В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря - Каллахэн Стивен - Страница 46

• Предыдущая
• 46/56
• Следующая

4 апреля,

день пятьдесят девятый

НИ О ЧЕМ ОБ ЭТОМ Я НЕ ВЕДАЮ. ВСЕ ТОТ ЖЕ пустынный горизонт вот уже два месяца простирается передо мною. Руки, ноги и веки налились свинцовой усталостью. Даже в прохладные часы мне приходится принуждать себя ко всякому движению, потому что в голове моей по любому поводу разгораются ожесточенные препирательства. Абсолютно все на плоту насыщено солью, которая притягивает влагу прямо из воздуха даже в сравнительно спокойную погоду. Соляной раствор глубоко въедается в каждую ранку. Только в полдень у меня бывает сухо, но тогда засохшая корка соли еще хуже раздражает мои болячки. Лишь стоя на коленях, я не испытываю ужасных мучений. Но когда солнце поднимается высоко над головой, я валюсь без сил от нестерпимого зноя. Как легко сейчас было бы просто закрыть глаза и больше не шевелиться, как легко… Прекратить! Работать надо, приказываю я своему дерьмовому экипажу. Работай, или старуха вывесит твою шкуру на съедение птицам. Работай, ить ты ж ишо и жизни не видал, парниша! Воспользовавшись обломком стального лезвия, усиливаю хлипкий столовый нож на своей пике. Всю конструкцию при этом немного сдвигаю назад по стержню, чтобы сделать ее пожестче, но такой расшатанный наконечник выглядит слишком хилым и вряд ли способен выдержать большое напряжение. Дам-ка я ему сначала умеренную нагрузку. Вонзаю острогу в спинорога. Пробить его насквозь мне не удается, но я все же удачно его подцепляю и перебрасываю беднягу к себе на борт.

Мы уже близко. Я это чувствую. Теперь я знаю, что испытывал Колумб в те долгие дни, когда они все плыли и плыли куда-то в неизвестность и команда готова была взбунтоваться и лишь он один знал, что за тонкой гранью горизонта лежит Земля. Грудки повисших в небе птиц матово-белые, а не красные, но тем не менее это, должно быть, все те же фрегаты. Их ряды пополнились двумя новичками. Мимо суетливо проносятся две крачки. Какая-то похожая на чайку птица коричневой расцветки стремительно пролетает над самой водой.

Меня неотступно преследует тягостное и навязчивое ощущение, что я на плоту не один. Стоит мне вздремнуть, как мой компаньон тут же заверяет меня, что постоит пока на вахте или поработает за меня. Иногда мне припоминаются беседы, которые мы с ним вели, искренние взаимные излияния, его советы. Понимаю, что всего этого быть не могло, но я не могу отделаться от этого ощущения. Утомление становится опасным. Мой незримый спутник считает, что мы с ним сумеем протянуть до 20 апреля.

Не осталось больше никакой свежей еды. Волнение слишком сильно, чтобы можно было хорошенько прицелиться. Только после нескольких часов вымачивания затвердевшие рыбные палочки достаточно размякают для моих зубов, приобретая при этом солоноватый привкус. Едва брезжит первый свет, еще до восхода солнца, я кладу в рот кусочек этого рыбного сухарика и беру в руки острогу. Прицел, удар, всплеск. Прицел, удар, всплеск. Слишком уж я слаб, слишком вяло двигаюсь. За долгие изнурительные часы терпеливого подкарауливания добычи я продырявливаю бока пяти рыбинам. Встает солнце. Руки становятся ватными и трясутся. Падаю на мокрый пол плота. Неудача. Пробую еще раз вечером. Неудача. Еще раз утром. Неудача.

При такой температуре можно прожить без воды не долее трех суток. Достанет ли у меня сил на десять дней? Стараюсь исправно присматривать за опреснителем. Какая-то рыба прокусила водоприемный мешочек, и еще одна порция пресной воды выливается в море. Оглоушенный этим событием, я долго сижу, не шевелясь.

6 апреля,

день шестьдесят первый

УЖЕ МНОГО ДНЕЙ МНЕ НЕ ВСТРЕЧАЕТСЯ В Атлантике никакой растительности, но внезапно я вижу в волнах большущий пук саргассов. Когда он приблизился, я подгребаю к нему поближе и вытаскиваю его на «Уточкин» фартук. В нем кишат всякие ползучие твари, а в середине запутался обрывок рыболовной лесы. Впереди всплывает еще пучок. Забрасываю первый в корму и подхватываю второй, потом третий, четвертый. Да здесь океан просто набит водорослями! Торопливо роюсь в гуще морской травы, в изобилии собирая обычный улов: извивающихся креветок, шустрых маленьких рыбок и щелкающих крабиков. Проверив одну саргассину, откидываю ее в сторону и хватаюсь за следующую. А впереди на горизонте колышется на воде какая-то черная накипь.

Мы медленно дрейфуем через полосу спутанных водорослей. Их нагромождения напоминают кучи осенних листьев. Среди водорослей запуталось много всякого мусора. Шестьдесят дней плыл я по девственно чистому океану, пребывая в мире, с которым, возможно, никогда еще не соприкасался человек. Только проходящие мимо суда да случайный кусок полистирола напоминали о том, что люди еще населяют землю. И внезапно моя здешняя среда наполняется их отбросами — нашими отбросами, поправляю я себя.. Старые бутылки, корзинки, комки нефти, пляшущие на волнах электрические лампочки, фляги, рыболовные сети, обрывки тросов, какие-то рамы, поплавки, куски пеноматериалов и вылинявшие ткани. Целое шоссе из мусора тянется с юга на север, насколько хватает глаз. Час за часом пробирается «Уточка» по колено в грязи. Ширина этого шоссе измеряется милями.

Спинороги просто обезумели, мечутся то вправо, то влево, склевывая различные живые комочки, застрявшие там и сям среди мусора. Как это ни странно, но я ощущаю себя возрожденным к жизни, испытываю облегчение и умиротворенность. Морская живность так и кишит среди отбросов. Здесь расквартированы неимоверные полчища морских рачков и крабиков. Природа располагает свои питомники в самых неожиданных уголках. Для нас разложение означает смерть, но для Природы это — новое начало.

Набиваю рот крабами и креветками, пойманными на океанской свалке. Пусть это звучит иронически, но вся эта грязь служит мне указательным знаком на пути к спасению. Я вступил на склизкую дорогу из желтого кирпича, ведущую в страну Оз, и за ближайшим поворотом я найду приют, пищу и одежду. Появление новых птиц и рыб подтверждает, что я проделал большую часть пути и осталось еще немного. А этот Сорный путь — своего рода крупный водораздел, некая гигантская стена, выставленная на месте мощного апвеллинга или излома морского течения.

Наконец наступает ночь, а мы с «Уточкой» все еще плывем по скопищу грязи. Наутро вода становится светло-голубой и искрится чистотой. Не сомневаюсь, что мы добрались до сравнительно мелководного континентального шельфа. Скоро решится моя судьба.

Я ОЩУЩАЮ СЕБЯ ЧАСОВЫМ МЕХАНИЗМОМ С МЕДЛЕННО РАСКРУЧИВАЮЩИМСЯ ЗАВОДОМ.

КАК ВСЕГДА, МОРЕ КАТИТ СВОИ ВАЛЫ ВЫСОТОЮ в пять-шесть футов на запад. Ветер устойчиво дует со скоростью 20—25 узлов — свежо, но не опасно, «Резиновая уточка» взбегает по склонам водных хребтов вверх, а потом мягко скатывается вниз. Я стою, пошатываясь, голова у меня забита гастрономическими образами и мечтами о разных напитках. Больше я ни о чем не способен сейчас думать — только об этом и о вздымающихся и обрушивающихся волнах. Делю весь горизонт на шесть секторов. Усердно балансируя, тщательно осматриваю один из них. Затем осторожно поворачиваюсь, приспосабливаюсь к новой позиции и осматриваю следующий. Во время шторма приходится выжидать момент, когда плот поднимется на гребень большой волны, чтобы разглядеть далекий горизонт, но, как правило, в таких условиях годится почти каждая волна. Где-то милях в пяти-восьми среди волн ныряет судно. Оно направляется на вест-норд-вест; может, подойдет немного поближе. Выжидаю подходящий момент и тяну за шнурок. Последняя парашютная ракета с шипением улетает в небо и разрывается. Свет ее не столь ярок, каким он был бы ночью, и больше смахивает на мерцающую во мгле звездочку. Судно номер семь, крадучись, удаляется. Осталось только три ракеты, все ручные. Теперь меня смогут заметить разве что, когда судно столкнется со мной нос к носу. Единственная моя надежда — это доплыть до островов.

• Предыдущая
• 46/56
• Следующая