Чужаки - Вафин Владимир Александрович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/107
- Следующая
— Вот смотри, Сашка, — сказал я ему, — эту решетку поставили потому, что боятся тебя. Самое трудное доказать им, что ты тоже человек, что ты такой же, как они, чтобы они поверили тебе. И если тебе будет трудно, напиши мне.
В то же утро я расстался с Сашкой, уходя в отпуск. И, честно говоря, среди суеты я как-то забыл о нем. И вдруг письмо. Он писал мне, своему конвоиру, которого знал-то всего одну ночь:
«В приемнике я чуть с ума не сошел оттого, что на тебя постоянно орут менты. Пашешь за какую-то баланду, как негр, и каждый день ждешь, когда же все это кончится. Я написал вам потому, что вспомнил, как вы всю ночь со мной разговаривали по душам. Если честно, то я вашу профессию ненавижу. Зачем вы только пошли в милицию? Была бы моя воля, я бы вас... Не буду дальше писать. В общем, я в первый раз в своей жизни встретил такого, как вы. В принципе я еще не знаю, что вы за человек. В общем, не обижайтесь, но я вам не верю!»
Долго я не мог прийти в себя. Его письмо было для меня неожиданностью. Писали мне из спецучилищ, колоний, но чтобы из дому написать в приемник, о котором остались лишь мрачные воспоминания?.. Вспомнилась та ночь: «Если будет трудно, напиши», — сказал я ему тогда. Я понял, что был нужен ему, и поэтому должен помочь. В тот же день я написал ответ.
Писем от Сашки долго не приходило. Во мне зародилась смутная тревога. Было такое чувство, будто с ним что-то случилось. Я расспрашивал о нем пацанов, поступавших в приемник из того города, где он живет, и вот один из них мне сообщил печальную весть, что Сашка, избив мужика, находится под следствием. Это известие больно резануло меня. Я осознал, что потерял его.
Не помню, прошел месяц или полтора, но однажды, проходя мимо инспекторской, я заметил знакомое лицо, копну волос соломенного цвета. Неужели Сашка? Не может быть!
...Суд вынес приговор направить Каргулина в колонию, а так как на него пришла путевка в спецучилище, то решили направить его туда. Когда я увидел его, то испытал какое-то двойственное чувство: и обиду, и радость одновременно. Почувствовал, что меня что-то связывает с этим парнем, и ему, как воздух, нужна моя помощь и поддержка. Не сделай я этого, он озлобится, уйдет в себя, и я потом не смогу себе простить этого.
Я сам вызвался сопровождать его в спецучилище. По дороге Сашка как-то по-новому открывался мне. Я чувствовал, что в нем живут доброта и вера, что он способен любить и дружить. Радовало то, что он еще не все покалечил в себе, не променял на уголовщину. Грустным было наше расставание, как будто я отрывал от себя что-то родное. В глазах Сашки была такая тоска! Казалось, он ничего не замечает вокруг. Я прижал его к себе. Он уткнулся мне в плечо и, скрывая слезы, прошептал:
— Простите меня, Владимир Александрович!
— За что, Сашка?
— Простите и все! — он оторвался от меня и посмотрел мне в глаза.
— Держись, — сказал я, пожимая ему руку на прощание.
Он долго смотрел мне вслед. Душа моя сжималась от жалости и грусти.
Потом были письма. Они, как живая нить, протянулись между нами. Из писем я узнавал о его жизни в спецучилище, о тоске по дому. В них он осуждал себя:
«Теперь я понял, что стоит свобода, и как дорого я за нее расплачиваюсь. Очень тянет домой. Часто вспоминаю мать, хотя она меня только поучала. Вспоминается девушка. Как вспомню, хочется плакать. Чтобы не так было тоскливо, много работаю в мастерских, играю в ансамбле, хожу в секцию. Мне тут немного осталось, больше половины отсидел и скоро увижу белый свет — свободу! И она, девушка моя, ждет меня, своего уголовника...»
Часто у меня возникало желание поехать к Сашке, повидать его, поддержать, но все как-то не получалось. Для меня он перестал быть только воспитанником. Я уже смотрел на него как на младшего друга, попавшего в беду.
С каждым письмом Сашка все доверительнее относился ко мне, делился самым сокровенным. Иногда его письма вызывали тревогу.
