Девочка в бурном море. Часть 2. Домой! - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/45
• Следующая

Взрывы глубинных бомб уже не страшили. Антошка чувствовала, что она что-то потеряла. Слово «союзник», светлое и какое-то волнующее, распалось.

Да, война перевернула все представления о гуманности, нарушила великий и святой закон международного товарищества моряков.

В мирное время слова: «Человек за бортом!» — звучали набатом. «Человек за бортом!» — этот сигнал поднимал на ноги всю команду корабля. Люди работали четко, слаженно, с невиданной быстротой и сноровкой. Визжали лебедки, спускались шлюпки и штормтрапы, сбрасывались спасательные плотики. Десятки моряков вызывались перемахнуть через борт в кипящую пучину, чтобы спасти человека. За жизнь одного человека шла борьба многих людей.

Случись пожар на пароходе или другая катастрофа, в мирное время в эфир летел сигнал тревоги: шестнадцать тире, а за ними позывные: три точки, три тире, три точки. SOS! Сигнал бедствия! Сотни кораблей принимали этот сигнал, и штурманы проверяли по карте, как близко они находятся к месту катастрофы, чтобы ответить: «Держитесь, подойдем через два часа… через двадцать минут…» Десятки кораблей под разными флагами меняли свой курс и спешили на помощь. За жизнь корабля, потерпевшего бедствие, и жизнь его команды шла борьба нескольких кораблей разных национальностей. И никого не интересовало, кораблю какой национальности оказывается помощь, какие люди находятся на борту, какого цвета их кожа, какого они вероисповедания или политических убеждений. Помочь человеку, кораблю, терпящему бедствие в море, было святым долгом.

А сейчас, когда идет война? Потоплен миноносец, десятки людей барахтаются в ледяных волнах, захлебываются, кричат, хватаются за щепки, тонут. Тонут офицеры и матросы английского военного корабля, но, согласно инструкции Британского адмиралтейства, пароходы идут прежним ходом, не изменив курса, холодные, равнодушные в своей неторопливости. Капитаны берут трубку в рот, словно стараясь заткнуть себе горло, чтобы не отдать команды застопорить машины, спустить шлюпки, спасать людей. Рулевые впиваются в штурвальное колесо, капитан становится к телеграфу, готовый перевести стрелки на «малый ход», «стоп», матросы прилипают к борту, провожая обезумевшими глазами барахтающихся в волнах людей, готовые прыгнуть за борт…

Но корабли в составе конвоя идут строем, как солдаты на парадном плацу, идут по инструкции Британского адмиралтейства. На место катастрофы будет послано одно-два спасательных судна, если будет послано…

Погибнет корабль в мирное время, напоровшись на подводную скалу, разбитый штормом или сгоревший, на тихой улочке Лондона во дворце Ллойда церемониймейстер в красной мантии торжественно подойдет к медному колоколу, ударит три раза и возвестит, что на такой-то широте и долготе погиб корабль, построенный там-то и такого-то водоизмещения. Три мерных удара, и колокол еще долго гудит, печально гудит, и люди, проходящие мимо дворца, заслышав траурные удары колокола, остановятся, снимут шляпы и почтят минутой молчания погибший корабль.

Агенты страховой компании Ллойда во всех портах мира наблюдают и за новыми, только что спущенными со стапелей торговыми кораблями, и за их рейсами, и за терпящими бедствие в море. И радиовышки во всех портах Англии принимают короткие рапорты от своих агентов. Во дворце Ллойда в течение почти двух столетий ведется регистрация судеб торговых кораблей всего мира. Получив сведения о погибшем где-то торговом судне, клерк в черном траурном костюме раскрывает на конторке фолиант в сафьяновом переплете и записывает сведения о погибшем корабле. На фолиантах золотым тисненном обозначено: «Сгоревшие корабли», «Погибшие во время шторма», «Разбитые о скалы и подводные камни». И нет фолиантов с надписью «Торпедированные противником» и «Расстрелянные своими же военными кораблями».

