Тайна предсказания - Ванденберг Филипп - Страница 61

Леберехт смущенно пожал плечами, а Марта, которая нашла замечание флорентийца недостойным, прильнула к любимому и, утешая, погладила его по руке.

— Я приехал в Италию для того, чтобы учиться! — честно ответил Леберехт. — Что касается искусства, Германия — бедная страна. У нас художники все еще кормятся от Церкви. Я десять лет служил у архиепископа.

Амманати показал пальцем на статую.

— Вы должны знать, что это не просто какое-то произведение искусства, как, например, вот этот фонтан, который будет лишь одним из многих в городе. Это — произведение искусства в чистом виде, явление природы, и флорентийцы с тех пор ведут счет лет не от Рождества Христова, но от установки Давида.

— Но почему Микеланджело изваял Давида таких размеров? Ведь если верить Писанию, то Давид был скорее маленьким.

— Может, оно и так, — ответил Амманати, — наверное, это навсегда останется тайной Микеланджело. Дело в том, что Микеланджело был единственным скульптором, который пожелал обрабатывать мраморный блок из Каррары высотой в девять локтей, который не нашел применения при строительстве собора и с тех пор валялся без пользы. Даже знаменитый Донателло, которому предлагали эту глыбу, отказался под предлогом, что этот камень непропорционален и что даже величайший скульптор не сможет придать ему гармоничную форму. В конце концов гильдия торговцев шерстью заказала Микеланджело сделать что-нибудь из этого мрамора, обещая ему на протяжении двух лет по шесть золотых гульденов в месяц…

— Не слишком щедро для такого мастера!

— Конечно. Однако Буонарроти было тогда только двадцать шесть лет от роду, и за те два с половиной года, которые потребовались ему на Давида, он выполнял и другие заказы. Впрочем, деньги для него никогда ничего не значили, как и сейчас, когда ему принадлежит больше, чем он может потратить. В этом он резко отличается от другого нашего гения — Леонардо. В то время как Микеланджело считает, что лучше жить как бедный человек, Леонардо окружал себя большой роскошью и своего рода двором. Quid non mortalia pectona cogis auri sacra fames?[68]

— Вы не особенно любите его, мессер Амманати?

— Никто не любит Леонардо, и менее всех — Микеланджело. Он был заносчив, своенравен и требовал, чтобы все плясали под его дудку. А теперь извините меня!

— Еще одно слово! — попросил Леберехт. — Скажите мне, где каменотес из немецких земель может найти лучший заработок — воФлоренции или в Риме?

Амманати отложил резец и, смерив чужака испытующим взглядом, ответил:

— Мой юный друг, лучшие времена этого города ушли, как песок в часах. Все: недовольные крестьяне, солдаты, дворяне — стремятся в Рим. Мужи, называющие себя мудрецами или художниками, появляются и ниспровергают то, что было свято для прежних поколений. Очень скоро в Риме будет жить больше народу, чем во Флоренции. Поэтому мое мнение таково: будущее лежит на берегах Тибра, а не Арно. Рассказывают, что на строительстве собора Святого Петра занято две с половиной тысячи человек. Благочестивые христиане со всего света поддерживают своими деньгами — за отпущение грехов — жажду власти Пап, которые один за другим создают памятники для вечности, один больше другого, красивейшие из красивых, самые дорогие из дорогих. Молодому человеку вроде тебя надо в Рим, если только ты не протестант.

— Боже сохрани! — воскликнул Леберехт с наигранным возмущением. Пора было прощаться с Амманати. Леберехту и Марте стало ясно: надо ехать в Рим и попытаться отыскать там Карвакки.

Спустя трое суток (это был тридцать седьмой день с их отъезда) путешественники прибыли в Рим. Через Порта дель Пополо, самые северные из римских городских ворот, двигалась бесконечная очередь почтовых фургонов и гужевых повозок.

