Невеста Борджа - Калогридис Джинн - Страница 52

• Предыдущая
• 52/101
• Следующая

Понизив голос, я прошипела:

— Я знаю, кем для этого надо быть! Ваш брат — подлец и негодяй, какого свет не видел. Он не только запятнал мою честь, он еще и сочинил гнуснейшую ложь, чтобы наказать меня за ту пощечину. Он украл у меня кольцо! Я не пришла к вам той ночью потому, что была измучена, раздавлена горем… и боялась, что вы совершите что-либо безрассудное. Настолько безрассудное, что я опасалась за ваше благополучие. Теперь я вижу, что глубоко заблуждалась.

Губы Чезаре слегка искривились, но он ничего не сказал.

— Приведите ко мне своего «свидетеля» — это Джузеппе, не так ли? Пусть он посмотрит мне в глаза и повторит свою ложь — если сумеет, потому что это именно он держал меня тогда. Надавите на него посильнее, и правда выйдет наружу.

— Джузеппе много лет был моим доверенным слугой, — сказал Чезаре. — Он презирает Хуана. Его ничто бы не заставило помогать моему брату в таком деле.

— Однако же что-то заставило, кардинал. — Я на миг запнулась на этом слове. Мое тело продолжало двигаться в бессмысленных фигурах танца, повинуясь ритму музыки, что казалась мне совершенно немелодичной. — И Хуан лжет, делая вид, что ничего не знал о наших отношениях. На самом деле тогда, на празднестве, я дала ему пощечину потому, что он сказал: мне ничто не мешает переспать с ним, раз уж я все равно сплю с двумя его братьями.

Чезаре заколебался, но затем уязвленная гордость взяла верх, и он отозвался:

— Я не буду рогоносцем, донна. Потому говорить больше не о чем.

— Итак, — негромко произнесла я с достоинством и спокойствием, которых совершенно не ощущала, — вы предпочитаете поверить Хуану, а не мне.

Чезаре ничего не ответил.

— В таком случае, дон Чезаре, это ваш брат, а не я выставил вас дураком.

Мы завершили танец, более не сказав друг другу ни единого слова.

Той ночью я даже не попыталась лечь в постель. Любовь лишила меня всякого чувства собственного достоинства. Когда-то я упрекала мать за безрассудную привязанность к отцу и вот теперь сама очутилась в таком же положении. Позабыв о гордости, я набросила черный плащ и вуаль и в одиночку прошла по тайному проходу от дворца Святой Марии до дворца Святого Петра. Стражи знали достаточно, чтобы пропустить меня. Когда одинокий солдат, стоявший у покоев Чезаре, увидел меня, он благоразумно отступил подальше по коридору, пока я стучала в тяжелую дверь.

Было уже поздно. Мне отворил сам Чезаре, все еще одетый, и я с облегчением осознала, что ему так же непросто уснуть, как и мне. И еще большее облегчение принесло мне то, что он оказался один.

Завидев меня, закутанную и безмолвную, он ничего не сказал и некоторое время лишь мрачно глядел на меня. Потом взмахом руки пригласил меня войти.

Оказавшись в комнате, я тут же сдернула вуаль.

— Чезаре, — сказала я, — я не могу вынести разлуки с тобой. Я готова унизиться, чтобы только вернуть твое доверие.

Он стоял, ожидая, что я скажу дальше, недоверчиво склонив голову и сложив руки на груди; но я не собиралась отступать. Я сбросила свой тяжелый плащ и сдернула черную сорочку через голову. Несколько мгновений я стояла совершенно нагая, протягивая руки к Чезаре.

— Вот запястья, за которые держал меня Джузеппе, — сказала я, медленно поворачивая руки, чтобы лучше показать начавшие желтеть синяки.

Потом я повернулась к Чезаре спиной — Эсмеральда говорила, что она все еще покрыта множеством отметин от щебня. В глубине души я надеялась, что Чезаре ахнет от жалости, обругает брата, но позади царило молчание.

Я снова повернулась лицом к Чезаре. На лице его читалось сомнение, и потому я пошла на крайнюю степень унижения — раздвинула ноги.

— Смотри, — сказала я, указывая на синие отпечатки, оставленные на белой коже пальцами Хуана.

Воцарилось долгое молчание. Краска залила мое лицо. Я медленно подобрала одежду и натянула ее. И все же я не могла заставить себя уйти от Чезаре. Я ждала, затаив дыхание, с отчаянно колотящимся сердцем, ждала хоть малейшего знака, показывавшего, что я вновь завоевала его доверие.

Наконец Чезаре медленно произнес:

— Эти отметины могли остаться и просто от большого любовного пыла.

Я взглянула на него, онемев от потрясения, и быстро вышла из его покоев, чтобы он не увидел, насколько мне плохо.

Я не вернулась к себе в постель. Вместо этого я нашла в парке уединенный уголок и просидела там, оцепенев от боли, до тех пор, пока не забрезжил рассвет.

Когда нам с Чезаре не удавалось избежать встречи, мы держались друг с другом с ледяной вежливостью. Что же касается Хуана, то он постарался, чтобы слухи о нашем «романе» разошлись по всему Риму. В прочем же он оставил меня в покое, не считая победных взглядов, которые он время от времени на меня бросал, особенно когда видел, как мы с Чезаре молча проходим друг мимо друга. Он явно удовольствовался тем, что унизил меня один раз, и ему не требовалось повторять оскорбление.

Хотя эти слухи дошли и до Джофре, он настойчиво демонстрировал мне свое хорошее отношение, лишь усугубляя мою меланхолию. Я плохо ела, плохо спала. Мой муж присылал ко мне врачей, чтобы те осмотрели меня и прописали что-нибудь укрепляющее, но лекарств от моего недуга еще никто не придумал.

Я постоянно думала о Чезаре. Что еще я могла сделать, чтобы снова завоевать его? Я унизилась перед ним, как ни перед каким иным мужчиной, и не могла понять, как он мог усомниться в моей любви или моей верности. Как он мог не поверить мне, даже увидев все эти синяки своими глазами? Как он мог счесть меня такой двуличной?

Ответ на эти вопросы часто приходил мне на ум, но я каждый раз старалась прогнать его прочь. «Лишь человек, сам способный на великую измену, может заподозрить других в этом».

Я пребывала в таком смятении, что совершенно перестала искать общества других людей. При малейшей же возможности я ложилась в постель. На моем прикроватном столике скопилась целая груда писем от матери и Альфонсо: я на них не отвечала и даже не читала их.

Лукреция заметила мое угнетенное состояние и, к моему удивлению, попыталась облегчить его. Она приглашала меня к себе на званые завтраки с блюдами, которые должны были раздразнить мой угасший аппетит; она звала меня на верховые прогулки и загородные пикники. Я была тронута ее усилиями. Когда мы с Лукрецией оставались наедине, она старалась вызвать меня на доверительный разговор и докопаться до причин моей печали.

Но я упорно молчала. Благодаря Чезаре я хорошо поняла, что среди Борджа, если хочешь выжить, надо держать язык за зубами. Потому я улыбалась и принимала дружбу Лукреции, но ничего ей не рассказывала.

Однажды Лукреция в сопровождении двух своих дам появилась у меня в покоях.

— Пойдем! — сказала она. — Мы отправляемся раздавать подаяние беднякам!

Я лежала в постели, апатичная и скучающая.

— Но там слишком холодно, — пожаловалась я.

На самом деле день выдался солнечный и безоблачный. Лукреция лишь фыркнула, подошла к постели, вынула книгу у меня из рук и вытащила меня из-под одеяла.

— Там прекрасная погода! Мы просто подберем тебе подходящее платье!

Мы отправились ко мне в гардеробную, и Лукреция — как будто она вдруг превратилась в донну Эсмеральду, собирающую меня на бал, — выбрала мое лучшее платье из зеленого бархата цвета листвы и тончайшего шелка цвета морской волны. Рукава у него были отделаны золотой тесьмой. Когда мы обе была разнаряжены — сама Лукреция сегодня была в сапфирово-синем, — она сказала:

— Ах, Санча! Ты слишком красива, чтобы печалиться! Только взгляни на себя: ты же прекраснейшая женщина в Риме! Должно быть, люди, завидев тебя, думают, что им явилась богиня!

Я лишь улыбнулась в ответ на ее доброту. Просто не верилось, что это та же самая женщина, которая смотрела на меня с таким подозрением и ненавистью, когда я только-только приехала в Рим; и тем не менее казалось, что Лукреция совершенно искренне заботится обо мне. Возможно, она всем сердцем привязывалась к тому, кто завоевал ее доверие. Возможно, я неверно судила о ней, а сама Лукреция втайне мечтала о простой и добродетельной жизни.

• Предыдущая
• 52/101
• Следующая