Апокалипсис - Адамс Джон Джозеф - Страница 66

• Предыдущая
• 66/105
• Следующая

Но вот передо мной молодой человек без санитарного костюма, карие глаза улыбаются из-под копны густых темных волос; он протягивает мне руку. Он не морщится, дотрагиваясь до клейкой кожи. И, кажется, не рассматривает кухонную мебель, чтобы потом описать ее: три стула, один — из пожертвований, имитация эпохи королевы Анны, один — сделанный Внутри, подлинный Джо Кляйншмидт; стол; дровяная печь; сверкающий новый буфет в восточном стиле; пластиковая раковина с ручным насосом, соединенная с трубой, по которой вода поступает Снаружи, из резервуара; деревянный ящик с пожертвованными дровами; на кусках прессованного дерева — клеймо "Дар Boise-Cascade";[39] две восторженные, умные и любящие юные девушки, к которым лучше не пытаться относиться снисходительно, как к больным уродцам. Такое случалось — давно, но я это помню.

— Здравствуйте, миссис Пратт. Меня зовут Том Мак-Хейб. Спасибо за то, что согласились побеседовать со мной.

Я киваю:

— О чем же вы хотите поговорить, мистер Мак-Хейб? Вы журналист?

— Нет. Я врач.

Этого я не ожидала. Я также не ожидала увидеть внезапную судорогу, пробежавшую у него по лицу, прежде чем на нем снова возникла улыбка. Хотя напряжение и боль вполне естественны: войдя Внутрь, человек не может отсюда выйти. Интересно, где он мог подхватить болезнь. Насколько я могу припомнить, в нашу колонию давно не поступало новых зараженных. Может быть, по каким-то политическим соображениям власти отправляют их в другие колонии?

Мак-Хейб отвечает на мой взгляд:

— Я не болен, миссис Пратт.

— Тогда зачем же…

— Я пишу статью о течении болезни у тех, кто давно живет в колонии. Разумеется, для этого необходимо побывать Внутри, — объясняет он, и я сразу понимаю, что он лжет.

Рэчел и Дженни, разумеется, этого не понять. Они сидят справа и слева от него, словно беспокойные птички, и слушают.

— И как вы собираетесь опубликовать свою статью, когда она будет написана? — спрашиваю я.

— Я передам текст по радио, на коротких волнах, моим коллегам. — При этих словах он отводит взгляд.

— И эта статья стоит того, чтобы оказаться заключенным здесь навсегда?

— Как прогрессирует ваше заболевание? — начинает он, игнорируя мой вопрос. Он осматривает мое лицо, ладони, руки — пристальным профессиональным взглядом, который убеждает меня, что по крайней мере часть его истории — правда. Он врач. — Вы испытываете боль в пораженных участках?

— Нет.

— Наблюдаются ли функциональные нарушения или снижение активности, связанные с болезнью?

Рэчел и Дженни выглядят слегка озадаченными; он проверяет меня, хочет узнать, понимаю ли я терминологию. Нет.

— Не произошло ли за несколько последних лет каких-либо внешних изменений на старых пораженных участках кожи? Изменился ли цвет, плотность тканей, размер утолщенных краев?

— Нет.

— Не наблюдали ли вы каких-нибудь других симптомов, о которых я забыл упомянуть?

— Нет.

Мак-Хейб кивает и раскачивается на каблуках. Он хладнокровен для человека, которому вскоре суждено гораздо ближе познакомиться с этой болезнью. Я жду, что он скажет, зачем он здесь на самом деле. Молчание затягивается. Наконец Мак-Хейб произносит:

— Вы были независимым аудитором.

Одновременно с ним Рэчел спрашивает:

— Никто не хочет лимонада?

Мак-Хейб с радостью соглашается. Девушки, с облегчением поднявшись, наливают из-под крана холодную воду, открывают банку консервированных персиков и смешивают лимонад в коричневом пластиковом кувшине с глубокой вмятиной с одной стороны, там, где кувшин когда-то коснулся раскаленной печи.

— Да, — отвечаю я Мак-Хейбу. — Я была аудитором. И что?

— Теперь они не имеют права заниматься ревизиями.

— Аудиторы? Почему? Надежные столпы режима, — говорю я и понимаю, что прошло очень много времени с тех пор, как я употребляла подобные слова. Они имеют металлический привкус, как старая консервная банка.

