Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/47
• Следующая

Понятно, что шансов у меня никаких. Но так уж устроен мир, что кто-то всегда лучше подготовлен, лучше оснащен, предупрежден, обучен. Если бы мы, к примеру, стрелялись — тогда преимущество оказалось бы на моей стороне. Но стрелковые поединки в долине — редкость. Огнестрельное оружие тут является монополией «цивилизованного меньшинства».

— Начинайте! — слышу я голос Ольги.

Кобдо поглубже нахлобучивает шлем и, помахивая палицей, начинает двигаться в мою сторону. Зрители орут. Я иду ему навстречу, держа шашку клинком вниз. Надо побыстрее кончать с этим цирком. Интересно, насколько больно умирать от удара железным шаром по голове? Волнения я не чувствую. Злости на Ольгу, штабс-капитана, Нефедова — тоже.

Я просто устал. Мне хочется выспаться. Лечь — и спать трое суток. Или четверо. Справиться с Ольгой, доказать ей, что я имею право на свою волю в делах и поступках, мне не удалось. Поединок я не выиграю. Значит, остается смириться и жить как указывают обстоятельства.

— Давай! — говорю я монголу и указываю на свою макушку. — Прямо вот сюда! Один удар — и все. Ну!

Он с ревом прыгает на меня, палица взлетает в небо. Жители долины, наблюдающие за боем со склонов, вскакивают на ноги. Визжат кушанские дети, улюлюкают женщины, вопят мужчины.

На долю секунды зависнув над головой Кобдо, железный шар со свистом несется вниз. Инстинкт самосохранения, могучий и всесильный, в самый последний момент заставляет меня увернуться. Палица с глухим шлепком врезается в траву. Я наступаю на рукоять, поднимаю шашку. Монгол бьет меня щитом, пытаясь высвободить оружие. От удара я падаю, бестолково тычу клинком снизу вверх, пытаясь попасть в незащищенную руку Кобдо, держащую щит. Неожиданно скрежещущая по доспехам багатура шашка проваливается словно бы в пустоту. Кобдо охает и выпускает рукоять палицы. Она уже не нужна монголу — он мертв. Острие шашки попало в щель его панциря и вошло меж ребер прямо в сердце.

Бывает же!

Я поднимаюсь на ноги и обвожу взглядом склоны холмов. Стоит оглушающая тишина. Сотни глаз смотрят на меня. Есаул подходит, забирает шашку, несколько раз втыкает ее в землю, чтобы счистить кровь. Ольга встает с камня, и я отчетливо слышу ее слова:

— Как скучно, господа. Прямо роман. Герой оказывается героем и подтверждает свое реноме. Тоска.

И не глядя на меня, объявляет:

— Мое слово нерушимо. Вы свободны, Артем Владимирович, но я бы не советовала вам попадаться мне на глаза.

Она идет к лошадям. Нефедов забегает вперед, кланяется:

— Ваше сиятельство, позвольте мне поговорить с ним? Напоследок?

— Конечно, профессор. А потом присоединяйтесь к нам — сегодня будем охотиться в западной части долины.

Они уезжают. Другие зрители тоже потихоньку расходятся. Монголы уволакивают труп Кобдо. Нефедов подходит ко мне, улыбаясь, но я вижу, что глаза его холодны.

— Поздравляю! — он протягивает мне руку.

— Не с чем, — я пожимаю его ладонь и понимаю, что Нефедов нервничает. — Что тебе нужно?

— Дай мне коня, Артем.

— Нет.

— Ну, теперь-то, в этом месте, ведь все равно! Дай!

— Нет.

— Ты что, не понимаешь, что все! — Нефедов начинает кричать, размахивая руками. — Не будет больше ничего — ни походов, ни могилы Чингисхана. Мы обречены жить здесь вечно, понимаешь?! Не упрямься, дай коня. Я просто посмотрю!

— Нет.

— Сволочь, — с чувством говорит профессор, вытаскивает из-за ремня подаренный Слащевым «Смит-и-Вессон» и стреляет мне в лоб…

Темуджин пил хмельную арху, как воду. За войлочными стенами новой юрты горланили нукеры, смеялись женщины, звенели струны моринхууров[15], трещали костры, протяжно растекались над огромным станом песни.

Объединенное войско Тоорила, Джамухи и Темуджина праздновало победу. Сломана меркитская шея, побиты враги, захвачена богатая добыча. Отбита, спасена красавица Борте — теперь вся степь знает: Темуджин — это сила.

