Хлеб с ветчиной - Буковски Чарльз - Страница 21

• Предыдущая
• 21/60
• Следующая

Наша учительница английского языка и литературы, мисс Гридис, была неподражаема. Блондинка с чуть-чуть длинным остреньким носом. Ее нос был не очень хорош, но этот маленький недостаток терялся на фоне массы достоинств. Она носила облегающие платья с глубоким декольте, черные туфли на высоком каблуке и шелковые чулки. Она была, как прекрасная змея с восхитительными ногами. За свой стол мисс Гридис садилась только для того, чтобы провести перекличку, потом она неизменно вставала и водружалась на стол. Она сидела, закинув ногу на ногу, и ее юбка, будто ненароком, задиралась. Мы не могли налюбоваться на эти колени, бедра. Ничего подобного мы не видели. Лили Фишман не в счет, она все же женщина-девочка, а мисс Гридис — женщина в полном соку. И мы каждый день на протяжении всего урока не отрывали от нее глаз. Не было в нашем классе парня, которого не охватывала бы тоска, когда раздавался звонок, возвещавший о конце урока английского языка. Мы часто обсуждали ее поведение.

— Вы думаете, она хочет, чтобы ее выебали?

— Нет, я думаю, она просто дразнит нас. Она знает, что сводит всех с ума своей жопой, и это все, что ей надо. Больше она ничего не хочет.

— Я знаю, где она живет. Как-нибудь я подвалю к ней.

— Побереги яйца!

— Что! Да я отъебу ее во все щели! Она только и ждет этого!

— Один парень из восьмого класса говорил, что ходил к ней один раз.

— Да?! И что случилось?

— Она открыла дверь в одной ночнушке, ее сиськи были практически наружу. Парень сказал, что забыл, что им задано на дом. Она предложила ему войти.

— Лапшу вешает.

— Да нет. Ничего не произошло. Она налила ему чаю, сказала, что задано, и он ушел.

— Если бы на его месте был я, то знал бы, что нужно делать!

— Да? И что бы ты сделал?

— Сначала я бы вдул ей в задницу, потом опробовал ее мохнатку, затем сунул между титек, а под конец заставил бы ее отсосать.

— Ой, не смеши нас, фантазер! Да ты хоть раз тянул кого-нибудь?

— Засунь свой язык в жопу! Я даже не могу сосчитать, сколько я бросил палок!

— Ну, расскажи, как это было?

— Да паршиво.

— Что, не мог кончить?

— Да я всю ее обкончал! Я думал, что никогда не остановлюсь!

— Обкончал все свои ладони, правильно?

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

— Ну-ка, покажи ладони! Хе-хе-хе!

— Да пошли вы к черту!

— Я думаю, что никто из нас еще не ебался, — сказал один парень.

Повисло молчание.

— Неправда. Я ебался, когда мне было еще семь лет, — вдруг прозвучало заявление.

— Это еще ничего. Вот я тянул свою первую девчонку, когда мне было четыре, — подхватил следующий.

— Эй, Рэд, ну ты загнул!

— Я затащил ее под дом и отымел, — не сдавался Рэд.

— И у тебя стоял?

— Конечно.

— А ты кончил?

— Я думаю — да. Что-то там выскочило.

— А я нассал ей в пизду.

— Ни фига себе!

— А как звали твою девчонку?

— Бетти Эрн.

— Черт! — воскликнул парень, который утверждал, что стал мужчиной в семь лет. — Мою тоже звали Бетти Эрн.

— Та еще шлюха, — ответил на это Рэд.

Однажды весенним пригожим днем мы сидели на уроке английского, и мисс Гридис восседала перед нами на своем столе. В этот день ее юбка задралась особенно высоко. Это было и убийственно, и прекрасно, и божественно, и развратно. Икры, бедра — мы были на грани восторга и сумасшествия. Непостижимо. Плешивый сидел напротив. Он дотянулся до меня и стал тыкать пальцем мне в ногу.

— Сегодня она бьет все рекорды, — шептал он. — Смотри! Смотри!

— О, черт, — отпихнул его я, — заткнись. — Вдруг она заметит и одернет юбку!