— Больше нет. Теперь все расчеты налогов проводит Внутренняя налоговая служба, она же посылает в каждый дом особый счет. Процедура, по которой вычисляется ваш персональный налог, засекречена. Чтобы враги не узнали величину государственного дохода и, соответственно, количество денег, идущее на оборону.

— Вот как.

— Мой дядя тоже был аудитором.

— А кем он теперь работает?

— Не аудитором, — серьезно говорит Мак-Хейб.

Дженни протягивает стакан лимонада сначала мне, затем Мак-Хейбу, и гость улыбается. Дженни опускает ресницы, и щеки ее едва заметно розовеют. Что-то мелькает в глазах Мак-Хейба. Но не то, что я видела у Питера; совсем не то.

Я быстро смотрю на Рэчел. Кажется, она ничего не заметила. Она не ревнует, не взволнована, не уязвлена. Я испытываю облегчение.

Мак-Хейб обращается ко мне:

— Вы также опубликовали несколько статей в журналах, популяризирующих историю.

— Откуда вы это знаете?

И он снова не отвечает.

— Необычное сочетание интересов — бухгалтерское дело и написание исторических статей.

— Возможно, — говорю я безразлично. Это было так давно.

Рэчел спрашивает у Мак-Хейба:

— Можно задать вам вопрос?

— Конечно.

— У вас там, Снаружи, нет средства, чтобы вылечить дерево от термитов?

Ее лицо абсолютно серьезно. Мак-Хейб не улыбается, и я признаю — неохотно, — что он привлекателен. Он вежливо объясняет ей:

— Мы не лечим дерево, мы не допускаем проникновения термитов. Лучше всего строить из бревен, пропитанных креозотом, это химическое вещество, которое термиты не любят, так что они не забираются в стены. Но должны существовать препараты, которые убивают насекомых, уже расплодившихся в дереве. Я поспрашиваю и постараюсь привезти вам что-нибудь в следующий раз, когда окажусь Внутри.

В следующий раз, когда он окажется Внутри. Он бросает эту бомбу, словно беспрепятственные поездки Наружу и Внутрь — общеизвестный факт. Рэчел и Дженни распахивают глаза; обе смотрят на меня. Мак-Хейб тоже смотрит мне в лицо; взгляд его холоден и испытующ, он оценивает мою реакцию. Он ждет, что я начну расспрашивать о деталях или даже — я так давно не мыслила этими категориями, что это для меня усилие, — что я рассержусь на него за ложь. Но я не знаю, лжет он или нет, да и какое это имеет значение? Несколько людей Снаружи придет в колонию — как это может повлиять на нашу жизнь? Существенной иммиграции не будет, а эмиграции не будет вообще.

Я спокойно спрашиваю:

— Зачем вы здесь на самом деле, доктор Мак-Хейб?

— Я уже сказал вам, миссис Пратт. Чтобы изучить развитие болезни.

Я молчу. Он добавляет:

— Может быть, вы хотите больше узнать о том, какова сейчас жизнь Снаружи?

— Не особенно.

— Почему же?

Я пожимаю плечами:

— Они бросили нас на произвол судьбы.

Он пристально смотрит на меня.

Дженни робко произносит:

— Я бы хотела узнать побольше о том, как живут Снаружи.

Прежде чем Рэчел успевает добавить: "Я тоже", дверь резко распахивается и в комнату, пятясь, входит Мэйми, крича кому-то в коридоре:

— И не смей больше приходить сюда! Если ты думаешь, что я позволю тебе прикоснуться ко мне после того, как ты трахался с этой… этой… Надеюсь, у нее болячка между ног, и она пристанет к твоему…

Она замечает Мак-Хейба и замолкает, все тело ее трясется от ярости. Негромкие слова, слышные из коридора, смысл которых я не могу разобрать из своего кресла, заставляют ее задохнуться и покраснеть еще сильнее. Она с силой хлопает дверью, разражается слезами и убегает в свою комнату, в очередной раз с грохотом закрыв дверь.

Рэчел поднимается.

— Лучше я, детка, — говорю я, но, прежде чем я успеваю подняться — артрит сегодня почти оставил меня в покое, — Рэчел исчезает в комнате матери. На кухне звенит смущенная тишина.

Том Мак-Хейб встает, собираясь уходить.

— Сядьте, доктор, — прошу его я, надеясь, что, если он останется, Мэйми удержится от истерики — возможно — и Рэчел быстрее покинет спальню матери.

• Предыдущая
• 66/105
• Следующая