Но не весело сыну Есугея. Смотрит он на Борте — и горбит плечи, давя тяжелый вздох.

Три дня и три ночи Темуджин, повесив пояс на шею, а шапку на руку, с обнаженной грудью возносил молитвы Вечному Синему небу. И все это время Борте, его Борте, уже была наложницей меркитского сотника Чилгрэ-боко.

Скрипнув зубами, Темуджин оросил короткий взгляд на круглившийся живот Борте. Через три месяца она должна родить. Но чей это ребенок? Когда, в какой день он был зачат? В ночь накануне набега меркитов? Или две ночи спустя — но уже не от его, Борджигинова семени?

Как узнать? У кого спросить? Шаман Мунлик бренчал амулетами, бил в бубен, говорил с духами. Ответ, полученный из Верхнего мира, озадачил Темуджина: «У пчелиной матки все пчелы — дети ее. У царя людей все подданные — дети его».

Борте не смотрела на мужа, сидела, как каменный истукан, только пальцы с зажатой иглой порхали над вышивкой. Потемнело ее лицо. Огрубели руки. Не женой — наложницей и служанкой жила она в юрте Чилгрэ-боко. За позор этот уже отомщено страшной местью. Лежит где-то в степи зарубленный сотник и кости его грызут дикие звери. А вместе с Чилгрэ-боко лежат, не погребенные, и тысячи меркитов.

Когда вернулся Темуджин из похода к своему куреню, увидел он лишь пепелище да старух, рыдающих над опоганенным жилищем.

Темуджин поблагодарил Вечное Синее небо за спасение матери, а потом велел Боорчу, Джелме и Бельгутею скакать к хану Тоорилу за подмогой. Сам же, вместе с Хасаром, отправился в иные земли, на реку Онон.

До Темуджина дошли слухи, что там стал в большой силе и почете юный хан джардаранов Джамуха. Когда-то он спас Темуджину жизнь, предупредив его о коварстве тайджиутов.

Тогда мальчики побратались, став андами. Теперь сын Есугея решил попросить у побратима помощи.

Полгода ушло на создание воинского союза. Джамуха тепло принял Темуджина, а услыхав рассказ о злодеяниях меркитов воскликнул:

— Постель твоя опустела, брат! Половина груди твоей оторвана. Мое сердце от этого полнится скорбью. Что ж, мы раздавим подлых меркитов и освободим нашу госпожу Борте!

Двадцать тысяч кераитов вывел из своих степей хан Тоорил, две «тьмы»[16] джардаранов пришли с Джамухой. И множество охочих людей из разных племен встали под туг Темуджина — степь еще не знала такого огромного войска. Но и враг был силен. Хан удуут-меркитов Тохтоа-беки призвал себе на подмогу увасов и хаатов, меркитские племена, кочевавшие от степи Буур-кеер до реки Селенги.

В этой войне победу мог одержать лишь тот, кто сумеет разгадать замыслы врагов и ударить в самое слабое место. Но самое главное — нужно было спешно и тайно перебросить через огромные расстояния войска и обозы. По уговору, отряды Тоорила и Темуджина встречались все у той же горы Бурхан-халдун, а у истоков Онона к ним должен был присоединиться Джамуха со своими джардаранами.

Темуджин впервые столкнулся с трудностями войсковой организации. Нещадно нахлестывая коня, он целыми днями носился среди расположившихся у подножия священной горы воинских станов, плетью и мечом добиваясь безоговорочного подчинения. Волк помогал ему, устрашая строптивых и заносчивых. Сына Есугея-багатура зауважали — все видели, что это не просто юноша из знатного рода, но и настоящий вождь, готовый, если надо, на все.

Кераиты подошли к горе на несколько дней позже уговора — Темуджин поклонился названному отцу Тоорилу, а потом сказал, цедя слова сквозь зубы:

— Разве мы не договаривались и в бурю на свидание, и в дождь на собрание приходить без опоздания? Разве отличается от клятвы ханское «да»?

Изумленный Тоорил признал, что виноват и заслуживает выговора. Затем соединенное войско выдвинулось к Онону, встретилось с отрядами Джамухи и пошло на север, навстречу врагу.

Тохтоа-беки вместе со своими воинами кочевал в тот момент бескрайней Буур-кеер. Он был уверен, что его противники начнут войну не раньше осени и не слал гонцов к другим меркитским племенам.

• Предыдущая
• 26/47
• Следующая