Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 13

— Тебе что, не нравится? Мог бы, между прочим, сейчас в шахте кайлом махать…

— Ладно вам лаяться, — примирительно сказал Теркин. — Скоро там твоя уха-то поспеет, капитан?

— Погоди, — оборвал его Шибанов. Подошел к Гумилеву и навис над ним, мощный, как гладиатор. — Ты, Лев, не обижайся. Я это все к тому, что не больше тебя знаю. Системы здесь нет никакой, а если есть, то такая хитрая, что нам вовек не догадаться. Но есть она или нет — нам главное выполнять свои обязанности. Помнишь, как у Фадеева?

— Я не люблю Фадеева, — буркнул Лев.

— Ну и напрасно. Хороший писатель. Ладно, замяли дело. И вот оно что — чего ты мне все время «выкаешь»? Даже неудобно как-то. Давай на ты?

— Давай, — Лев пожал протянутую руку.

"Хочет увести разговор в сторону, — подумал он. — Все-таки что-то он наверняка знает…"

А потом всем и вовсе стало не до загадок. Уха оказалась изумительно вкусной — Лев, во всяком случае, не едал такой никогда в жизни. Теркин извлек из реки оставленную в холодке бутылку со знакомым уже Гумилеву мутноватым пойлом.

— Э, нет, — сказал Шибанов, — сам не употребляю и вам не рекомендую.

— Обижаешь, капитан! Под ушицу-то — самое милое дело!..

— Про вкусовые пупырышки слышал, старшина? Ты ж после этого никакого вкуса не почувствуешь! Эх, деревня… У нас старики, бывало, в уху стакан водки выливали — но так это другое. Это чтобы запах тины отбить. А тут его и нет — рыба вся чистая…

— Правда, Василий, зачем обязательно выпивать? — поддержала капитана Катя. — Я понимаю еще на фронте — там надо напряжение снять. Но у нас-то какое напряжение? И так все хорошо!

Теркин в растерянности посмотрел на Гумилева.

— А ты чего скажешь, Николаич?

— Я? — Лев вспомнил свой предыдущий опыт и запнулся. — Ну, я тоже думаю, что можно и без выпивки обойтись. Тем более, занятия завтра…

— Тьфу на вас, — обиделся Теркин. — Такой вечер испортили!

Но бутылку убрал.

Посидели, впрочем, замечательно и без самогона.

Когда Шибанов с Теркиным затеяли петь песни, Гумилев, считавший себя неспособным к вокалу, ушел от костра и сел на мостках, опустив босые ноги в прохладную воду. Сидел, смотрел на крупные июльские звезды, слушал, как плещутся волны о деревянные столбики мостков, и думал о том, как хорошо было бы дать знать маме, что он уже не в лагере. К сожалению, сделать это было решительно невозможно: во-первых, похоронный агент, оказавшийся на поверку полковником, строго-настрого предупредил его, что местонахождение Льва Гумилева, на базе С-212, является военной тайной, за раскрытие которой полагается самая суровая кара, а во — вторых, он даже не знал, где сейчас мама. Если в Ленинграде, то как туда сообщишь? А может быть, ее успели эвакуировать? Проще всего, конечно, было спросить у того же полковника, он-то наверняка был в курсе, но Льву не хотелось, чтобы ведомство, отправившее его в лагерь, а затем неожиданно вытащившее оттуда, лишний раз обращало внимание на маму.

А кроме мамы, и сообщать-то было некому. Любе Пашкевич, увлечению студенческой молодости? Теду Шумовскому и Коле Ереховичу, сокурсникам по университету? Оба осуждены по тому же делу, что и он сам, оба отправлены в лагеря. Коля, кажется, куда-то на Колыму, с Тедом они вместе шли по этапу до Воркуты, а дальше их пути разошлись.[7]

Никого, никого не осталось вокруг. Звенящая пустота.

Сзади послышались легкие шаги.

— Не помешаю?

Он резко обернулся, так, что едва не свалился в воду.

— Катя? Не помешаете, конечно! Только имейте в виду — здесь мокро…

Она засмеялась.

— Ничего, не сахарная, не растаю. Что это вы ушли от костра?

— Решил немного охладиться. А заодно поблагодарить духов реки за дарованную нам рыбу.

