Черный Камелот - Кайл Дункан - Страница 7

• Предыдущая
• 7/65
• Следующая

Губы Раша скривились в едва заметной улыбке. Сотни тысяч голосов уже умолкли навечно, и некому исполнить приветственный гимн идущему на посадку «юнкерсу». На мгновение им овладела грусть по ушедшим годам, по всем тем, кого он знал, и он раздраженно мотнул головой: где-то глубоко в мозгу действительно засело желание сбросить оковы прошлого. Он вновь посмотрел в иллюминатор, теперь уже готовый воспринимать то, что встает перед глазами. Под ним – Швеция, и он – свободен. Все, что от него сейчас требуется, это – выйти из самолета, предъявить паспорт с визой и вступить в новую жизнь. И – никаких препятствий на пути. Впрочем, в данный момент на пути оказался командир экипажа «юнкерса»: «Люфтганза», как всегда демонстрируя свою пунктуальность, намеревалась пожелать важному пассажиру доброго пути.

Раш протянул руку:

– Большое спасибо. Отличный полет.

– Для нас это – особый случай, – ответил командир экипажа, пожимая протянутую руку. – Не каждый день доводится приветствовать на борту кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями.

– Счастливого возвращения домой, – с самым серьезным видом пожелал ему Раш, имея в виду «мустанги» и «спитфайры». Он не сомневался, что собеседник готов до последнего дыхания сражаться с Иванами за свой народ, фюрера и отечество.

Раш спустился на бетон летного поля и притопнул по нему – отчасти потому, что затекла раненая нога, отчасти – чтобы убедиться, что под ногами – действительно Швеция. Вслед за ним на землю спрыгнул стюард и протянул чемодан.

В толпе других пассажиров Раш направился через самолетную стоянку к зданию аэропорта с чемоданом в одной руке и тростью в другой. Побег совершен успешно. Выражение суровости, всегда лежавшее на его лице и, как правило, точно отражавшее его внутреннее состояние, сегодня казалось неуместным.

Перед тем как войти в здание аэропорта, он обернулся и взглянул на «юнкерс». Стоявший в дверном проеме фюзеляжа командир воздушного корабля поднял в приветствии руку, и прилив несвойственного Рашу великодушия чуть было не заставил его вернуться назад к самолету и поговорить с капитаном. Ему вдруг захотелось понять, почему человек, находясь в Швеции в полной безопасности, делает совершенно иной выбор и возвращается в погибающий рейх? Задержав на мгновение взгляд, Раш взмахнул в ответ тростью и отвернулся. Ему оставалось выполнить последнюю обязанность, едва ли обременительную, однако необходимую, которую он рассматривал скорее как благодарственную жертву за предоставленный ему шанс оказаться на свободе. Он мысленно повторил полученную от Шелленберга инструкцию: автомобиль доставит его из аэропорта в «Гранд-отель», где он остановится и будет ожидать дальнейших указаний; в день, о котором ему заранее сообщат, он будет принят графом Фольке Бернадоттом, которому должен вручить два конверта, лежащих сейчас у него в кармане. Это все, что от него требовалось. «Примите, сэр, наши наилучшие пожелания! А теперь прошу простить меня, я удаляюсь к манящим огням Стокгольма».

Чиновник шведской иммиграционной службы едва взглянул на паспорт и визу, а таможенник даже не пожелал осмотреть багаж. Не обращая внимания на легкую, но непрекращавшуюся боль в раненой ноге, гауптштурмфюрер Франц Раш направился к выходу отыскивать машину, которая должна была отвезти его в город. Недалеко от здания аэропорта, у изгиба дороги, стояло несколько легковых автомобилей, частных и такси, очевидно – в ожидании новых пассажиров. Раш поставил на землю чемодан и стал ждать, когда один из них подъедет к нему.

Машины подъезжали к другим – но не к нему. Чемоданы и саквояжи исчезали в багажниках, и их владельцы в клубах выхлопных газов уносились прочь. Раш же оставался там, где стоял. Отъехала последняя машина, и он, несколько упавший духом, вдруг понял, что на улице – очень холодно. Где же эта чертова машина? Хотя это типично для министерства иностранных дел, которое не в состоянии организовать даже своевременное прибытие транспорта в аэропорт. Ему следовало бы взять такси. Но все они уехали, к тому же на такси нет денег. В Берлине ему сказали, что шведские кроны он получит по прибытии в гостиницу; сейчас же, без денег, Франц оказался в дурацком положении. Все, чем он располагал, включало несколько рейхсмарок да две броши Лизель. Но не станет же он расплачиваться с таксистом алмазными украшениями. Раш поднял чемодан, намереваясь вернуться в здание аэропорта, где можно было бы ожидать посольскую машину да к тому же уговорить кого-нибудь обменять на местную валюту его рейхсмарки.