Плешивый убрал руку. Я ждал, затаив дыхание. Но юбка мисс Гридис осталась на прежней высоте. Мы не спугнули ее. Поистине этот день останется в нашей памяти навсегда. У всех парней в классе был стояк, а мисс Гридис продолжала разглагольствовать. Я уверен, что никто из нас не слышал ни единого слова, не улавливал ни единой мысли. Девчонки тоже перебрасывались между собой красноречивыми взглядами, как бы говоря друг другу: «Эта сука зашла слишком далеко. И она готова пойти еще дальше!» Но это было не так. Мисс Гридис уже дала нам нечто большее, чем если бы она показала нам свою пизду. Это ее ноги. Солнечный свет заливал эти ноги, играя и плескаясь на теплой поверхности шелка. Юбка задралась так высоко, что мы, затаив дыхание, молились в ожидании, что вот-вот завеса таинства приоткроется. Умопомрачающая грань — словно бы конец света сменялся его возрождением, и затем снова все рушилось, реальность и нереальность перемешались, солнечный блеск, бедра и шелк — идеально гладкий, излучающий тепло и неотвязно манящий. Вся классная комната наполнилась неизъяснимым трепетом, от чего в голове происходила резкая и частая смена помутнений с озарениями. А мисс Гридис сидела на столе, как будто ничего не происходит, и продолжала свой рассказ. И становилось еще лучше и еще страшнее оттого, что мисс Гридис притворялась, будто ничего не происходит. На мгновение я опустил взгляд и увидел поверхность моего стола, как под увеличительным стеклом — рисунок структуры дерева походил на водяную воронку. Я быстро поднял взгляд и снова впился в ноги, проклиная себя за то, что потерял это мгновение и, возможно, пропустил главное.

И тут послышался звук: «Хлюп… хлюп… хлюп… хлюп…»

Ричард Уайт. Он сидел на задней парте. Огромные уши, толстые губы — какие-то опухшие и уродливые. Чудовищно вытянутая голова. Его глаза были почти бесцветны. Они не отражали ни чувств, ни интеллекта. Длинные ноги и постоянно открытый рот. Когда он пытался говорить, слова вылетали из него неожиданно и с длинными паузами. Его нельзя было назвать даже маменькиным сынком. Никто никогда не разговаривал с ним. Создавалось впечатление, что при его создании упустили что-то очень важное. На нем была чистая одежда, но рубашка всегда топорщилась и на ней, и на брюках отсутствовали одна-две пуговицы. Ричард Уайт — неизвестно кто, неизвестно где живущий, каждый день ходил с нами в школу.

«Хлюп… хлюп… хлюп… хлюп…»

Ричард Уайт дрочил. Он салютовал неземным ногам и бедрам мисс Гридис. Бедный урод окончательно расслабился. Возможно, он вовсе не понимал, что называется, правил и норм общественной морали. И сейчас мы все слышали его. Мисс Гридис слышала. Слышали девчонки. Ну, естественно, все догадывались, чем он так шумно занят. Этот придурок был так туп, что у него не хватало элементарной смекалки притушить звук. Наоборот, он все больше и больше входил в раж. Хлюпы зачастили, а сжатый кулак стал долбить по обратной стороне парты.

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

Мы смотрели на мисс Гридис. Что она будет делать? На мгновение провокаторша запнулась, затем окинула взглядом весь класс, выдала свою обычную дежурную улыбку и продолжила:

— Я уверена, что английский язык есть самая выразительная и заразительная форма общения. И мы должны осознавать, что владение великим языком — есть наш уникальный дар. Злоупотребляя им, мы оскорбляем самих себя. Так давайте же прислушиваться к нашему наследию, относиться к нему бережно, с любовью и на базе этого развивать наш язык, экспериментировать с ним…

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

— Мы должны отойти от Англии и ее языковой культуры, на базе которой развивалась и наша культура. Потому что, несмотря на все ее богатство, красоту и изящность, наш собственный американский язык содержит в себе еще очень много глубоких неисследованных ресурсов, которые и до сих пор остаются невскрытыми. Но как раз эта ситуация и позволяет надеяться, что однажды у нас произойдет литературный взрыв…

«ХЛЮП — БУМ. ХЛЮП — БУМ…»

Да, Ричард Уайт был один из немногих, с которыми мы никогда не общались. На самом деле, мы боялись его. Он не был из тех, кого можно было отмудохать и получить от этого удовлетворение. Нам просто хотелось держаться от него подальше, так далеко, чтобы даже не смотреть на него, чтобы не видеть этот не закрывающийся рот — пасть жабы, которой перешибли хребет. Мы избегали его, потому что Ричард Уайт был непобедим.

• Предыдущая
• 21/60
• Следующая