Неспокойно было у меня на душе. Я боялся, как бы он в пылу отчаяния не совершил побег, и ответил ему письмом, вселяющим веру и надежду. Сейчас, когда я перечитываю наши с ним письма, я понимаю, что выбрал верный тон: задушевный и дружеский, а не назидательный. И что удивительно, я стал с ним, бывшим воспитанником, делиться своими тревогами и сомнениями.
Когда я попал под давление начальника приемника, у меня появилось отчаянное желание уйти. Я написал об этом Сашке. Его ответ поддержал меня:
«Если вы помогли мне, то помогите и другим пацанам. Я первый раз встретил милиционера, который хочет помочь всем нам — пацанам, хулиганам, может по-человечески поговорить, как с ровесником. Я раньше думал, что вы меня на «понт» берете со своими вопросами, поэтому не доверял. А сейчас у меня другое мнение. Хотя я и презираю профессию милиционера! Слово-то какое выдумали: милиционер — «мусор», одним словом. Вот и все, что я могу сказать. Вы не подумайте, что я о вас так думаю. Нет, вы лучший из всех».
Ну что ж, можно только радоваться, что Сашка перестал видеть во мне «мента», а разглядел человека, но все равно от его слов было не по себе. Какая-то обида грызла мою душу. Вспоминались хорошие парни, которые служат в милиции и порой идут на смерть, чтобы помочь людям, попавшим в беду. Как доказать Сашке, что не все милиционеры — «мусора». Как залечить в его юношеской душе незаживающую рану от встреч с «ментами», которые оскорблениями, а чаще всего кулаками, вселяли в него страх, пытаясь сломать?
Время шло к окончанию спецучилища. Сашка рвался домой. В письмах он писал, что хочет увидеть мать, подружку, друзей. Просил разрешения приехать ко мне после освобождения.
Одно из писем было вскрыто моим начальником. Он посчитал своим долгом вмешаться в нашу переписку, оградить меня от опасной связи с малолетним преступником.
— Что, уголовника ждешь? — с ехидцей спросил он.
Во мне все кипело. Было трудно сдержать себя.
— Это подло читать чужие письма! — резким тоном заметил я.
— Ну, письмо, предположим, не чужое, оно на адрес приемника пришло, и моему сотруднику. А все письма в закрытого типа учреждениях проверяются.
Слушая начальника, я невольно вспоминал слова Сашки, сказанные им с презрением о ментах. Неужели он был прав, и я столько лет себя обманывал?
С тех пор письма от всех подростков приходили мне домой. Я ждал Сашку, хотелось помочь ему найти себя в наше смутное время. Я знал, что, вернувшись домой после освобождения, они трудно входят в нашу жизнь, где их встречают с недоверием и опаской. Есть среди них и такие, которые вновь возвращаются за высокий забор, чтобы прожить там до армии только потому, что на воле они никому не нужны. Но они возвращаются в то спецучреждение, в котором к ним относились по-людски, пытаясь в них хоть что-то изменить.
Мой Сашка жил возвращением из «спецухи», которая не стала ему домом. Он спал и видел день своего освобождения.
Пришло письмо из спецучилища. «Прошел педсовет, — писал он, — значит, скоро домой! Даже не верится. Выпустят птичку из клетки! Я хорошо помню, как мы с вами летели в самолете, как прощались. Как будто все это было только вчера. И еще я хочу сказать, что теперь верю вам! А вера эта появилась во мне с тех пор, когда меня не хотели отпускать за продуктами на волю, хотя у меня была путевка, но вы сказали, что всю ответственность берете на себя, и меня взяли и вывели за забор. Тогда я спросил вас: «А если сбегу?». Вы мне ответили: «Беги, если хочешь сделать мне подлянку», — а сами ушли. А я стоял за забором минут пятнадцать и мог свободно уйти, но просто не хотел вас обижать. А был бы кто-нибудь другой, а не вы, то я бы ушел, ей Богу, ушел бы...»
Я тоже вспомнил тот случай. Что творилось в моей душе! Сколько мыслей промелькнуло за эти пятнадцать минут! Но я твердо верил в то, что, если довериться подростку, он не подведет. И когда Сашка позвонил, и ему открыли ворота, он просто, даже с какой-то обидой в голосе спросил: «Ну, мы идем за продуктами?»
Эта была победа, наша с ним общая победа! Над теми сотрудниками в приемнике, кто видел в подростках только преступников.
- Предыдущая
- 26/107
- Следующая
