Дымка - Джемс Виль - Страница 27
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
— Погоди ж ты!.. — рявкнул мексиканец.
Ругаясь почем зря, он сломал ветку ивы, свисавшую над коралем, и направился к Дымке, чтобы научить его послушанию. Он набросился на него, стараясь поломать сук о голову рвущейся лошади. Бешенство ударило ему в голову… Он убил бы теперь лошадь и не остановился бы, пока не излил свою ярость.
Он колотил и колотил, пока не затрещала ветка, и решил доломать ее до конца, но и тут судьба была против него. Веревка, удерживавшая Дымку на месте, отвязалась, и лошадь вырвалась из его рук.
Негодяй взбеленился пуще прежнего, когда увидел, как его жертва уходит прочь, и швырнул в нее палкой, рискуя задеть других лошадей табуна. Потом, сообразив, что не время теперь ему обламывать нрав лошадям, он оседлал другого коня.
— Ты у меня еще получишь! — крикнул он Дымке, вскочил в седло и выгнал лошадей из кораля.
Двести миль пути было пройдено, и за это время ненависть Дымки к человеку превратилась в болезнь. Смерть врага — единственное, чем он мог бы погасить этот жар. Каждый удар, нанесенный этим человеком по его голове, оставил рубец — рубец, который зажил сверху, но опустился глубже, в самое сердце, и там разросся и жег огнем.
И вот однажды, у края голой равнины, в зарослях вереска, мексиканец увидел высокий прочный кораль. Немного в сторону от него стоял бревенчатый домишко, из табуна подымался дым, а в дверях виден был человек — первый человек, которого встретил вор с тех пор, как угнал лошадей. Но он был спокоен: пять сотен миль оставлено было за плечами, на длинной шерсти лошадей были выстрижены временные фальшивые клейма, впредь до тавренья каленым железом. К тому же хотелось передохнуть и дать табуну набраться сил.
Ковбой с первого взгляда не слишком был расположен к мексиканцу, но он рад был услышать человеческий голос и ничего не имел против того, чтобы провести день-другой в компании. Он согласился даже помочь ему справиться с мышастой лошадью.
На другое утро Дымка увидел, как оба они вошли в кораль. При виде мексиканца он откинул уши назад, и каждая жилка в нем задрожала от ненависти. Он готов был к битве и, чтобы там ни было дальше, рад был случаю встретиться со своим врагом.
Но ему не пришлось померяться силами с врагом: слишком много веревок сразу обвилось вокруг него, и он был брошен на бок и связан, прежде чем успел пустить в дело копыта и зубы.
Мексиканец, увидев, что лошадь теперь не уйдет от него, принялся вымещать на ней накопившуюся в его груди злобу, и когда Дымка, несмотря на стягивавшие его веревки, изловчился и хватил его за рубаху зубами так, что содрал ее почти вовсе прочь, он совершенно ополоумел.
Ковбой, не понимая, чего хочет от лошади мексиканец, стоял в стороне и смотрел. Лошадь всем своим поведением показывала, что он не ошибся, когда с первого взгляда почувствовал неприязнь к человеку с темным лицом. Сперва ковбой готов был вмешаться, вырвать из рук у негодяя палку и воткнуть ее ему в глотку. Но потом, видя, как лошадь рвется в бой, решил действовать иначе.
— Слышь, ты, — сказал он, — какой прок бить связанную лошадь? Похлестал бы ты ее, сидя в седле.
— А то, думаешь, струшу? — ответил тот, блеснув налитыми кровью глазами.
Ковбой усмехнулся про себя, помогая мексиканцу наложить на Дымку седло. При этом он слишком близко пододвинулся к голове лошади, и мгновенно зубы ее щелкнули в дюйме от его руки.
«Несчастный зверь недаром бесится: этот парень довел его до того, что он всех людей считает врагами», — подумал ковбой.
Подпруги были затянуты, и, пока мексиканец усаживался как можно крепче в седле, ковбой снял веревки у лошади с ног, едва упало на землю последнее кольцо, он вприпрыжку бросился к высоким воротам кораля, откуда мог следить за всем с полным своим удовольствием.
Он не успел еще добежать до столба кораля и обернулся, потому что за плечами услышал что-то похожее по звуку на обвал. Дымка вскочил на ноги и решил, что теперь пришла его очередь потешиться над врагом.
Мексиканец немало поездил на своем веку на трудных лошадях и был хорошим наездником, но скоро он увидел, что на таком коне, как Дымка, ему не приходилось ездить: все искусство его не могло поспорить с искусством Дымки, и не прошло и двух минут, как он почувствовал, что седло — не слишком спокойное место.
Луки седла вертелись под ним, ударяя со всех сторон, он не знал уже даже, с какой стороны перед. Скоро он потерял стремена, одно и другое, а потом, когда съехал набок и повис, вцепившись в седло, одно из стремян взметнулось и хватило его между глаз. Это было последней каплей, — вор свалился на землю, точно бочка свинца.
Ковбой, сидя на воротах кораля, смеялся все время, пока шло представление, и особенно ему понравилось, что ездок зарылся носом в пыль, — никогда еще с таким удовольствием не смотрел он, как лошадь отделывает своего седока.
Мексиканец лежал не шевелясь, и ковбой решил было слезть со столба и вытащить его из кораля, прежде чем лошадь заметит его и сотрет в порошок. Как-никак он не мог допустить, чтобы у него на глазах человек был разорван в куски, даже если человек этот и заслуживал смерти. Но Дымка сейчас не обращал на него внимания, — он занят был тем, что старался сбросить с себя седло и все, что пахло врагом. Несколько резких крутых прыжков — и седло заскользило. Оно подымалось по плечам его выше и выше, добралось до самой высокой точки и поехало вниз. Когда седло соскользнуло на землю, сорвавши уздечку, и Дымка, освободившись, вскинул голову кверху, мексиканца не было уже в загородке: он очнулся и без помощи ковбоя выполз вон из кораля.
Ковбой посоветовал ему, не медля ни минуты, седлать другого коня и убираться подобру-поздорову, он помог собрать лошадей и выставил его за ворота лагеря.
Мексиканец не свел еще своих счетов с Дымкой и решил «скрутить его в бараний рог», когда придет время. Но месяцы шли, давно стояла уже осень, а ему все не удавалось прибрать мышастую лошадь к рукам. Все другие лошади были уже проданы, Дымку же вор держал в корале, регулярно «учил» его палкой и кормил впроголодь: он решил сломить ему шею либо сломить его норов и научить послушанию, чтобы можно было взять за него любую цену.
Однажды ночью сорвался бешеный мартовский ветер, расшатал ворота кораля и распахнул их настежь.
Дымка не замедлил уйти на свободу, и, когда через несколько дней мексиканец в погоне за лошадью увидел его, Дымка унесся прочь с табуном диких коней.
Все это лето вор старался отрезать Дымку от табуна и загнать его в кораль, но к нему труднее было подступиться, чем к любому дичку. Дымка знал, что ждет его, попадись он снова в руки врагу.
Но враг не намерен был уступить — он не мог допустить, чтобы кто-нибудь одержал над ним верх, будь то даже норовистая лошадь. И в это лето, когда Дымка был на свободе, он проследил, какой круг делает Дымка и дикий табун, стараясь уйти от погони.
Вот почему, когда осенью он снова отправился в погоню за Дымкой, он точно знал наперед, в каких местах ему нужно расставить запасных лошадей. В конце пути был устроен кораль-западня. В один из вечеров мексиканец наткнулся на Дымку и понесся за ним и другими конями дикого табуна.
Это была долгая гонка, дички отставали один за другим, но Дымка и самые выносливые из табуна скакали прямо по линии, на которой расставлены были пикеты вора. Мексиканец прыгал из седла в седло, и самые сильные мустанги свернули вбок, но Дымка несся вперед и вперед, пока на подгибающихся, усталых ногах не очутился среди крыльев ловушки, а там и в корале.
Несколько дней Дымка был точно во сне. Он смутно чувствовал, как его тащили и дергали вправо и влево до самого логова вора, как на другой день его оседлали и дергали снова взад и вперед, как потом враг сел на него верхом и плетью и шпорами заставил бежать его рысью. То ли он не понимал, что враг на нем, то ли не подавал вида, что понимает. Клок сена, брошенный ему, остался незамеченным. Дымка почти не пил — разве что ему случалось забраться в дальний конец кораля, где протекал ручеек.
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