В последний день их застал дождь, который был нередким в это позднее время года и нужным, чтобы обожженные солнцем, богатые дичью луга между горами и Аврелианской стеной не сделались бесплодными. Вместе с приезжими с севера через ворота шли пастухи со своими буйволами, другие — со стадами коз из Абруццо, а за воротами простиралось открытое место с обелиском посередине. Слева высился Пинций — один из холмов, на которых был построен Рим.[69]

Там, где некогда пировал Лукулл со своими знаменитыми гостями, теперь была только дикая растительность, иногда перемежавшаяся с огородами и виноградниками, и повсюду — руины, превращающиеся в каменоломни.

Тот, кто видел Рим впервые, не мог не испытать разочарования от такого обилия деревенских пейзажей между отдельными скоплениями домов. И профессор Альбани, от которого не укрылось уныние на лицах приезжих, извиняясь, находчиво заметил по-немецки:

— Покажите мне хоть один крупный город в мире, пригороды которого поражали бы своей красотой! Разве не верно то, что внутренняя часть города тем краше, чем безобразнее пригороды?

Леберехт растерянно кивнул, и даже Лютгер, улыбнувшись, согласился. Так они ехали на юг по Страда дель Пополо, которая была вымощена благодаря сборам с tassa delle puttane, налога с проституток.

Перед церковью Сан-Сальваторе-ин-Лауро, где в полдень, после торжественной мессы, любили собираться римские куртизанки, демонстрируя любовь к ближнему, торговец пряностями остановил свою повозку. После оплаты их пути разошлись: купец устремился к Кампо деи Фиори, брат Лютгер отправился искать бенедиктинский монастырь на Авентине, а Лоренцо Альбани вместе со своей дочерью Франческой, Марта и Леберехт двинулись к лежавшей неподалеку Виа Джулия, где на полпути между Сан-Джованни и Палаццо Фарнезе у Альбани был дом.

Леберехт и Альбани на последнем этапе совместной поездки сдружились благодаря общему интересу к астрологии, а может, из-за Марты: во всяком случае, от Леберехта не ускользнуло, что ученый вдовец строит глазки его возлюбленной, насколько это вообще позволяли его нависающие веки. Но Марта развеяла сомнения Леберехта, а потом заявила, что такой человек, как Альбани, мог бы им еще очень пригодиться.

Вилла профессора принадлежала некогда куртизанке Цезарее, которая имела три виллы на этой улице. Трехэтажный дом с колоннами у входа выглядел весьма внушительно. За домом, на стороне, обращенной к Тибру, был разбит сад со шпалерами, почти такой же, как у монахов на Михельсберге, только намного меньше. Профессор располагал огромным штатом слуг, и Марта с Леберехтом чувствовали себя здесь, как Иисус после чуда в Кане Галилейской.[70]

Они заняли комнату на третьем этаже, откуда открывался вид на Тибр и Яникул. Самой большой заботой Леберехта была книга Коперника, о которой он до сих пор хранил молчание. Он не знал, как отреагировал бы Альбани, если бы он рассказал ему об этом. Возможно, что тем самым он подвергал профессора опасности. Поэтому юноша предпочел спрятать книгу в одной из декоративных ваз, стоявших на каминной полке и не создававших впечатления, что в них ставят цветы.

Марта, наблюдавшая за этими действиями, вопросительно подняла брови. Она не ожидала от этого ничего хорошего, поскольку надеялась, что с секретами покончено. Чего добивался Леберехт этими играми в прятки?

Что касается Леберехта, то он намеренно прятал книгу на глазах у Марты. Он мог бы сделать это тайком, но хотел, чтобы она это заметила, ибо собирался посвятить ее в свой план.

— Помнишь, — начал он, глядя в окно, — я рассказывал тебе о подлом шантаже архиепископа и о книге, которую он во что бы то ни стало хочет заполучить?

— Да, — ответила Марта, которую вдруг осенило. — Боже! Не эту ли книгу ты украл?

Леберехт кивнул.

Марта в волнении схватила его за плечи и встряхнула, словно хотела привести в сознание.

— Да ты в своем уме? До тех пор, пока книга находится у тебя, нам не будет покоя!

Высвобождаясь из рук Марты и пытаясь унять ее тревогу, Леберехт спокойно произнес: