Бангкок-8 - Бердетт Джон - Страница 39

• Предыдущая
• 39/81
• Следующая

— Bay! Вон тот тигр бесценен! — воскликнула Кимберли. — Отличная штуковина, этот тип и в самом деле король нефрита! — Ее голос взлетел на октаву. — Посмотрите, какие жгуты мускулов. Скульптор прекрасно показал силу и гармонию. Лапы, бедра, спина, плечи — все синхронно, настоящий шедевр!

— Он не зеленый! — запротестовал я.

— В этом весь смысл. Примерно через тысячу лет нефрит теряет цвет. Тигра можно датировать эпохой династии Западная Чжоу.^[25] Готова спорить, Уоррен не станет его продавать. Для людей понимающих это хуже адских мук. — Кимберли покачала головой. — Удивляюсь, как он решился выставить некоторые вещи. Взгляните на скрюченную в том пузатом нефрите стрекозу с яркими пятнышками на теле. Каким надо обладать талантом, чтобы разглядеть насекомое в необработанном камне. Две броши на цепочке тоже очень неплохи. И ажурный медальон с изображением пионов. Этот человек не просто коллекционер, он хранитель своего музея. — Джонс сделала два шага и остановилась посередине витрины. — Но все-таки тигр — это лучший экспонат, шедевр экстра-класса. Аналог «Моны Лизы» в камне, если вам нравится «Джоконда», мне лично — нет. А вот его признание в любви к Китаю: обратите внимание на этот великолепный образец каллиграфии, состоящий из одного иероглифа. Это буква «ю».

— И что из того?

— На мандаринском наречии это значит «нефрит». И поскольку именно китайцы первыми обнаружили этот камень, можно считать, что таково его настоящее название. Эти три линии соответствуют понятиям целомудрия, красоты и редкости, то есть именно тем качествам, которым, по Конфуцию, обладает нефрит.

— Взгляните на тот предмет на полке, — перебил я ее, указав в глубь помещения за витриной.

— Я бы сказала…

— Не может быть, что это тот самый.

— Это тот самый. Всадник на коне.

Пока мы ждали открытия галереи в кафе на первом этаже здания, Джонс призналась:

— Однажды я попробовала, что такое любовь. В самом деле. Вокруг этого чувства до сих пор столько шумихи, что кажется, испытать его — наша обязанность. Но мы в Америке потихоньку преодолеваем этот предрассудок. Хотя существует институт брака, как на раннем этапе индустриализации или в сельскохозяйственных странах. Подразумевается, что люди проживут вместе всю жизнь. Следующая стадия: люди женятся, сознавая, что разведутся. Новая фаза: они женятся именно для того, чтобы развестись. К тому времени, когда вы достигнете уровня развития Америки двадцать первого века, любовь станет всего лишь помехой для карьеры, причиной различных неприятностей. Так будет до тех пор, пока вы не найдете в себе силы перешагнуть через нее. Печальная истина в том, что любовь несовместима со свободой, деньгами и равноправием. Кто, если разобраться, захочет связать жизнь с равным себе? Люди по природе хищники: нам нравится охотиться и поедать слабых, тогда мы на мгновение ощущаем себя сильными. Вы такой же?

Ее вопрос застал меня врасплох. И в немалой степени из-за того, что Кимберли вновь положила мне ладонь на бедро. На этот раз ее жест не оставлял места для сомнений, а разговоры о хищниках были чем-то вроде игры с жертвой. Моя плохо сшитая рубашка, ужасные брюки и отвратительные ботинки в форме наковальни подчеркивали мое низшее положение. Чтобы дать ей понять, что я не желаю быть съеденным, мне следовало убрать ее ладонь с бедра, но вместо этого я подыскивал ответ на ее вопрос. А когда заговорил, то думал о Кэт.

— Есть люди, которые отдают свое сердце только однажды. И если их любовь рушится, они находят себе дело, которое отражает их боль.

Джонс изогнула брови.

— Это то, чем занимаюсь я? Охочусь за мужчинами, потому что меня предал мой возлюбленный?

Я ожидал циничной отповеди, но она пробормотала:

— Что ж, чертовски верно, — и убрала руку.

Кимберли не буддистка, поэтому я не стал ей объяснять про бесконечную цикличность, где каждая последующая жизнь является ответом на дисгармонию в предыдущей, порождая новое зло, и так далее. Мы бильярдные шары вечности.