"Что я несу? — подумал Гумилев в ужасе. — Какие духи реки? Нет, чтобы честно признаться, что не люблю застольного пения…"

Но Катя уже заинтересовалась.

— Вы ученый — и верите в духов?

Чтобы не показаться девушке круглым идиотом, Лев был вынужден развить тему дальше.

— Нет, конечно, — усмехнулся он. — А вот древние люди верили. Для древнего грека, например, эта река была бы обиталищем наяд. Но кроме наяд, там жили бы еще и другие духи реки, Мужского пола…

— Русалки и водяной! — засмеялась Катя.

— Точно! Видите, у нас тоже были свои речные духи. А вообще — то у каждого народа есть собственная мифология, уходящая корнями в глубокую-глубокую древность. Это называется полидоксия — поклонение духам, которые слабее богов, но куда могущественнее людей.

— А может, правда когда-то все так и было? Могли же рядом с людьми жить какие-то другие существа! А потом просто повымерли, как мамонты…

— В Туркестане много рассказывают про албасты, злого демона в женском обличье, живущего при источниках вод. Есть вроде бы и мужские особи, называемые «гул». Во время Гражданской войны были случаи, когда их ловили и расстреливали, принимая за басмачей. Так вот, судя по описаниям эти демоны очень похожи на неандертальцев…

Лев украдкой взглянул на девушку — не утомил ли он ее своими историческими экскурсами. Да вроде бы нет — сидит, слушает с интересом.

— Неандертальцы, как принято считать, вымерли пятьдесят тысяч лет назад. Но что, если они не совсем исчезли? Может быть, наши предки, кроманьонцы, просто вытеснили их из привычных ареалов обитания? И они ушли туда, где их никто не тревожил — в глухие леса, в ущелья снежных гор… Не случайно же во многих легендах этих существ называют "снежными людьми"!

— Ужасно хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на такого снежного человека, — протянула Катя. — Вот окончится война, надо будет обязательно организовать экспедицию! Вы же не отказались бы, правда?

— Что за вопрос! Знаете, Катя, это, по-моему, самое лучшее, что может быть в жизни…

Лев запнулся.

— Что же? — лукаво спросила она.

— Свобода… и поиск… разгадка неведомого… а еще — дорога. Я очень люблю путешествовать, Катя.

— А из меня никудышная путешественница, — в голосе девушки прозвучала печаль. — Эвакуация из Ленинграда на Урал, да с Урала в Москву на самолете… Ой, Лев, а вы ведь тоже из Ленинграда?

И они заговорили о любимом городе. Где жили до войны ("до ареста", — мысленно поправлял девушку Лев, но вслух ничего не говорил), где любили гулять… Выяснилось, что у них были даже какие-то общие знакомые, хотя Гумилев и был старше на одиннадцать лет. Кто-то водил дружбу со старшей сестрой одной Катиной подруги, и этот кто-то вроде бы учился на параллельном потоке в университете в то же время, что и Гумилев… И не имело значения, что это было пять лет назад, что Кате тогда едва исполнилось четырнадцать, и студент университета наверняка казался ей старым и совершенно неинтересным. Тогда это было неважно, а сейчас стало ниточкой, протянувшейся между двумя людьми, потерявшими всех своих близких.

Потом к реке спустились раскрасневшиеся от костра Шибанов с Теркиным, и разговор прервался. Но ни Лев, ни Катя о протянувшейся ниточке уже не забыли.

— Ты это, — сказал на следующий день Шибанов, когда они с Гумилевым возвращались со стрельбища. Лев, как всегда, безбожно мазал, и майор Гредасов оставил его на полчаса для дополнительных стрельб, а капитан остался по собственному желанию. — Ты к Катьке клинья не подбивай, понял?

Гумилев остановился, как будто врезавшись в дерево.

— Нет, — сказал он медленно, — не понял.

— Повторяю еще раз. К Катьке клинья не подбивай. Она занята уже.

Лев почувствовал, что у него деревенеет подбородок.

— Тобой, что ли? — спросил он, поворачиваясь к Шибанову.

Капитан был выше и сильнее, но сейчас это не имело никакого значения. Гумилев не боялся его, как не боялся урок на зоне, даже если их было больше и у них были заточки.

— А если мной? — усмехнулся Шибанов. — Что, морду будешь мне бить?

Он стоял, широко расставив ноги и чуть согнув руки в локтях, и нагло смотрел на Гумилева.