Гонители - Калашников Исай Калистратович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/128
- Следующая
У него была и еще одна забота – Ван-хан. Кэрэиты были уже на пути в свои кочевья, когда хан Тэмуджин получил весть о сговоре нойонов племен и возведении Джамухи в гурханы. Едва выслушав посланца брата Борте, он вскочил на коня и поскакал догонять кэрэитов. Ван-хан остановил войско, созвал в своей юрте совет нойонов. Ничего хорошего это Тэмуджину не сулило. Нойоны были озлоблены на него за то, что не отдал им на разграбление курени тайчиутов, недовольны Ван-ханом, легко уступившим свою часть олджи – добычи. Но все оказалось даже хуже, чем он думал. Из того, как они восприняли весть об избрании Джамухи гурханом, он понял, что тут полно тайных доброжелателей анды. Прыщавый, желчный Арин-тайчжи что-то прошептал на ухо Нилха-Сангуну и Эльхутуру, громко спросил:
– Мы собрались подсечь поджилки скакуну за то, что на скачках опередил других?
– Хан Тэмуджин чего-то испугался. А чего – я понять не в силах, рассудительно заговорил Эльхутур. – Нойоны племен вольны поступать как им хочется. Они захотели видеть над собой достойного – избрали Джамуху-сэчена. Могли бы поставить над собой и нашего Ван-хана, и тебя, хан Тэмуджин…
– Могли бы, но не пожелали? Ты это хотел сказать? – Тэмуджин положил на колени подрагивающие руки, начал пригибать пальцы – раз, два, три…
– Я не о том, – возразил Эльхутур, но так, словно хотел подтвердить: правильно, это и хотел сказать.
– И я не о том, – едва сдерживая раздражение, сказал Тэмуджин. Пусть нойоны ставят над собой кого угодно! – Ему противно было хитрить, но что делать? – Суть не в том, что им захотелось иметь своего гурхана. И не в том, что гурханом стал мой анда Джамуха. – Конечно, для него имело значение – огромное! – и то, и другое. – Суть в том, что под тугом анды Джамухи наши зложелатели идут на нас. Ты это, Эльхутур, понять не в силах.
– Может быть, идут, а может быть, и нет, – сказал Нилха-Сангун. Почему мы должны верить какому-то перебежчику?
– Другому перебежчику ты почему-то поверил сразу. Меня это до сих пор удивляет.
– Не часто ли напоминаешь о прошлом? – спросил Ван-хан.
Слушая спор, хан шевелил блеклыми старческими губами, будто повторял слова говорившего или творил молитву, и было видно, что речи нойонов и Тэмуджина ему одинаково не по душе, что он смятенно ищет что-то одному ему известное и никак не может найти. Почтительно, но с обидой в голосе Тэмуджин сказал Ван-хану:
– Я не хочу быть похожим на человека, который каждый день у порога своей юрты спотыкается об один и тот же камень. Еще не зажили старые ссадины, а мы можем получить новые или поломать ноги. Как же мне не напоминать о прошлом, хан-отец? Камень лежит у порога. Его надо или убрать или поставить юрту в другом месте.
Ван-хан провел ладонью по задумчивому, печальному лицу.
– Устал я. Сколько можно! Даже железо, если его сгибать и разгибать в одном месте, ломается… Все чего-то хотят от меня, чего-то требуют…
– Хан-отец, я ничего от тебя не хочу, тем более не требую. Как бы я посмел! Все, что у меня есть, я получил с твоей помощью. Мое сердце переполнено сыновней благодарностью… Хан-отец, я только хотел предупредить тебя. А уж ты поступай по своему разумению. Я, конечно, буду защищать свой улус. Возможно, даже скорее всего, погибну. И, умирая, буду жалеть об одном – уже не смогу никогда, ничем помочь моему хану-отцу, отплатить за его великую доброту.
Его слова растрогали старого хана.
– Зачем так говоришь? Могу ли оставить тебя одного в это трудное время! Судьба нас связала навеки. Но Джамуха…
– Хан-отец, Джамухой правят злые люди!
Конечно, думал Тэмуджин совсем иначе. Он знал, сколько усилий прилагал анда Джамуха, чтобы натравить на него нойонов разных племен, правда, не предполагал, что ему удастся что-либо сделать. Джамуха – враг ловкий, умный, неутомимый. Но говорить об этом хану преждевременно. Не поверит.
– Злые люди… – Ван-хан помолчал, разглядывая свои руки со взбухшими синими жилами. – Нойоны… – Он поднял голову, и взгляд его стал строгим.
– Мы двинемся навстречу Джамухе. Но, я думаю, до сражения дело не дойдет.