В начале двенадцатого мы вновь поднялись по эскалатору, и я удивился ощущению холода в животе — предчувствию приближения опасной кармы.

В галерее изящных искусств она обметала метелкой из перьев пыль со статуи стоящего Будды из Аюттхаи. Когда мы вошли, звякнул колокольчик, она повернулась и вежливо улыбнулась. На ней была простая хлопчатобумажная белая блузка от Версаче с открытым воротом, подчеркивающим ее восхитительную беззащитность, и черная юбка ниже колен — тоже, наверное, от Версаче. Жемчужины в ее ожерелье крупнее, чем у Кимберли. Но сильнее всего меня кольнул аромат ее духов. Названия я не вспомнил, однако не сомневался, что они фирмы «Ван Клиф и Арпель» и прибыли сюда из их фирменного магазина на Вандомской площади. Именно там мсье Трюфо соблазнял мою мать ароматами. Я притворился, что чихнул, чтобы глубже втянуть в себя воздух. «Обоняние — самое животное из всех чувств, — поучал Трюфо, — и, подобно животному, человек становится добычей восхитительного и непреодолимого зова запахов, если сумеет постичь вселенную ароматов».

Первое, что она сказала, было «Доброе утро», и я с растущей радостью отметил, что ее голос, по-женски мягкий, с негритянскими обертонами, точно соответствует ее красоте.

Отец Фатимы — черный американец, мой — белый. В этом вся разница между нами. Я понимал, что сейчас она чувствовала то же самое, а Джонс тем временем профессионально маскировала удивление нашей встречей в галерее Уоррена. Я не слышал слов агента ФБР о том, что ей нужно подобрать несколько предметов для ее галереи ювелирных изделий в Манхэттене, но и эта завораживающе яркая любовница Брэдли их тоже не слышала. Голос Кимберли доносился до меня словно издалека. Я различил только вежливый ответ Фатимы:

— Как мило, что вы вспомнили о нас.

Я был поражен ее уязвимостью, ощущением потери, которая по своим катастрофическим масштабам была сравнима с моей. И тем, что сначала настолько поражало, взрывая ум, а потом представало с ослепительной ясностью. Как я раньше не догадался?

Такая глубокая общность чувств могла возникнуть лишь утех, кто был в близких отношениях в прошлой жизни. И я вспомнил замечание Кимберли о наших сериалах, где герои умирают, а затем, после следующего рождения, продолжают прерванные диалоги. Джонс осеклась на полуфразе, а я без всяких усилий двигался по полированному полу к Фатиме. Мне показалось, что я скользил между Буддами, когда нес ахинею по-тайски, рассуждая о кхмерском искусстве, хотя ровным счетом ничего о нем не знал. Впрочем, и Фатима тоже. Она со смехом объяснила, что вообще-то не работает в магазине, просто оказывает боссу услугу, подменяя коллегу. Тут бы мне произнести фамилию Сильвестра Уоррена, но я промолчал. Не хотелось заводить разговор на профессиональные темы.

Джонс пыталась не отставать, следовала за нами по салону, и я с радостью отметил, что она ничего не понимает в происходящем. Мы с Фатимой продолжали нескончаемый разговор — прерванный диалог из сотни прошлых жизней. Она мой близнец. Слова, которые мы произносили, не имели отношения к настоящему моменту, они были всего лишь средством выражения нашего волнения оттого, что мы наконец встретились. Как долго мы не виделись? Сто лет? Тысячу? Фатима повела меня в дальний угол салона у двери. Она как будто собиралась мне что-то сказать и выбирала момент, когда Джонс не будет поблизости. В приоткрытую дверь я на долю секунды увидел человека, в следующий миг он отпрянул и захлопнул створку. Один из кхмеров, сопровождавших Элайджу, — тот, что был с ножом. Я поднял глаза на Фатиму. Она успокаивающе тряхнула головой. Я кивнул, словно что-то понял, хотя чувствовал, что совершенно сбит с толку.

Через полчаса я почувствовал, что больше не в состоянии выносить напряжения, и решил уйти. Фатима отвесила мне на пороге поклон, я ответил ей тем же. Мы кивали друг другу, как куклы, которых дергают за веревочки улыбающиеся из вечности всезнающие кукловоды. Джонс присоединилась ко мне на эскалаторе.

• Предыдущая
• 39/81
• Следующая