Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/47
• Следующая

Получается, отец — пассионарий? Этот вывод мне не нравится. Все же пассионарий — это не только «человек длиной воли», а отец — просто эгоист. Наверное, ключевой момент в пассионарности — способность пожертвовать собой ради других, бросить все ради ДЕЛА, а не ради собственного благополучия и комфорта.

— Ты чего приумолк? — не оборачиваясь, спрашивает Нефедов. — Голова как? Не болит?

— Нормально.

Про голову он спрашивает не случайно. После той битвы у стен Махандари я несколько дней мучился жестокими головными болями. Контузия. Или, говоря медицинским языком, общее поражение организма вследствие резкого внешнего механического воздействия. В моем случае таким воздействием стала ударная волна от взрыва пороховой бомбы.

Собственно, после взрыва бой закончился. Бомба убила семерых кашгарцев, остальных посекло камнями, опалило огнем, оглушило и подоспевшие дружинники во главе с князем саблями и ножами добили их, полностью истребив весь отряд.

Меня спасло то, что я стоял не на самом гребне вала и взрывная волна, отразившись от земляной насыпи, ушла вверх. Жрец Риши тут же объявил случившееся «чудом пророка Пилилака». Меня на руках отнесли в Махандари и почти сутки окуривали дымом священных костров, изгоняя из тела демона беспамятства. Все это время князь, Телли, жрец и Нефедов не отходили от меня, а остальные маханды молились богам, чтобы пророк выжил.

Очнувшись, я первым делом велел собрать все трофеи. Оказалось что трупы врагов вместе с оружием и всеми вещами зарыты в «поганой яме». Своих мертвецов маханды сжигали, хороня пепел в курганах или каменных могилах, а чужаков попросту закапывают. Пришлось настоять на эксгумации — для дальнейшего похода нам нужно было оружие и снаряжение.

С комбинезонами вышла промашка — маханды так издырявили мертвецов, что их одежда превратилась в лохмотья. Выбрав пару более-менее целых рюкзаков, собрав патроны и пристреляв две наиболее сохранных М-16, я объявил, что пророк Пилилак и его слуга отправляются в дальний путь. Конь звал меня, не давал спать, слал видение за видением. И днем, и ночью в ушах стоял несмолкаемый шепот: «Долина Неш. Иди в долину Неш…».

На прощание князь Атхи устроил богатый пир в мою честь и подарил тот самый кинжал, которым я расковыривал днище бочки с порохом. По махандским обычаям это была высшая честь — принять оружие из рук самого князя. Нефедов получил куда менее ценный, с точки зрения обитателей Махандари, подарок — всего лишь мешочек с драгоценными камнями.

В ответ я одарил этих людей «заветами пророка Пилилака», тут же занесенными на скрижали мудрости. Заветы были очень просты: «учиться военному делу настоящим образом», то бишь постоянно упражняться в стрельбе и боевых искусствах; «кадры решают все», что означало подбор на ключевые должности людей не по степени родства с князем и знатности происхождения, а по способностям; «миром правит информация» — тут я просто объяснил старейшинам и князю, что без разветвленной системы далеко вынесенных постов, связанных Махандари через гонцов, следующий отряд тех же кашгарцев уничтожит племя. «О враге вы должны знать за несколько дней до того, как он приблизится к вашим границам, — сказал я махандам. — Тогда у вас будет время подготовиться и встретить его во всеоружии».

Тропа идет по скалистой гряде, петляя между утесов. Она то ныряет в расселины, то вьется над обрывами. Иногда ширина ее не превышает ладони. Слева — отвесная стена, справа — бездна, над головой — облака.

Мы в пути второй день. Перевал Сломанных ребер совсем рядом. Там кончаются владения махандов и начинается спуск в проклятую долину Неш, из которой еще никто не возвращался. Так гласит легенда, рассказанная нам старцем Риши.

Воля, подстегиваемая конем, ведет меня вперед. Душа же стонет и плачет. Душа хочет вернуться, потому что сердце мое живет там, за серыми стенами Махандари, в доме князя Атхи.

Т е л л и…

Как я хотел остаться с ней! Каждый день, каждый час видеть ее лицо, прикасаться к золотым волосам, слышать ее голос… Но Нефедов прав — мы не можем быть вместе. И дело тут даже не в том, что я — советский гражданин, а она — дочь князя племени махандов, застрявшего не то чтобы в средневековье, а вообще в каких-то невообразимо далеких временах, когда мир был еще юн.

