Малыш», который почему-то закрывался в тот день рано. Совки, к счастью, еще были в продаже.

Назавтра была родительская суббота, что наш план учитывал. Народ, вываливая из трамвая и автобусов, шел на кладбище толпами, трое мужиков с тряпочными сумками, в старомодных нелепых пиджаках — мы для пущей конспирации даже переоделись у Женьки в какое-то рванье, пиджак его отца не сходился на Киреевском пузе, а мне старый Женькин был короток и запястья торчали из рукавов — никак не могли привлечь внимание. Да и в сумках, загляни в них кто-нибудь, обнаружились бы вполне обычные вещи: цветочная рассада, пакет сухих удобрений, банка краски-серебрянки, бутылка водки и бутерброды в газете… Женька еще нес лопату с обернутым куском пестрого ситца лезвием. Машину мы оставили далеко на Хорошевке.

Все получалось точно по плану. Игорь ходил вокруг, красил ограду, стараясь дольше задерживаться с той стороны, с которой были ближайшие соседи, — впрочем, они возились на своем участке и в нашу сторону не глядели. Женька быстро разрыхлил лопатой землю вокруг светло-серого, растрескавшегося на куски цемента, лежавшего прямоугольником с неровными краями, из которого уже не совсем вертикально поднималась черная гранитная плита. Серые, неглубоко вырезанные в полированном граните буквы шли пыльными строчками:

Эти буквы все время оказывались перед глазами, но я довольно быстро научился не видеть их, точнее, видеть, как бы не понимая смысла, не читать и не думать — просто серые пыльные значки, неглубоко вырезанные в полированной черной поверхности гранитной плиты.

Потом мы, все трое, сидели внутри ограды на корточках, выставив на самое видное место горшочки с рассадой и пакеты с семенами, и, горячечно спеша, рыли совками землю, подрываясь под пласт цемента с трех сторон, проделывая в земле тоннели, стремящиеся к нарисованной мною на плане точке.

Время от времени чей-нибудь совок стукался о твердое. Нашедший застывал, придав лицу совершенно безразличное выражение, и тут же, забыв всякую осторожность, засовывал в нору руку по самое плечо. Двое других ждали, перестав дышать, — и из земли появлялся осколок цементной заливки или просто камень.

Часа через три, кое-как разбросав словно кротом нарытые кучки желтой рыхлой земли и замаскировав дыры, мы тесно сели на скамеечку, в одно мгновение выпили водку, съели бутерброды и закурили. Народ на кладбище уже выпивал и закусывал вовсю, с соседних участков доносились песни — здесь никто не боялся нарушать свирепствовавшие тогда антиалкогольные правила, два милиционера, время от времени проходившие по аллее, старательно шагали в ногу и не смотрели по сторонам, было похоже, что их уже кто-то угостил. Ваганьково единодушно сопротивлялось власти, только мы оставались трезвыми и сосредоточенными.

Перекурив, мы снова принялись за свое тайное дело. Мы увлеклись, рыли, уже ни на что не обращая внимания, три галереи параллельно, начав с одной стороны.

Не знаю, кто из нас заметил и успел крикнуть. Так бы и легли там с переломанными костями и расколотыми черепами… Но мы были еще крепкие, со спортивным прошлым мужики, и мы успели, разогнувшись, подхватить и, надрываясь, удержать валившуюся на нас плиту.

Она вывернулась, открыв неглубокую яму, которую окружали обломки кирпичей, вкопанные редко, с большими промежутками, — фундамент надгробия. На дне пустой ямы проглядывали гнилые черные доски.

Все было кончено.

Игорь пошел к воротам и вернулся с кладбищенским работягой в резиновых сапогах, рваных трениках и распахнутой байковой клетчатой рубахе. Это был высокий и очень широкий в груди малый с коротко стриженными жгуче черными волосами на круглой голове, с густой черной, тоже коротко стриженной бородой, походивший на татарского бойца с картины «Завоевание Ермаком Сибири». Говорил он в иронической интеллигентской манере, даже не пытаясь притворяться обычным ханыгой. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, тогда еще и кое-кто из моих знакомых, ушедших в истопники и дворники из кандидатов наук, не успел сориентироваться и рвануть в бизнес или выйти на эстраду со своими гитарами и песнями…

— Ну-с, господа хорошие, катастрофа? — Он окинул взглядом истоптанную рыхлую землю в ограде и косо лежащую надписями вверх плиту. — А чего здесь понарыто? Клад искали? Или просто — за что интеллигенция ни возьмется, все на нее же и рухнет?

Мы молчали, стараясь не глядеть друг на друга. Конспираторы…

— Ладно, не будем углубляться, как говорят люди моей профессии, нам за лишнюю глубину не платят. — Малый усмехнулся. — Кто хозяин некрополя? Работы здесь примерно на двадцать бутылок, с учетом того, что цена на бутылку сейчас выше государственной раза в полтора… Сегодня, будьте добры, авансом половину, завтра во второй половине дня приезжайте принимать объект и рассчитываться… Итак…

• Предыдущая
• 99/115
• Следующая