Дезертир флота - Валин Юрий Павлович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/42
• Следующая

С носа вора капал холодный пот. По спине снова пробегал озноб. Квазимодо чувствовал, что слабеет. Как тогда… В памяти навсегда остался ужас от слабости, от невозможности встать, ужас от мира, сдвинувшегося со своего места и кружащегося, потому что на него смотрит только один глаз. Лицо, превратившееся в мягкое бесформенное месиво. Квазимодо, тогда еще не вор, лежал в кустах позади заднего двора дядюшки Атира. Сил хватало только выползти к ручью и напиться. Иногда по течению плыли подгнившие фрукты или очистки овощей. Мальчишка пытался их жевать…

Квазимодо гнал воспоминания. Да, бывали времена похуже. Сейчас твой живот набит кашей. Баклага полна невкусной, но кипяченой водой. Устал, нога дергается и зудит почти невыносимо. Ничего – стоит выбраться из этих душных хлябей, и все пройдет. Полежать бы на теплом песочке, в тени, с кружечкой пива.

Вор вытер со лба пот, протер глаз. Что-то осторожно хлюпало, подбиралось к костру со стороны деревьев. Блеснула пара маленьких глаз. Квазимодо знал этих безобидных тварей, похожих на слишком сообразительных крыс с короткими забавными рыльцами. Вор нашарил под ногами мокрый сук, кинул в ту сторону. Хлюпнуло – глаза исчезли. Поднял голову свернувшийся рядом с Филином ныряльщик-фуа.

– Спи, – пробормотал Квазимодо. – Это я так, развлекаюсь. Скоро смена.

Вор проснулся от голосов. Пробивалось сквозь вечные испарения тухлой воды утреннее солнце. Шарф с головы съехал – искусанная щека раздулась и ныла. Еще сильнее свербела нога. Квазимодо сел, с трудом выпрямил затекшие от неудобного положения конечности.

Вокруг Филина столпились люди. Глири, двое десятников, «серый» и еще с десяток солдат.

– Не знаю, что это такое. Еще у трех носильщиков такая же напасть, – негромко говорил «серый».

– Делай что-нибудь. Если распространится, с вас спрошу, – прорычал Глири.

Квазимодо пролез рядом со здоровенным моряком, посмотрел. На своем плаще сидел Филин, держал перед собой разбинтованную руку. Царапина поджила, затянулась. Новая кожа даже не казалась воспаленной. Но рядом багровели несколько волдырей. Два из них лопнули. Кожа там подергивалась. На миг из отверстия в коже показалось что-то красное с черным отливом. Червь.

Квазимодо помертвел.

«Серый» сплюнул:

– Не знаю, как называется это дерьмо, но каленое железо должно справиться.

– Чего ждем? – зарычал Глири. – Костер горит. Начинайте.

Филин застонал.

– Заткнись! – рявкнул сотник. – Сейчас заразу выжгут, эвфитон тебе на горб – и вперед. Небось не девица нежная.

«Серый» вынул нож и нагнулся к костру.

Филин снова в ужасе застонал.

– Придержите его, – скомандовал Глири. – А все лишние по местам, здесь вам не представление. Заняться нечем? Сейчас выходим.

Сотник живо растолкал бойцов. Досталось и маленькому ныряльщику. Кажется, фуа хотел что-то сказать.

– По местам, говорю, – заорал Глири. – И тебя, жаба, тоже касается. А вы лечите…

Квазимодо держал Филина за плечи. Еще двое бойцов удерживали руку больного. Филин дергался, сучил ногами и мычал как бык. Между зубов ему вложили деревяшку. Глаза солдата лезли на лоб. «Серый» полосовал плоть острием ножа. Лилась кровь с черными сгустками, мелькали части разрубленных червей. Один из паразитов, длиной с мизинец, шустро выскочил сам, извиваясь, упал в воду. «Серый» с проклятием отшатнулся. Квазимодо тошнило, но он смотрел. Знал, что нужно все разглядеть.

Потом шипела плоть. Сильно воняло горелым мясом. Филин вырубился, и вспотевшим солдатам сразу стало легче. «Серый» хорошенько прижег рану.

Филин, пошатываясь и тяжело опираясь на копье, брел впереди. Из груза ему оставили только мешок и «плечи» орудия. Лафет теперь пришлось тащить Квазимодо и маленькому ныряльщику. Вообще-то ныряльщик оказался не таким уж хилым – на плечи он много взять не мог, но руки у него были цепкие. Свой край лафета он из пальцев ни разу не выпустил. Квазимодо против воли посматривал на пальцы – длинные, с совсем не похожими на человеческие узкими когтями. Когда ладонь сжата, перепонки совсем не заметно. Как такой рукой можно ножи метать?

