Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн - Страница 32

• Предыдущая
• 32/112
• Следующая

— К сожалению, в этот вечер вам придется довольствоваться такой обузой в качестве кавалера, как я, — произнес Лоренцо, пока мы шли до дверей. — Мне очень жаль. Все молодые особы, переступавшие впервые порог моего дома, чтобы быть представленными обществу, сильно нервничали. Но для них, по крайней мере, могло служить утешением присутствие семьи.

— Их матерей и сестер, — добавила я, подумав, что теперь у меня нет никого.

Он кивнул и тихо добавил:

— Надеюсь, дорогая Лиза, что вы не испытываете чересчур большой неловкости.

— Я просто в ужасе, — честно ответила я и вспыхнула от такой невольной прямоты.

Он поднял лицо к угасавшему солнцу и рассмеялся.

— Мне нравится ваша честность и откровенность, мадонна. Вы преуспеете лучше остальных.

Мы прошли мимо вооруженных стражников и оказались в широком коридоре с блестящими мраморными полами, где было выставлено старинное оружие и доспехи; оттуда мы проследовали в другой коридор, увешанный картинами в золоченых рамах.

— Я уже выразил вашему отцу свои соболезнования по поводу утраты, — сказал Лоренцо. — Теперь мне хотелось бы то же самое сказать и вам. Мадонна Лукреция была чудной женщиной, огромной красоты и ума. Второй такой благородной души не найти.

Я бросила на него искоса внимательный взгляд.

— Так вы ее знали? — Он грустно улыбнулся.

— Когда она была молода и здорова.

Больше он ничего не сказал, так как мы дошли до конца коридора и оказались у высоких сводчатых дверей; двое слуг, по одному с каждой стороны, бросились их распахивать.

Я ожидала увидеть зал скромных размеров, заполненный самое большее десятком флорентийских аристократок. И увидела нечто совсем другое.

В этом зале легко могли бы разместиться более сотни людей — он был высокий и просторный, как храм. Хотя солнце еще не скрылось за горизонтом, здесь пылали фонари и канделябры всевозможных видов. Несмотря на огромные размеры зала, в нем было тепло благодаря трем большим каминам, в которых горело много дров. Здесь снова были выставлены на всеобщее обозрение старинные доспехи и оружие, мраморные бюсты на пьедесталах, умопомрачительные гобелены — один из них, с гербом семейства Медичи, был выполнен в цветах Флоренции, синем и золотом. На стенах висели картины с языческими сюжетами, простенки были украшены гирляндами и карнавальными масками.

Банкетные столы, заваленные снедью — жареной бараниной и свининой, всевозможной дичью, а также орехами, фруктами, хлебом, сыром и сластями, — были сдвинуты к стенам. Официального застолья не предполагалось, любой из присутствовавших мог угоститься, когда только ему вздумается. Слуги тотчас поднесли бы ему тарелки, приборы, бокалы и вино. Гости сами накладывали себе закуски, а потом разговаривали стоя или усаживались на стулья, расставленные небольшими группами.

Я прибыла последней: очевидно, вино уже давно лилось рекой, потому что разговор был оживленным и довольно громким, порой даже заглушал музыкантов. Я слишком волновалась, чтобы вести счет, но у меня создалось впечатление, что в зале собралось не меньше тридцати человек.

И женщин среди них не было.

Я ждала, что все замолчат при моем появлении, повернутся и выслушают Лоренцо, который представит новую гостью. Я предполагала, что все начнут меня внимательно рассматривать, что не шло вразрез традиции, когда в свет выводят девушку, готовящуюся к браку.

Но Лоренцо ничего не сказал, а мужчины, разделившиеся на несколько небольших компаний — кто смеялся, кто спорил, кто рассказывал истории, — даже не взглянули на меня.

Я продолжала разглядывать толпу в надежде увидеть хоть одно женское лицо — возможно, мадонну Альфонсину, невестку Лоренцо, — но тщетно. Это было исключительно мужское собрание, и я невольно задалась вопросом, не находится ли среди них и мой будущий муж.

— Это мои друзья, — перекрывая шум, прогнусавил Лоренцо. — Я давно не наслаждался их обществом. Так как наступило время карнавала, то я подумал, что они не откажутся от небольшого развлечения. — Он склонил ко мне голову и улыбнулся. — Надеюсь, и вы тоже.

