Тайны гор, которых не было на карте... - Вихарева Анастасия - Страница 71

Зов, в отличии от Проклятия, обрушивал на землю столько любви, оргазма и плотского удовольствия, что порой вампир становился его пленником, снова и снова вкушая запретный плод, удерживая его на поверхности. Земля, которая выходила на стороне вампира, купалась в благодати. Боль оставалась под благодатью. Обновить Зов не представлялось возможным, он накладывался на душу, когда вампиры вступали в брак, связывая себя клятвой, и высказывали пожелания, которые бы летели от них самих. "Ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам." При полном молчании уста проникали в человека электромагнитной волной, подчиняя и расположивая его к себе. Проклятым после этого жить оставалось недолго — мощные проклятия, которые совершенствовались из года в год, убивали их раньше, чем когда вампиры осознавали недосказанное и желание получить иное, чем то, что пожелали себе по молодости и недомыслию. К наложению Зова готовились основательно, продумывая каждое слово, каждое движение. Некоторые умные вампиры старались оставить души доживать где-нибудь в укромном месте, приставляя оборотней, чтобы иметь возможность протыкать сознание проклятого изнутри и снаружи. Но не каждому дано было столько терпения, ибо каждый вампир, душа которого горела в Аду, в Царствии Небесном, имел возможность рассказать новоиспеченному вампиру, какое неземное наслаждение лилось на вампира, когда он оставался единственным хозяином Царствия Божьего, приблизив к себе Небесное и уперевшись в него одним концом.

Когда душа попадала в Ад, земля, лишившись одного из сознаний, отверзала всю свою мощь на выживание с одним сознанием. Ментал был всего лишь землей, пусть и умной, способной производить миллиард операций в секунду. Говорить своими словами Писец не умел, вытаскивая на поверхность все, что успел собрать за свою жизнь, выставляя сознанию, как доказательство ее либеральности. Писец, вгрызаясь в изучение гранита Бытия, настолько праведно исполнял наложенные на него обязательства, что до самой последней минуты, бился за выживание, снабжая всем необходимым самого достойного, который таковым себя обозначил.

Проклятие же, наоборот, окатывало проклятого таким откровением, что загляни проклятый внутрь себя, он ужаснулся бы, каким пыткам подвергалось его душа из раза в раз — но и он лишь пил откровения, не задумываясь о том, что пьет. Мучить и убивать себя у отверженных было в обычае. Когда приносились жертвы над вампиром, к проклятому обращались с просьбами самоустраниться, красочно расписывая мотивы и его положение, когда самоубийство, или его устранение, или ограбление было выходом из затруднительного положения.

И только Великого Виночерпия, Пилата по призванию, устраивала беспроигрышная для Него смешная картина, когда два сознания, призванные охранять друг друга, протыкая друг друга, проигрывали ему свою землю, поливая ее огнем и серой. Не хуже Дьявола, поставленного над Землею, который видел в комичной ситуации бессовестное отношение к драгоценейшему дару, предназначая обоих на убой, как скот, который мыслить разумно и оценить его имущество не умел. Для него земля под Твердью была не меньше той, которая над Твердью. Голова ее была обращена в его сторон, и сознание его закрывало обе земли, умея и пролить дождь, и произнести слово. Дьявол не был ни правшой, ни левшой, обеими руками он владел одинаково искусно, одна рука другой была в помощь, но он был самым настоящим вампиром, и пил кровь с неменьшим удовольствием, с каким ее пили вампиры.

И тоже тайно, у тех и у других, и вроде как бы не пил…

У него не было души как таковой. Бездна сознания не имела. Бытие и Небытие для Дьявола и Бездны были условными. Дьявол просто стоял на Ней обеими ногами, и там, где он стоял, была земля. Но кто бы стал задумываться об этом, если жизнь — вот она, бьет ключом, и крик радости рвет дух… И вампиры, и проклятые, и оборотни, и люди были уверены: Бог не имеет права отказать им в прощении, ибо такова жизнь — выживали, как умели…

Участие в ритуале Проклятия предоставляло вампирам возможность черпать силы в источниках, которые притекали к ним отовсюду, оставаясь не узнанным и приблизившимся к раненному сознанию. Это открытие было сделано давно, но никто до Спасителя, не сумел реализовать его. Вернее, Спасителей было много, но когда среди вампиров не оставалось ни одного праведника, наступали времена тяжелые: жара, когда сам кислород уже не мог существовать в атмосфере, разогревались материки и плавилась земная кора, или морозы, когда не выживал ни один вид, и снова остывала земля, потопы, невесть из каких краев прилетали гигантских размеров метеориты… Бессмертие человека заканчивалось там, где заканчивалась любовь и терпение Дьявола к своему творению.

В последнем историческом периоде именно Спаситель сумел удобрить землю Дьявола, оценил возможность черпать силы, где вампиры ранее берегли себя. Креститься огнем умели и до него, тот же Ваал, которого поднимали до Небес, как Бога — каждый родитель с удовольствием бросал дитя свое в огонь, открывая перед ним новые перспективы. К Молоху проводили сыновей и дочерей через огонь. Манасия не брезговал огнем, Египетские фараоны и жрецы… С одной стороны, вампиризм любое государство обрекал на разрушение — огонь, ниспосланный свыше, поедал дома и народы, благополучие в таком государстве всегда было видимым, и шаталось государство от малейшего ветерка, горело, как сухая солома, не было в нем Дьявольской хватки, Дьявольской изворотливости, Дьявольского благословения…

Спаситель поставил точку в борьбе вампиров и человека, обрекши свою душу гореть огнем истинной любви, когда, узнав ее, отрекся не дрогнувшим голосом. Спутниц у него было много, и Магдалена и еще одна Мария, и Марфушка, и все прочие, которые волочились за ним толпами, и все целовали ноги, обливая едем и слезами, оттирая волосами. Натруженные его ноги не знали усталости, им постоянно требовался косметический уход. И со всеми имел лобзания… Какой мужик не позавидует? Даже матери своей и братьям, которые пытались вернуть его в семью и как-то успокоится, ответил: вот Матерь моя, Жена моя, Сестра моя! А вот мои братья! — и указал на свору мытарей и пьяниц, которые тоже всюду волочились за ним, тяготясь духовными узами.

И вместо того, чтобы бросить камень, родственники и душа Спасителя между ними, не нашлись что сказать. Редкий был в то время случай, когда бы душа так явно отказывалась бы от души, от ближнего своего, разменяв ее на несколько динариев заезжего купчишки, который сжалился над поставленным в трудные условия человеком. Не иначе, у купчишки душа была при нем: вампиры нищих не слишком жаловали, исключая их из своей жизни. А как упали в глазах первосвященник и левит!

Вампиры только диву дались, когда Богочеловек обозначил их, как спасение. И так стала истиной истина, что не сберегший душу свою, сберегает тело.

Многие бросали вызов Закону, изложенному учениками Дьявола, которых называли пророками. Прорекали они всякому нарушителю неведомые муки, которым становились свидетелями — а показать не могли, если сам человек не желал участвовать в их страшных нравоучениях, когда внезапно начинала раскалываться голова или гнетущая удавка затягивалась на шее, или вдруг будто становился человек без ног, чувствуя свои культяпки. Кто захочет заглянуть в Ад раньше, чем там окажется? Но только Спасителю удалось перечеркнуть Закон, открывая его по новому — на Себя! В упрощенном варианте. Сводился он к одному — люби меня, люби Благодетеля, люби Царя — и будет тебе. Тем более, что Спаситель объяснил, что молитвы обязательно будут услышаны, и сердце Бога неизменно составит о человеке представление в соответствии с представлениями человека о себе, если приготовит себе белые одежды.

Откуда ему было знать, что у Бога и сердца то нет — разве что обозначить сим органом можно было Землю, которую поливал человек огнем и серой. Но сработало. И уже всякий вампир перестал сомневаться, что Спаситель знал, как поставить себя Богом над землей человека. Теперь Господь виделся человеку, то как царь, который внезапно обуреваем жаждой наживы, и все ищет с кого долги собрать во сто крат больше того, сколько отдал в долг. (А кто не мечтает?)