Он подходил к вращающейся двери, когда кто-то произнес по-немецки с легким акцентом:

– Я еду в Стокгольм. Не желаете ли присоединиться?

Раш обернулся. Перед ним стоял мужчина тридцати – тридцати пяти лет, с волосами песочного цвета и робкой улыбкой.

– Меня должны были встретить, – пояснил Раш. – Но машина так и не появилась.

– Здесь слишком холодно ждать, – сказал незнакомец. – Моя машина – за углом. Вам куда?

– "Гранд-отель".

– В самом деле? – рассмеялся незнакомец. – Я сам туда еду. Подождите минуту, я подгоню машину прямо сюда. Глупо таскать чемоданы туда-сюда.

– Спасибо.

Раш проводил незнакомца взглядом. Ему показалось, что этот человек – англичанин. По-немецки говорит хорошо, но – акцент странный, к тому же что-то в одежде незнакомца подсказывало, что он – ни немец, ни швед. С другой стороны, самолет прибыл из Берлина, и ему это, по-видимому, было известно. В любом случае, решил Раш, предложением незнакомца следовало воспользоваться, так как сам он уже не офицер, преданный рейху, а всего лишь человек, нуждающийся в машине. Если не против англичанин, то не против и он сам. Ведь это же был новый мир.

Раш оказался почти прав. Джозеф Конуэй был англичанином во всем, не считая одной формальности – ирландского паспорта. Немецкий он выучил в учебном заведении, именуемом Королевским ливерпульским институтом, а свое твидовое пальто купил на распродаже в «Остин-Рид» на Регент-стрит. Следы его английского происхождения вели в Ланкшир, но никоим образом в Ирландию. Что же касается страны, к которой он испытывал бы верноподданнические чувства, то таковой вообще не существовало. Он мог быть верным только самому себе. Следовательно, у Конуэя и не могло возникнуть ни малейшего возражения, если бы к нему в автомобиль посадили немцев, японцев или даже охотников за головами из Новой Гвинеи – лишь бы они оставили свои воинственные настроения, пока сидят в машине.

Конуэй даже не подозревал, что означала для него эта встреча холодным стокгольмским днем. Он не знал и даже не догадывался, что стоит на пороге событий, которые, поначалу дав ему повод помечтать о сытой жизни затем обернутся чехардой таких кошмаров, что не раз его жизнь окажется в опасности, а ему самому в итоге захочется вообще исчезнуть с лица земли; иначе он на всех парах погнал бы свой маленький «опель» в сторону Лапландии. Однако никаких поводов для догадок в тот момент быть не могло. Предыдущий час, как это случалось и раньше, Конуэй вынужден был провести в аэропорту с единственной целью – согреться. Он приехал в Бромма продрогший, подавленный, охваченный беспокойством. Холод он одолел, войдя в небольшой, но уютный ресторанчик аэропорта и заказав горячий кофе, который на самом деле оказался ячменным суррогатом. Джозеф взял кружку в ладони и отхлебнул несколько глотков обжигающей жидкости. Состояние подавленности, полностью или частично, должно было улетучиться с прибытием ожидаемого, однако опаздывающего самолета из Берлина. Беспокойству, полностью оправданному, суждено было усилиться и, за исключением единственного непродолжительного периода, наполненного оптимизмом, надолго поселиться в нем.

Тридцати пяти лет от роду, Джозеф Конуэй, по профессии – журналист, являлся гражданином одной нейтральной страны, работая при этом в другой. Оставаясь свободным художником, он за три с небольшим года обеспечил себе прекрасное существование, зарабатывая на том, что можно было с полным основанием назвать единственным доступным окном в нацистскую Германию. Внимательное чтение немецких газет стало его главным способом выуживать информацию. Он сделался величайшим специалистом по толкованию небольших заметок, ускользнувших от внимания цензуры, которые превращал в статьи, публиковавшиеся во многих газетах мира. Например, однажды ему попалась передовица «Берлинер цайтунг», в которой вместо привычного словосочетания «европейская крепость» было напечатано «германская крепость». Статья Конуэя, в которой он истолковал данный факт как признак растущих пораженческих настроений в третьем рейхе, появилась во множестве газет начиная с Лондона и Нью-Йорка и кончая Вальпараисо и Нью-Дели. Это обеспечило Конуэю не только хороший заработок, в чем он, разумеется, нуждался, но и значительно укрепило его профессиональную репутацию, в чем он нуждался еще больше.

• Предыдущая
• 7/65
• Следующая