Предисловие к «Человеческой комедии» - де Бальзак Оноре - Страница 4

• Предыдущая
• 4/4

Каждая из этих частей имеет свойственную ей окраску: Париж и провинция, социально противоположные, послужили здесь неисчерпаемыми источниками. Не только люди, но и главнейшие события отливаются в типические образы. Существуют положения, встречающиеся в жизни любого человека, это типические фазы жизни: именно в обрисовке их я старался быть возможно более точным. Я старался дать представление о различных местностях нашей прекрасной страны. Мой труд имеет свою географию, так же как и свою генеалогию, свои семьи, свои местности, обстановку, действующих лиц и факты, также он имеет свой гербовник, свое дворянство и буржуазию, своих ремесленников и крестьян, политиков и денди, свою армию — словом, весь мир.

Изобразив в этих трех отделах социальную жизнь, мне оставалось показать жизнь совсем особую, в которой отражаются интересы многих или всех, — жизнь, протекающую, так сказать, вне общих рамок, — отсюда сцены политической жизни. После этой обширной картины Общества надо было еще показать его в состоянии наивысшего напряжения, выступившим из своего обычного состояния — будь то для обороны или для завоевания. Отсюда сцены военной жизни — пока еще наименее полная часть моей работы, но которой будет оставлено место в этом издании, с тем чтобы она вошла в него, когда я ее закончу. Наконец, сцены сельской жизни представляют собой как бы вечер этого длинного дня, если мне позволено назвать так драму социальной жизни. В этом разделе встречаются самые чистые характеры и осуществление великих начал порядка, политики и нравственности.

Таково основание, полное лиц, полное комедии и трагедий над которым возвышаются философские этюды, вторая часть работы, где находит свое выражение социальный двигатель всех событий, где изображены разрушительные бури мысли, чувство за чувством. Первое произведение этого раздела — «Шагреневая кожа» — некоторым образом связывает сцены нравов с философскими этюдами кольцом почти восточной фантазии, где сама Жизнь изображена в схватке с Желанием, началом всякой Страсти.

Еще выше найдут место аналитические этюды, о которых я ничего не скажу, так как из них напечатан только один: «Физиология брака».

Скоро я напишу два других произведения этого жанра. Во-первых, «Патологию социальной жизни», затем «Анатомию педагогической корпорации» и «Монографию о добродетели».

Видя все, что мне еще остается сделать, быть может, мне скажут то, что говорят мои издатели: «Да продлит господь вашу жизнь». Я желаю только одного: чтобы меня в дальнейшем не терзали люди и обстоятельства так, как это было с самого начала этого ужасного труда. Но, слава богу, меня поддерживало то, что самые крупные дарования нашей эпохи, самые прекрасные люди, самые искренние друзья, столь же великие в частной жизни, как иные в жизни общественной, пожимали мне руку, говоря: «Мужайся!» И почему бы мне не признаться, что выражения дружеской привязанности, отзывы, полученные с разных сторон от неизвестных, поддержали меня на моем пути и против меня самого, и против несправедливых нападок, против клеветы, часто преследовавшей меня, против отчаяния и против той слишком живой надежды, проявления которой принимаются за признак чрезмерного самолюбия? Нападкам и оскорблениям я решил противопоставить стоическую невозмутимость; однако в двух случаях подлая клевета сделала защиту необходимой. Но сторонники всепрощения сожалеют, что я обнаружил мое искусство в литературных поединках, а многие христиане считают, что мы живем в такое время, когда хорошо дать понять, что и молчанию присуще благородство.

В связи с этим я должен обратить внимание, что признаю своими произведениями лишь те, которые носят мое имя. Кроме «Человеческой комедии», мне принадлежат только «Сто озорных рассказов», две пьесы и отдельные статьи — впрочем, подписанные. Здесь я пользуюсь неоспоримым правом. Но это отречение, даже если оно относится к произведениям, в которых я принимал участие, продиктовано не столько самолюбием, сколько истиной. Если будут упорствовать в приписывании мне книг, которые в литературном смысле я не могу признать своими, но права собственности на которые были мне доверены, то я оставлю это без внимания по тем же основаниям, по каким позволяю свободно клеветать на меня.

Огромный размах плана, охватывающего одновременно историю и критику Общества, анализ его язв и обсуждение его основ позволяют, мне думается, дать ему то заглавие, под которым оно появляется теперь: «Человеческая комедия». Притязательно ли оно? Или только правильно? Это решат читатели, когда труд будет окончен.

Париж, июль 1842 г.

• Предыдущая
• 4/4