Гонители - Калашников Исай Калистратович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/128
• Следующая

Повернулся к Ван-хану:

– Позволь, хан-отец, без награды не оставить отважных.

– Делай, сын, как тебе лучше.

Ван-хан, видимо, не хуже, чем он, чувствовал, что означает молчание воинов, – хороший старик все-таки. Тэмуджин привстал на стременах, и голос зазвенел с веселой силой:

– Воины и нойоны, хан-отец не принимает всю добычу. Он великодушно уступает часть добытого вам. Пусть каждый возьмет то, что может увезти на своем верховом коне. Вы заслужили большего, и я буду помнить об этом. Я поведу вас в другие походы, и вы получите вдвое больше того, что отдали сегодня.

Воинский строй рассыпался, люди устремились к повозкам с захваченным добром.

Все получилось не так уж плохо, и Тэмуджин был доволен.

– Ну что, хан-отец, сразу двинемся на твоего черного[5] братца, или дадим отдохнуть и людям, и коням?

Мелкие морщинки собрались на рябом лбу Ван-хана. Тэмуджин догадывался, что у него сейчас на душе. Эрхе-Хара готовится к битве. Если они его разом не одолеют, война станет затяжной, а это опасно: очухаются меркиты или соберутся с духом тайчиуты… Придется отступить, а их отступление укрепит Эрхе-Хара. И сам Тэмуджин немало думал об этом…

– Нам медлить нечего! – сказал Нилха-Сангун, непочтительно опережая отца. – Я не увижу покоя, пока не вышвырнем Эрхе-Хара из наших кочевий!

– Экий ты торопливый, – с досадой упрекнул его Ван-хан. – Не подтянув подпруги, кто вдевает ногу в стремя?

– Хан-отец, я, как и твой сын, думаю: на Эрхе-Хара надо идти сейчас.

– Почему, сын мой Тэмуджин?

– Мы побили Тохто-беки. Весть об этом сейчас летит по степи. Страх вселяется в наших врагов. Этот страх – наш лучший воин. Сам учил меня когда-то, хан-отец…

– Ты слишком высоко ставишь набег на меркитов, Тэмуджин.

– Хан-отец, все стоит на своем месте. Я знаю людей. Беда, которая идет, всегда кажется больше той, что прошла. Пошли в свои кочевья людей, пусть они шепотом устрашат нойонов и воинов.

– Ты молод, дерзок, но не безрассуден – пусть же будет по-твоему.

От обозов с добычей доносились крики, ругань. Воины метались, хватая что подвернется под руку. Один приторочил к седлу двух живых овец, второй – целую связку железных котлов, третий – молодую женщину, четвертый юртовый войлок. Мимо ехал Даритай-отчигин. Он нагрузил своего коня так, что из-за узлов еле видна была его маленькая голова.

– Дядя, – окликнул его Тэмуджин, – ты почему так мало взял?

Даритай-отчигин повернул к нему потное озлобленное лицо.

– Постыдился бы, племянник мой хан Тэмуджин… Уравнял нас с безродными воинами…

Рыжий, белоногий красавец конь закусывал удила, круто выгибал шею.

Эрхе-Хара левой рукой натягивал поводья, правой, стиснутой в кулак, потрясал над головой.

– У-у, чесоточные овцы!..

Нойоны стояли у входа в ханскую юрту, безучастно слушали его ругань.

Поодаль толпились пешие нукеры с луками в руках. Неподвижно висели четыре белых туга на высоких древках. И эти четыре туга, и эта большая юрта, и эти нойоны с нукерами были его. У-у, проклятые нойоны… Легко и покорно склонились перед ним, когда шел сюда с найманами. А сейчас так же легко готовы склониться перед своим прежним повелителем Тогорилом-братоубийцей.

Истребить надо было всех до единого! Стоят, как каменные истуканы, уверенные в своей неуязвимости. Рука потянулась к сабле, но, глянув на нукеров, он понял, что не успеет зарубить ни одного из этих трижды предателей. Закидают стрелами… Отпустил поводья. Конь вынес его из куреня в открытую степь. За ним скакали человек десять – пятнадцать его товарищей. С ними он был в изгнании, с ними пришел сюда, с ними уходит.

То ли ветер, то ли пыль бьет по глазам. Расплывается родная земля, затуманиваются вершины сопок. Великий боже, где ты? Где твоя правда и справедливость? Почему не сгинул, не издох в песках пустынь, не утонул в реках, не пал от рук разбойных людей братоубийца хан?

