Форма воды - Камиллери Андреа - Страница 14

• Предыдущая
• 14/30
• Следующая

– Сейчас?!

– Нет, не сейчас, конечно, но поверьте, ситуация щекотливейшая.

– Можно было бы завтра утром, но завтра утром же похороны? Вы, полагаю, будете очень заняты.

– И еще как! А также и после обеда. Знаете, наверняка останется какой-нибудь важный гость.

– И когда же?

– Ну, если подумать, мы все же сможем встретиться завтра утром, но пораньше. Вы в каком часу обычно приходите на службу?

– К восьми.

– В восемь было бы чудесно. К тому же речь идет о нескольких минутах.

– Послушайте, адвокат, именно потому, что у вас завтра утром будет мало времени, не могли бы вы хоть пролить свет на предмет разговора?

– По телефону?

– В двух словах.

– Хорошо. До меня дошли слухи, не знаю, насколько они соответствуют действительности, что вам был передан некий предмет, найденный случайно на земле. И мне поручено получить его обратно.

Монтальбано прикрыл ладонью трубку и прямо-таки зашелся от хохота, ну чисто ржущий жеребец. Он наживил на крючок Якомуцци историю о цепочке, и его хитрость прекрасно сработала, клюнула самая большая рыба, на которую он только мог надеяться. Но как удавалось Якомуцци оповещать всю округу о том, что отнюдь не всем должно было быть известно? Он что, использовал лазерные лучи, телепатию, магические ритуалы шаманов? Между тем адвокат кричал в трубку:

– Алло! Алло! Я вас больше не слышу! Что, разъединилось?

– Нет, простите, это у меня упал на пол карандаш, и я за ним нагнулся. До завтра, до восьми утра.

Как только раздался звонок в дверь, Монтальбано откинул макароны на дуршлаг и пошел открывать.

– Что ты мне приготовил? – спросил Дзито, входя.

– Макароны с чесноком и маслом и креветки с маслом и лимоном.

– Превосходно.

– Иди в кухню помогать. А я тебе тем временем задаю первый вопрос: ты можешь выговорить «щекотливейший»?

– Ты что, уже в детство впадаешь? Заставляешь меня мчаться сломя голову из Монтелузы в Вигату, чтобы спросить, могу ли я произнести такое-то слово? Это совсем легко.

Он попытался три или четыре раза, упорствуя все больше, но не сумел – язык у него с каждым разом заплетался все сильнее.

– Нужно практиковаться, долго практиковаться, – сказал комиссар, думая о Риццо и имея в виду отнюдь не только большую практику адвоката в деле произнесения скороговорок.

За столом, как это обычно бывает, говорили о еде. Дзито, повспоминав о фантастических креветках, которые ему довелось отведать десять лет тому назад во Фьякке, раскритиковал степень готовности креветок Монтальбано и осудил отсутствие даже самого намека на петрушку.

– С чего это вы все вдруг на «Свободном канале» сделались пуританами? – атаковал без предупреждения Монтальбано, когда они пили восхитительное белое вино, которое его отец откопал где-то около Рандаццо. Неделю назад он привез шесть бутылок, но на самом деле это был лишь предлог, чтобы малость побыть вместе.

– В каком это смысле пуританами?

– В том смысле, что вы поостереглись ославить Лупарелло, как делали в подобных случаях. Ничего себе, инженер умирает от инфаркта вроде как в борделе под открытым небом, среди шлюх, котов, голубых, со спущенными штанами – стыд и срам, – а вы, вместо того, чтобы ухватиться за такую новость, встаете по стойке «смирно» и ни гугу об обстоятельствах его смерти.

– Не в наших правилах отплясывать на чужом горе, – сказал Дзито.

Монтальбано захохотал:

– Сделай мне одолжение, Николо. Иди ты куда подальше вместе со своим «Свободном каналом».

Теперь расхохотался Дзито:

– Ладно, дело было так. Через несколько часов после обнаружения трупа адвокат Риццо бросился к барону Фило ди Баучина, красному барону, миллиардеру-коммунисту, и умолял его на коленях, чтобы «Свободный канал» не рассказывал о постыдных деталях. Он воззвал к рыцарскому благородству, которым предки барона, кажется, в древности отличались. Как ты знаешь, у барона в руках восемьдесят процентов акций нашего канала. Вот и все.