Я сойду с ума, если не последую за конем. Мой долг выжжет меня изнутри. Поэтому для себя я решил так: потом, когда все свершится и закончится — вернусь к Телли. За Телли. Просить Нефедова, чтобы он перевел эти слова девушке, я не стал. Просто посмотрел ей в глаза — и она поняла меня, как поняла тогда, у курганов, перед боем с кашгарцами.

Двурогая вершина Буй-сар белеет по левую руку от нас. Впереди, совсем близко — перевал Сломанных ребер, до него уже подать рукой. Несмотря на зловещее название, он расположен достаточно низко. Здесь нет ледников, как на жутком Карахоле, где мы едва не погибли. Я не чувствую признаков горной болезни, и вообще ощущаю себя, как говорится, на все сто. Голова ясная, руки-ноги в порядке. Если бы не тоска по Телли… Справа синеют горные цепи, теряющиеся в мглистой дали. Когда-то через них к перевалу пришло племя махандов, спасавшееся от фанатиков-мусульман. Риши говорил нам, что переход был очень трудным.

Горные демоны брали по две-три души в день. Мы не могли погребать умерших в огне, как велит обычай, и оставляли их на скалах, разбивая кости камнями.

Зачем?

Чтобы в мертвые тела не вселились злые дэвы и не преследовали нас. Больше всего трупов осталось на перевале. Именно поэтому он зовется перевалом Сломанных ребер.

Тропа выводит нас к черному, как смоль, утесу. Он торчит над пропастью, как гнилой зуб. Чтобы обогнуть его и попасть на перевал, нужно пройти по подвесному мосту, висящему над бездной. Мост сделан из веток, камней, глины и выглядит настолько ненадежно, что я заранее потею и невольно начинаю тяжело дышать. Под нами метров сто пустоты, внизу шумит горный поток. Нефедов предлагает сделать связку. Это разумно.

Веревки у нас — три отреза. Отрез — это махандская мера Длины, составляющая тридцать шагов. Еще мы взяли с собой овчинные шубы, шерстяные носки, холщовые плащи, воду и продукты — вяленое мясо, лепешки, просо, сушеные яблоки и изюм из горного винограда. И патроны — порядка четырех сотен натовских патронов калибра 5,56 миллиметра. У Нефедова есть топор, у меня — кинжал князя Атхи.

Обвязываю веревку вокруг пояса. Снимаю рюкзак. Я понесу его в руках, чтобы, если что, сразу бросить М-16 за спиной.

Американский автомат легче «Калашникова», но все равно это дополнительный вес. На утлой дорожке из хвороста каждый грамм имеет значение. Профессор первым ступает на мост. Раздается треск веток, вниз летят камешки, мусор, щепки.

— Ничего, — улыбается он, повернув голову. — Не мы первые не мы последние.

Это звучит как заклинание.

Я следом за ним ставлю ногу на ветки. Ну, теперь все зависит только от тех безвестных мастеров, что протянули эту дорожку над бездной.

Шаг за шагом мы продвигаемся вперед. От нагретой стены утеса исходит ощутимое тепло.

— Если я сорвусь, — не поворачиваясь, тихо говорит вдруг Нефедов, — сразу ложись. Так удельное давление станет меньше.

Я не успеваю ничего ответить — потрескивание веток под ногами внезапно сменяется громким хрустом и я проваливаюсь, обдирая пальцы о камень в тщетной попытке удержаться на отвесной стене. Веревка натягивается, больно врезаясь в спину.

— Не дергайся! — кричит Нефедов. — Я попробую тебя вытащить!

Раскачиваюсь над пропастью, как маятник. В лицо летит песок, всякий сор. Мост снизу выглядит еще более пугающе — гнилые сучья, забитые в трещины, тонкие прутики, заплетенные между ними. Такое сооружение не выдержит и кошку.

— Ы-ых! — выдыхает Нефедов, подтягивая меня наверх. — Ы-ых!

Хватаюсь левой рукой за веревку, упираюсь ногами в камень, чтобы помочь профессору. Медленно, сантиметр за сантиметром, я возвращаюсь в мир живых. Когда до моста остается метра два, подъем прекращается.

• Предыдущая
• 18/47
• Следующая