Страна найманов, его вторая родина, встретила Эрхе-Хара унынием и печалью народа: тяжело болел великий правитель, мудрый человек Инанча-хан.

Что будет со страной, если он умрет? Кто сможет заменить его?

В ханской ставке было тихо. У голубого островерхого шатра в скорбном молчании толпились люди. Эрхе-Хара пропустили в шатер. Инанча-хан лежал на толстых шелковых одеялах. Его лицо безобразно распухло, почернело, глаза заплыли, из круглого рта с хрипом вырывалось дыхание, колебля редкие седые усы. Возле хана с правой стороны на коленях стояли два его сына, Таян-хан и Буюрук, и юная наложница тангутка Гурбесу, с левой стороны сутулился длиннорукий, уродливо-нескладный Коксу-Сабрак, о чем-то шептались сын Таян-хана Кучулук, хмурый подросток, и главноначальствующий над писцами, хранитель золотой ханской печати молодой уйгур Татунг-а.

Эрхе-Хара стал на колени в ногах хана, приложился губами к одеялу.

Ему хотелось плакать. Жаль было хана. К нему он был добр… Ему хотелось плакать и от жалости к себе – кто теперь будет покровителем и заступником?

Таян-хан? Старший сын умирающего повелителя косит узкие глаза на красавицу тангутку, незаметно ловит ее руку с длинными, гибкими пальцами, вздыхает, но, кажется, не скорбь выдавливает его вздохи. Таян-хан человек мягкий, не высокомерный, но с легким, ненадежным нравом. Ему, видимо, давно уже надоело сидеть у ложа умирающего. Его руки все настойчивее ловят пальцы тангутки. А Буюрук? Он сердито подергивает плечами и понемногу придвигается к Гурбесу. Придвинувшись совсем близко, ущипнул тангутку за бедро. Она медленно повернула голову, покрытую накидкой, гневно сверкнула большими черными глазами. До чего же красива! Маленький прямой нос, полные, немного вытянутые вперед и слегка вывернутые губы, грешные тени под глазами… Не зря старый хан возвысил ее над всеми своими женами и наложницами.

Костистой рукой Коксу-Сабрак тронул Эрхе-Хара за плечо, знаком приказал следовать за собой. Они вышли из шатра. Коксу-Сабрак провел его в пустую юрту, сипло спросил:

– Ну, что у тебя?

– Нойоны сдавали курень за куренем. Пришлось бежать.

– Эх, ты… – Коксу-Сабрак сел, подпер руками голову.

– А что я? Не надо было уводить воинов.

– Не надо было… – печально согласился Коксу-Сабрак. – Да что сделаешь… Эх… Подвел нас великий хан.

В юрту вошел Буюрук.

– Эрхе-Хара опять выгнали, – сказал ему Коксу-Сабрак. – И меркитов побил Тэмуджин. Этот маленький хан становится опасным.

– Плохо. Все плохо…

Буюрук ходил по юрте, подергивая крутыми плечами, взмахом головы отбрасывал распущенные волосы, но они тут же наползали на лицо.

Коксу-Сабрак тоже поднялся, заложил руки за горбатую спину, поворачивал голову вслед Буюруку – узкая, похожая на хвост жеребенка, борода елозила по немощной груди.

– Все плохо, – повторил Буюрук. – Отец еще не испустил последнего вздоха, а брат уже примеряет ханскую шапку.

– Пропадет государство, – вздохнул Коксу-Сабрак. – Не по его голове ханская шапка. Без стыда липнет к отцовской наложнице у его смертного ложа. Как может править народом человек, не умеющий управлять собой?

– Она, распутная, ему голову заморочила! – крикнул Буюрук, косоротясь. – Властвовать хочет!

У юрты, послышалось Эрхе-Хара, прошумели и стихли легкие шаги. Он встревожился. Неизвестно, чем кончится ссора братьев. Ему лучше держаться подальше от того и другого…

– Я пойду, – сказал он.

– Погоди, – остановил его Буюрук. – Может быть, нам позвать сюда брата и все ему высказать? Неужели он не одумается?

– Я уже говорил с ним. – Коксу-Сабрак безнадежно махнул рукой. – Не слушает.

– Надо прикончить змею тангутку. Велю ее задушить! Тогда некому будет нашептывать…

Полог юрты откинулся. В нее вошли Гурбесу и Кучулук. Остановились у порога. В тени от накидки горящими углями мерцали глаза Гурбесу. Сын Таян-хана нагнул голову, сжал костяную рукоять ножа. У Эрхе-Хара вспотели ладони – худы его дела, ох, и худы!

• Предыдущая
• 9/128
• Следующая