Отказ - Камфорт Бонни - Страница 13

• Предыдущая
• 13/81
• Следующая

– Соси, – сказал он.

Я взяла его в рот и почувствовала охватившую его волну возбуждения. Мое собственное возбуждение смешивалось со страхом. Потом он поднял меня, расстегнул мою блузку и приник ко мне губами, а затем указал на узкую постель.

– Раскинь ноги, – прорычал он. Мне было жарко, я вся пылала, я протянула к нему руки. Он был уже на мне, он сокрушил меня.

Когда он проник в меня, меня окутал аромат присыпки и мыла. Мне казалось, я сейчас умру. Он совершал быстрые движения и продолжал свою работу, пока, стиснув зубы, не впился руками в мои плечи. Его последний толчок только усилил мой оргазм.

Я чувствовала, что лечу в каком-то пространстве, а потом резко проснулась.

Я была поражена этим сновидением, тем, что ото сна меня пробудил настоящий оргазм.

Ник. Без всякого сомнения, это был он. Его глаза, его одежда, его запах. Я села в кровати, сердце мое колотилось, я была потрясена и обескуражена. Цифры на часах показывали четыре часа двадцать три минуты, но я, пошарив, включила свет, чтобы собраться с мыслями.

Сексуальное сновидение, связанное с пациентом, всегда тревожно для психотерапевта, но сновидение, связанное с Ником, просто выбило меня из колеи. Добро бы еще он пожирал меня взглядом! Мистер Дон Жуан. Мне придется строго контролировать свои чувства и, если понадобится, обратиться за консультацией. Выключив свет, я закрыла глаза, но воспоминание об увиденном во сне охватило меня с такой силой, что я опять ощутила его внутри себя.

Когда я увидела его в понедельник, Ник сказал, что был рад встретить меня за пределами кабинета.

– Ваша собака – настоящий динамит. Но ей надо напомнить, чтобы она не забывала подтягивать носочки, – сказал он, имея в виду складки кожи на ногах Франка.

Я рассмеялась – настолько точно он описал Франка. Так и прошел весь сеанс, Ник был разговорчив и чрезвычайно мил. Я вспомнила о наших поездках с отцом на рыбалку; я получала удовольствие не столько от того, что он говорил, сколько от его тона.

Я позволила Нику болтать просто так, потому что после того сновидения я еще не доверяла себе и решила, что безопаснее будет потратить впустую сеанс, чем рискнуть чем-нибудь выдать себя. Кроме того, я пришла к выводу, что не стоит постоянно противопоставлять себя ему, тем более, что он постоянно уходил от глубокого рассмотрения собственных проблем.

Наша работа должна хоть иногда доставлять удовольствие, и я надеялась, что дела на наших сеансах постепенно пойдут лучше.

С другими пациентами все шло куда более успешно.

Сестры Ромей дали мне возможность поговорить с каждой по десять минут наедине, и я смогла выяснить одну вещь: с четырнадцати лет Мей и Джой по крайней мере раз в неделю занимались друг с другом сексом. Поскольку психологически они были одним лицом, я склонна была рассматривать это как мастурбацию.

Другая пациентка, Лунесс Монтаг, начала лечиться год назад, она жаловалась на постоянно чередующиеся периоды обжорства и желудочных расстройств. Теперь она начинала, наконец, осознавать эмоциональные рычаги, управляющие ее состоянием.

Даже мой самый старый пациент шел на поправку. Уильям Свон, профессор истории, был уже на пенсии, в возрасте семидесяти двух лет он все еще старался освободиться от воспоминаний о деспотичном и требовательном отце. Несмотря на мучившие его приступы безнадежности и отчаяния, он заставлял себя делать зарядку и вести дневник.

В один из дней между сеансами позвонил Ник и сказал, что отменяет следующую встречу. Когда я предложила ему другое время, он ответил:

– Не могу. Свидетель выступает под присягой.

Я забеспокоилась, что он начнет часто отменять сеансы, ведь он принадлежал к тому типу пациентов, которым требуется постоянное наблюдение.

Позднее я обнаружила в почтовом ящике открытку с изображением танцующего человека, держащего букетик маргариток. «Рад встрече с Вами», – было написано на открытке. На развороте открытки я прочитала: «Тайный поклонник». Я предположила, что открытка была от Умберто и, растрогавшись, положила ее себе на стол.