Я не стала отказываться, когда он подозвал слугу и тот принес бокал — изысканно украшенный золотом и таким темным лазуритом, какого мне еще не приходилось видеть. В бокале было вино, разбавленное водой, — изумительного, неведомого мне до сих пор вкуса. Я сделала глоток и смутилась, поняв, насколько полон бокал.

— Мне столько не выпить, — сказала я и тут же молча себя ругнула.

— Возможно, вам оно понадобится, — хитро и даже игриво заметил Лоренцо.

В этом я не сомневалась.

— А вы не выпьете со мной?

Он покачал головой и как-то пристыженно улыбнулся.

— Мое время для подобных излишеств, к сожалению, давно прошло. А, вот они. — Он указал острым подбородком на небольшую группу мужчин, сидящих в центре зала. — Я бы хотел представить вас моим самым дорогим друзьям.

Я поспешно сделала еще глоток вина. Значит, все-таки я буду представлена суду, причем самых близких друзей Медичи. Я изобразила скромную улыбку и пошла рука об руку с хозяином дома.

Великолепный подвел меня к группе из четырех мужчин, трое из них сидели, а четвертый стоял возле стола с тарелками и винными бокалами. Мужчине, державшему речь, было около пятидесяти — светлые волосы, тронутые сединой, пухлое тело, гладко выбритое одутловатое лицо; но не возникало сомнений, что в молодости он отличался красотой благодаря полному чувственному рту и огромным глазам. Видимо, и состоянием он обладал немалым: на нем была бархатная безрукавка сапфирового цвета, а поверх — умело задрапированный небесно-голубой плащ. В одной руке он держал небольшую тарелку, наполненную снедью, а в другой — крошечную ножку жареной перепелки, к которой сейчас и обращался, словно та могла его слышать.

— Увы, птичка моя, — насмешливо говорил он, — трагично, что тебя не успел освободить наш друг, и удачно для меня, что ты сперва познакомилась со мной, а не с ним!

Сбоку сидел темноволосый темноглазый юноша лет восемнадцати. У него был огромный высокий лоб, так неуклюже нависший над укороченным подбородком, что казалось, будто у него вовсе нет зубов. Привлекательности ему не добавляли ни глаза навыкате, ни угрюмый вид. Он потягивал вино, пока остальные вели дружескую беседу. Вторым был старик, иссохший и лысый, не считая нескольких клоков волос на висках. А третий…

Да, этот третий. Третьему, тому самому «другу», о котором говорил выступавший, было где-то, на мой взгляд, между тридцатью и сорока — вернее, он был без возраста, ибо одежда и манеры, абсолютно не модные, более подходили бы Древней Греции или Риму. Его розовая туника, такая длинная, что достигала колен, и ничем не украшенная, видимо, не знала портновской иглы и была просто вырезана из куска ткани. Светло-каштановые волосы, отливавшие золотом и серебром, лежали идеальными волнами, почти достигая пояса, а борода, тоже волнистая, не уступала шевелюре по длине. Несмотря на странный костюм и внешность, он являлся, безусловно, самым красивым во всем зале. Белые и ровные зубы, узкий прямой нос, а глаза… Если Лоренцо можно было сравнить с бриллиантом, то этого человека — с солнцем. Его взгляд отличался удивительной чувственностью и острой прозорливостью.

Я принялась молиться про себя: «Господи, если мне суждено выйти за флорентийца, одного из тысяч, пусть это будет он».

Лоренцо не спешил подходить к друзьям близко, не желая прерывать их беседу. Когда первый закончил говорить, старик, сидевший рядом с красивым философом, нахмурился, глядя на него, и спросил:

— Значит, это правда, что говорят? Ты действительно ходишь на рынок, скупаешь там птиц в клетках и выпускаешь на свободу?

Красавец лишь очаровательно улыбнулся, а тот, что стоял с перепелкой в руке, ответил за него:

— Я несколько раз сопровождал его в этих экспедициях. — С этими словами он сунул жареную ножку в рот и вытянул обглоданную косточку. Потом добавил, не переставая жевать: — Он так поступал еще тогда, когда был зеленым юнцом.

• Предыдущая
• 32/112
• Следующая