Наплевать – сейчас Квазимодо волновало совсем другое. Нет, не волновало – ужасало.

– Выживет? – прошептал фуа, кивая на шатающегося Филина.

– А я почем знаю?! – огрызнулся Квазимодо. – Я не лекарь. Хотя, чтоб такую гадость выжигать, не лекарем, а палачом нужно быть.

– Думаю, червей не выжжешь, – прошептал ныряльщик. – Червя чуть повредишь, кусочек в ране останется – новый червь вырастет.

– Вот дерьмо! А ты откуда знаешь?

– У нас рассказывают. Я любил про всяких зверей слушать.

– Зверей?! Да это срань всех богов, а не зверь. Хуже змея. – Квазимодо чуть не плакал. Нога свербела не переставая. Вор чувствовал шевеление под кожей. – Значит, огонь и нож не помогут? Нет от них спасения, да?

Ныряльщик посмотрел на одноглазого парня:

– Способ вроде есть. Не такой. Осторожный. Терпение нужно.

– Терпение? А что ж ты не сказал, когда Филина поджаривали?

Фуа пожал плечами, перехватил лафет другой рукой:

– Меня Глири прогнал. Да и кто лягушке поверит?

– Я бы поверил. – Квазимодо помолчал. – Поможешь мне?

– Постараюсь. Ты мне нож вернул. Он у меня еще из дома. У тебя нога, да?

– Нога. Угораздило же.

Квазимодо хотел сказать, что если ногу резать да прижигать, то лучше уж сразу ножом по горлу. На одной ноге далеко не уйдешь. Парень с переломанными во время боя со змеями ногами умер в первую же ночь. Квазимодо догадывался, что бедняге помогли легко уйти к предкам. Да и осуждать за такое не будешь. Кто потащит обезножившего на себе? Сил даже оружие и припасы нести не хватает. Вот черви ногу отъедят – сам попросишь, чтобы тебя прирезали.

Но обо всем этом ныряльщик наверняка догадывался. Он хоть и лягушка, но совсем не дурак.

На носильщиков напал какой-то ошалевший удавчик – совсем небольшой, шага в четыре длиной. Его быстренько зарубили солдаты. При ближайшем рассмотрении было решено, что добыча годна в пищу. На обед все получили по куску жареного мяса. Квазимодо торопливо ощипывал волокна. Змеюка оказалась нежной на вкус, но юному вору было не до обеда. Нога дергалась. Шевеление под кожей просто сводило с ума. Сглотнув непрожеванное мясо, Квазимодо поднялся. Нашел глазами ныряльщика. Фуа кивнул.

Они устроились в стороне от лагеря. Квазимодо сел на торчащий из воды трухлявый ствол, неудобно вывернул ногу. Рана была на правом бедре чуть выше колена – самому толком и не разглядеть. Пришлось снять сапог, повыше закатить драную штанину. Разувался парень первый раз за последние пять дней. Вид собственной мертвенно-бледной от постоянного пребывания в воде кожи не улучшил настроения.

«Мы все уже покойники, – подумал Квазимодо. – Но черви пусть едят меня только дохлого».

На икре возле бледной царапины темнел большой волдырь. Кожа возле него вдруг зашевелилась, вздулась. Квазимодо содрогнулся.

Фуа присел на корточки прямо в черную воду. В руках маленького ныряльщика была портняжная игла.

– Я ее прокалил на огне, – сказал фуа.

– Зря, была бы грязная – червячок бы напугался и сам вышел. Они, должно быть, ужасно брезгливые, эти малявки.

Ныряльщик посмотрел на одноглазого парня, понял, что тот шутит, и сам улыбнулся:

– Сами они не выходят. Им в теле хорошо.

– Мне тоже в теле хорошо, – пробормотал Квазимодо. – Только я предпочитаю баб и никогда не влезаю в них целиком. Начинай, иначе не успеем – Глири дальше погонит.

Фуа кивнул, разложил прямо на своем колене несколько шелковистых ниточек-травинок, короткую тонкую палочку и взял парня за ногу.

Шевелиться было нельзя. Квазимодо, замерев, смотрел. Раньше случалось частенько красть изящные женские украшения. Завитушки из паяной серебряной проволоки, крошечные камешки, оправленные в металл, – во многих городах умели делать ювелирные украшения. Но здесь работа предстояла куда тоньше – неощутимыми прикосновениями иглы фуа вскрыл волдырь. Дальше он уже одними ногтями умудрился подцепить кончик извивающегося червя. Очень бережно потянул, прижал к палочке, прихватил ниткой и стал медленно наматывать паразита на деревяшку.

• Предыдущая
• 13/42
• Следующая