Сам поговорю с ним.
Тэмуджину было пока достаточно и этого. В походе он умело взял управление войском в свои руки, благо что Ван-хан не желал утруждать себя мелкими заботами, а Нилха-Сангуна Тэмуджин сумел спровадить с дозорными.
Все войско, покорное его воле, стремительно двигалось на восток. И там, где прошли всадники, оставалась полоса помятой спутанной травы, будто ее градом побило. Запах горячей пыли и горькой полыни смешивался с кислым запахом лошадиного пота. Тэмуджин не давал отдыха ни людям, ни коням.
Короткий привал в полдень, остальное время от утренней до вечерней зари в пути. Он очень спешил. Надо было упредить Джамуху, не дать ему возможности собрать все силы, свести их в одно целое, подготовить к битве.
Этот поход был в тягость Ван-хану. Задумчивый, невеселый, в черном халате и черной войлочной шапке похожий на старого ворона, сидел он в широком, покойном седле, опустив поводья на луку, поверх голов воинов, поверх коней и боевых тугов смотрел на голубые сопки, плывущие в мареве, как караван льдин по весенней реке. О чем он думал? Что видел за голубыми далями? Хан, видимо, всерьез верит, что может примирить его и Джамуху.
Возможно, Джамуха даже и согласится на примирение. А что будет потом? Кто сможет спокойно спать в юрте, зная, что в ней ползает змея? Даже переговоры затевать с Джамухой никак нельзя. Такие переговоры все равно что удар ножа по натянутой тетиве лука.
На дню несколько раз Тэмуджин подъезжал к Ван-хану, на ночевках спал в его юрте – ограждал старика от соприкосновения с нойонами и Нилха-Сангуном, был с ним по-сыновьи ласков и почтителен. Такое обхождение, видел, было по сердцу хану, он оттаивал, становился разговорчивым, начинал вспоминать трудные годы своего детства, отрочества.
– Ты все время благодаришь меня, – говорил он. – Кто падал сам, тот всегда поможет встать другим. А когда помог и человек окреп, набрался сил на твоих глазах, становится он близок твоему сердцу. Вот ты… И Джамуха!
Оба вы мои сыновья…
И он ждал, что Тэмуджин откликнется, подхватит разговор. Но Тэмуджин не хотел и единым, даже вскользь оброненным словом поддержать надежды хана на мир и согласие между его назваными сыновьями. Скоро тот почувствовал это, спросил прямо:
– Почему не любишь Джамуху?
– Где, когда я говорил, что не люблю?
– Поживешь с мое, многое будешь понимать и без слов.
Пыль набилась в морщины, глубже прорезала их, оттого лицо хана казалось болезненным, а сам он сильно постаревшим. Седые косицы за ушами резко выделялись белизной и усугубляли тусклость лица.
– Плохо все, хан Тэмуджин… Оба вы молоды и часто не ведаете, что творите.
– Не так уж и молоды, хан-отец. Но ты жил больше, твои глаза многое видели. Потому я всегда делал так, как ты скажешь. Но ты, хан-отец, почему-то не всегда и не все говоришь мне. Думаю об этом, и скорбью наполняется моя душа.
– О чем ты?..
– Прости, хан-отец, что снова напоминаю старое. Но я до сих пор не могу понять, почему ты покинул меня на растерзание найманам. Ты говорил мне, что найман-перебежчик исчез. Кто охранял его? Как он мог убежать?
– За ним смотрели нукеры Джамухи…
– Джамухи? – Тэмуджин внутренне напрягся – об этом слышал впервые. А почему нукеры Джамухи?
– Потому что они привели его ко мне. Он к ним перебежал.
– Вот как!
Стало многое понятным. Скорей всего все дело рук хитроумного Джамухи.
Одно из двух: или он сносился с найманами и совместно с Коксу-Сабраком замыслил зло, или сам, один все подстроил. Может быть, и в сговоре с Нилха-Сангуном. Нет, в этом случае Нилха-Сангун сумел бы увернуться от Коксу-Сабрака. Скорей всего сам, один. Ну, Джамуха, ну и хитрец!.. Сказать об этом хану? Пока не стоит.
– Хан-отец, ты спрашивал, почему я не люблю Джамуху. После тебя больше всех других людей, больше кровных братьев я любил его. Чем он ответил мне? Когда я был еще малосилен, он покинул меня. Потом его брат Тайчар воровал коней в моем улусе. Потом Джамуха запер меня в ущелье Дзеренов и едва не лишил живота. Сейчас хочет отобрать мой улус. А за что?
- Предыдущая
- 20/128
- Следующая