– Все, как бы не так. А ты, Николо Дзито, заслуживший уважение противников тем, что говоришь всегда то, что должно, отвечаешь барону «так точно» и поджимаешь хвост?

– Волосы у меня какого цвета?

– Рыжие с красным отливом.

– Монтальбано, я красный изнутри и снаружи, принадлежу к коммунистам злым и злопамятным, виду вымирающему. Я согласился потому, что уверен: тот, кто просил скрыть обстоятельства смерти и не очернять память бедняги, желал ему не добра, как пытался представить, а зла.

– Не понял.

– А я тебе объясню, святая простота. Если ты хочешь, чтобы о скандале забыли как можно скорее, ничего другого не нужно, как только постоянно говорить о нем, – по телевизору, в газетах. Снова и снова, опять и опять, вскорости народу это начнет надоедать – ну сколько можно! Ну когда же это кончится! Увидишь, что через полмесяца наступит пресыщение, никто больше слышать не захочет об этом скандале. Ясно?

– Думаю, да.

– Если же, наоборот, все замалчиваешь, само молчание начинает говорить, расползаются самые невероятные слухи, раздувающие скандал до бесконечности. Хочешь пример? Знаешь, сколько телефонных звонков поступило в редакцию как раз из-за нашего молчания? Сотни. А это правда, что инженер имел в машине по две девочки за раз? А правда, что ему нравился бутерброд и пока он совокуплялся с проституткой, негр его обрабатывал сзади? И последний, вечером сегодня: а правда, что Лупарелло дарил своим сучкам сногсшибательные украшения? Говорят, одно такое нашли на выпасе. Кстати, ты что-нибудь об этом знаешь?

– Я? Наверняка какой-нибудь бред, – невозмутимо соврал комиссар.

– Вот видишь? Я уверен, что через несколько месяцев объявится какая-нибудь скотина, которая придет у меня спрашивать: а правда, что инженер насиловал четырехлетних детишек, а потом их поедал, нафаршировав яблоками? Его позор будет вечным, превратится в легенду. И теперь, я надеюсь, ты понял, почему я ответил «да» тому, кто просил меня замять дело.

– А какая позиция у Кардамоне?

– М-м, кто его знает. Выбрали его очень странно. Видишь, в правлении фракции были все люди Лупарелло, если не считать двух сторонников Кардамоне, которых держали там для блезиру, чтоб показать, что они, мол, демократы. Никто не сомневался, что новым секретарем обязательно сделается кто-то из последователей инженера. Однако сюрприз: встает Риццо и предлагает Кардамоне. Прочие члены клана в столбняке, но протестовать не смеют: если Риццо выдвинул такую кандидатуру, значит, существует какая-то скрытая угроза, и во избежание беды лучше поддерживать тактику адвоката. И голосуют за. Приглашается Кардамоне, который, согласившись занять должность, сам лично предлагает, чтобы его помощником выбрали Риццо, к великому разочарованию двух своих представителей. Но я Кардамоне понимаю: лучше плыть с Риццо в одной лодке, – наверное, думает он, – чем оставлять его в волнах, как плавучую мину.

Потом Дзито завел разговор о романе, который думал написать, и так они досидели до четырех утра.

Проверяя, хорошо ли растет цветок, который ему подарила Ливия и который он держал на карнизе за окном кабинета, Монтальбано заметил, как подъехала синяя машина, наподобие тех, в каких ездят в министерствах, укомплектованная телефоном, шофером и телохранителем, который вышел первым и выпустил человека низкого роста, лысого, в костюме цвета автомобиля.

– Тут на улице один тип, который должен со мной поговорить, пропусти его сразу, – сказал он охраннику.

Когда Риццо вошел, комиссар отметил, что на рукаве у него черная повязка шириной в ладонь: адвокат уже облачился в траур, чтобы отправиться на церемонию погребения.

– Что мне сделать, чтобы вы меня простили?

– За что?

– За то, что побеспокоил вас в вашем собственном доме поздней ночью.

– Но ведь вопрос, как вы мне сказали, щекотливей…

– Щекотливейший, именно.

Ну какой же он молодец, этот адвокат Пьетро Риццо!

• Предыдущая
• 14/30
• Следующая