В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря - Каллахэн Стивен - Страница 24

• Предыдущая
• 24/56
• Следующая

Воскресенье. Электричества нет. Нет ни футбольного матча по телевидению, ни видеоигр. Все деревенские жители высыпали на улицу, чтобы посудачить с соседями или просто поглазеть на неспешно шествующую жизнь. Природное богатство острова служит залогом их безмятежного спокойствия. Повсюду бьют источники. Мне захотелось пива. «Aberto, senhor?» Бар сейчас закрыт, но ради нас хозяин делает исключение. Заведение помещается в подвале старинного дома. От сырых каменных стен веет прохладой. Прямо из стены торчит кран. В глубине виднеется тускло освещенная большая деревянная бочка. В углу булькает на плите кастрюля, в которой варится нежное мясо в томатном соусе. Хозяин подает нам пиво и наливает из бочки молодого домашнего вина из собственного виноградника. Мне он вручает также сандвич с остро приправленным мясом. Он ухаживает за нами с таким радушием, словно мы его старые друзья, но нам некогда задерживаться. Мне пора в путь, меня ждут Канары.

Мы думали, что это плавание займет у нас две недели, но нас задержали слабые ветры. Таким образом, мы с Катариной провели вдвоем целый месяц. Из нее получился неплохой матрос, она все схватывает на лету, но ей этого мало, и она недовольна. Катарина считает, что все мужчины обязательно должны в нее влюбляться. Словом, получалась довольно странная вариация на тему обычной женской жалобы: «Все, что нужно моему капитану, — это побыстрее затащить меня в постель». Но я храню холодное молчание. «Жесткий ты человек», — постоянно твердит Катарина.

Наверное, она права. Большинство женщин, с которыми я был близок в своей жизни, принадлежали к очень эмансипированному типу. Я считался с их принципами, но и сам в свой черед требовал, чтобы они соблюдали мои условия. Я решительно не желал терпеть никаких проявлений женского шовинизма и не позволял им сваливать на меня целиком всю так называемую мужскую работу. Поэтому, когда на вахте Катарины стаксель выходил у нее из повиновения или приключалось что-нибудь еще и она начинала взывать ко мне о помощи, я обычно рявкал в ответ: «Твоя вахта, сама с этим и разбирайся!» Но я знаю, что не только в этом бываю жесток. Моя резкость и раздражительность имеют глубокие корни. Позади у меня были семь лет супружества, завершившегося разводом, потом нелегкие отношения с другой женщиной — словом, я обжегся, душевная усталость принесла с собой боязнь новой душевной травмы и я зарекся от женской любви. Может быть, это говорит во мне затаенный страх. Возможно, я подменил свою жажду любви стремлением закончить то, что однажды наметил совершить. Так это или нет, я и сам не знаю, но может быть, здесь сыграло роль мое нежелание делиться своими сокровенными тайнами с Катариной, несмотря на ее певучую французскую речь и обаятельную улыбку. Единственное, чего я хочу, — это идти через море под парусом, писать и рисовать.

Чем дольше длится наше совместное путешествие, тем больше она старается смягчить меня и тем больше я упорствую. Я хочу, чтобы моя яхта вновь всецело стала моей. И словно опасаясь действия волшебных чар безмятежного покоя, царящего на острове, я не выдерживаю и уже через три дня поднимаю паруса и снимаюсь со стоянки. Неужели я ошибся? Безопасная гавань… вот о чем я теперь мечтаю! Зачем я поторопился? Почему не позволил себе расслабиться?

Почему-то я уверен, что мне предопределено еще раз почувствовать вкус поджаренных на костре сухариков и ощутить прохладу лесного ручья. А потом я еще раз построю себе новый корабль и еще раз рискну испытать жар человеческой страсти. Я даже в мыслях не допускаю сказать: «Если я вернусь домой…», я думаю только: «Когда я вернусь домой…»

Я сделал глупость, отпустив пойманных дорад. Мясная лавка опустела окончательно. У меня живот подвело от голода, пустой желудок ворчит. Целые дни напролет я подстерегаю моих неизменных спутников. Многих я уже знаю «в лицо». У одной рыбины с губы все еще свисает обрывок рыболовной лесы, у другой — рваный плавник, у третьей — на спине незажившая рана, — Они немного разнятся по размерам, есть небольшие отличия и в расцветке. Самки весьма заметно отличаются от самцов. Они меньше и стройнее, у них маленькие округлые головки. Я часто вижу двух очень приметных ярко-зеленых рыб, которые никогда не приближаются к моему плоту. Самка имеет в длину свыше четырех футов, а самец и того больше. Известно, что встречались дорады до шести футов длиной, весящие фунтов шестьдесят. Матерые изумрудные рыбины, как и я, все время настороже. Молодняк игнорирует их предостережения и подплывает довольно близко, однако и он ведет себя все же осторожно. Эти рыбы знают, где их может настигнуть моя стрела, и избегают этих участков или проплывают их, когда я смотрю в другую сторону. Они медленно подплывают к границам опасной зоны, а затем резко бросаются в сторону.

Дорады совсем не глупы и могут развивать скорость до 50 узлов, то есть этот вид самый быстрый из всех ныне живущих на планете. В прыжке мои изумрудные великаны пролетают по нескольку ярдов и падают в воду с оглушительным шлепком. Я бы нисколько не удивился, если бы они вдруг полетели по воздуху. Своей игрой они будто призывают меня: «Узри, человече, великолепие, которого может достичь наше племя!» Но эта парочка — скромные созданья. Они ничего не говорят и все так же молча уплывают прочь.

Наконец мне удается загарпунить спинорога. Крошечная порция дает мне слабое подкрепление, но рыба оказывается полна превкусной икры. После еды мое тело, кажется, тотчас же оживает. Далеко на горизонте появляется третье судно. Пускаю ракету. Судно проходит мимо. У меня осталось теперь всего четыре ракеты, из них две парашютные, и две дымовушки. Все виденные мною суда направлялись на восток и появлялись с интервалом в три-четыре дня. По-видимому, я уже где-то рядом с трассой. Может быть, на четвертый раз мне повезет.

26 февраля,

день двадцать второй

26 ФЕВРАЛЯ, ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ДЕНЬ ДРЕЙФА. Особенно жаловаться мне сегодня пока не на что, так как утро выдалось сравнительно неплохое. Плот идет ходко, солнца не видно. Передо мною лежит сраженная моей рукой вторая дорада. Я разделываю рыбу гораздо тщательнее, стараясь, чтобы ничего не пропало. Я съедаю сердце и печень, высасываю жидкое содержимое глазных яблок, разламываю позвоночник и извлекаю студенистые комочки, расположенные между позвонками. Норму потребления питьевой воды я установил себе в полпинты на день, так что про запас у меня теперь накоплено уже шесть с половиной пинт. Голова у меня ясная, плот не разваливается. Чувствую я себя прекрасно, хотя столь же прекрасно сознаю, что подъемы и спады настроения чередуются, сменяя друг друга, как зыбкие волны.

• Предыдущая
• 24/56
• Следующая