В среду вечером перед свиданием с Умберто я примерила несколько разных юбок, свитеров и платьев, прежде чем выбрала то, что, по моему мнению, шло мне больше всего.

Когда я обувалась, в спальню вошел Франк, его длинные уши были совершенно мокрыми.

– Не подходи ко мне близко, – предупредила я. Опустив голову, он прошел по натертому паркету к окну и лег там.

– Умница, Франк, – ласково сказала я, – ты – мой лучший друг.

Когда прозвенел звонок, Франк кинулся в переднюю с громким лаем, мне пришлось поманить его косточкой, чтобы он отошел от двери.

– Непослушание среди личного состава? – спросил Умберто, когда я наконец открыла ему входную дверь.

Я улыбнулась.

– Я решила поберечь вашу одежду.

– Вы прекрасно выглядите.

Он наклонился и коснулся губами моей щеки, и я порадовалась, что остановила выбор на кремовом платье с черной отделкой.

– Спасибо за открытку, – сказала я. Он выглядел удивленным.

– Кто-то прислал мне открытку. Я решила, что это вы.

– Нет. Выбросьте ее в мусорное ведро.

Мы рассмеялись, а я задумалась, кто бы это мог быть, и попыталась справиться с неприятным чувством.

На Умберто был свитер с воротником «хомут», джинсы, белые носки и черные мягкие кожаные ботинки. Впервые я видела его без форменной одежды и только тут отметила, каким он был ладным и стройным. Пока мы добирались до Пасифик-Пелисайдс, где он жил, мы болтали и смеялись, и я полностью забыла свою обиду на него.

У него был большой двухэтажный дом в испанском стиле с видом на океан. Внутри было очень мило: белые оштукатуренные стены, светлая мебель из сосны. Повсюду навалены кучи газет и журналов, на камине множество фотографий, а в центре гостиной стоял массивный голубой диван в форме буквы Г. С обеих сторон камин обрамляли полированные стереоколонки, рядом стояла полка с рядами компакт-дисков и магнитофонных кассет.

Умберто спросил:

– Вивальди или Гато Барбиери?

– Вивальди.

Когда полились приятные звуки флейты, он исчез на кухне, а я опустилась на диван. Мне в бедро вонзилось что-то острое, и я нащупала отвертку, которую положила на столик рядом с кучей вешалок, двумя кредитными карточками и чашкой с остывшим кофе со сливками.

В доме, где я выросла, все всегда лежало на своем месте, еще ребенком я научилась складывать свои вещи и аккуратно их убирать, уходя из комнаты. Этот дом был совсем другой. Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь высокие окна, играла музыка, повсюду царил беспорядок. И тем не менее, дом этот казался более удобным и уютным, чем любой из тех домов, в которых я когда-либо жила.

Умберто вернулся с массивными фужерами в руках и предложил выйти в сад, чтобы полюбоваться закатом. Вдоль тропинки цвели олеандры, я насчитала шесть кормушек для птиц. Мы прошли мимо длинного прямоугольного бассейна, который отливал бирюзой в лучах заходящего солнца.

– Почему вы так любите птиц? – спросила я. Он остановился, воздев руки к небу.

– Потому что птицы придают миру такую красоту, и от них так мало вреда!

Этот ответ напомнил мне о том, насколько зациклена я была на внутреннем мире в ущерб внешнему.

Мы сидели на скамейке, потягивая вино, и глядели на океан до тех пор, пока небо не порозовело и стало трудно различать белые корабли на горизонте.

Расстояние между нами было фута в полтора, и Умберто положил руку на спинку скамьи так, что она чуть касалась моей спины. Он спросил:

– Вы понимаете, что в эту самую минуту сквозь наши тела проходят миллионы нейтрино?

Он начертил пальцем кружок у меня на шее и объяснил, что нейтрино – это самые крошечные и многочисленные частички материи, и что с ними поступает около десяти процентов солнечной энергии.

Его легкое прикосновение взволновало меня.

– Как же они могут проходить сквозь наши тела?

• Предыдущая
• 13/81
• Следующая