Слишком много понадобилось бы клерков и слишком много сафьяна пошло бы на переплеты в военное время. Если бы во время войны во дворце Ллойда отдавались траурные почести погибшим кораблям, медный колокол звучал бы непрерывно день и ночь. Минута молчания растянулась бы на сутки. Вот почему во время войны фолианты Ллойда были уложены в сейфы, клерки остались без работы, колокол замолк на годы.

Все человеческие международные законы товарищества были нарушены во время войны, были поломаны старые английские традиции, и только одна осталась жить.

За потопленный врагом или расстрелянный военными кораблями транспорт владелец судна получал страховую премию. За потопленный груз — танки, самолеты, продовольствие — английские банки выплачивали владельцам военных заводов сполна. И эти расходы окупались за счет повышения налогов, повышения цен на товары первой необходимости. За все это, в конечном счете, расплачивался трудовой люд Англии.

В мирное время поднятый на борт корабля малыш занял бы страницы газет во всем мире. «Ребенок в океане! Малыш, чудом спасенный из пасти акулы! Где мать малыша, спасенного в бурном море? Мальчику около шестнадцати месяцев, он голубоглазый, на левой щечке родинка, одет в синий комбинезончик. В последнюю минуту чьи-то заботливые руки привязали его к плотику. Мальчик пробыл в воде четыре-пять минут. Он был смертельно напуган, он плачет, зовет маму…» — кричали бы газеты и радио.

Но сейчас война. И в эфир не полетели запросы, что с матерью спасенного ребенка. Может быть, она и жива и умирает от горя, оплакивая свое дитя. В эфир не летят с кораблей точки и тире, чтобы не выдать себя вражеским кораблям и подводным лодкам. Конвой соблюдает радиомолчание.

Сегодня на борт парохода подняли еще двух человек. Оба лежат на столе.

Елизавета Карповна подошла к одному из них. Молодое лицо с запавшими глазами бледно до синевы. Она отвернула простыню с пятном крови. Оторванная нога выше колена держится на каких-то сухожилиях. Надо немедленно оперировать. Пульс еле прощупывается. Раненый без сознания. На втором столе стонет другой матрос в английской форме, которого еще не успели раздеть. У этого раздроблена кисть левой руки.

— Будем ампутировать ногу? — спросила Елизавета Карповна доктора.

— Подождет! — коротко бросил мистер Чарльз. — Возможно, его и не придется оперировать.

— Но если его не оперировать немедленно, он умрет! — воскликнула Елизавета Карповна.

— Тем лучше для него.

Щетка застыла в руках русского врача.

— Это вы серьезно, мистер Чарльз?

— Вполне. Поглядите на его правую руку.

Елизавета Карповна подошла к раненому. Только теперь она увидела возле основания большого пальца аккуратно вытатуированный знак свастики. Фашист!

— Как он попал сюда?

— Выловили в горячке. Это молодчик с потопленной германской субмарины. Когда его подняли на борт и увидели фашистскую форму, наши матросы дружно закричали: «Майна! Майна!» Но мистер Макдоннел скомандовал: «Вира!» Велел отнести его в лазарет. Будь я капитаном, я выбросил бы эту падаль за борт. Пусть подыхает. Собаке — собачья смерть.

Елизавета Карповна с двойным чувством смотрела на безжизненного, распростертого на столе человека. Он неминуемо умрет через полчаса, через час, если не будут приняты меры. Да, она может убить его, если оставит лежать так. Может быть, он нажимал гашетку, выпускающую торпеду, может быть, он рассчитывал на приборах направление удара или сидел у акустического аппарата и первый закричал: «Хайль Гитлер!», когда торпеда взорвалась и потопила миноносец или транспорт. Может быть. Может быть…

Но его выловили, подняли на борт. Он уже никогда не возьмет в руки оружие, даже если выживет, навеки останется инвалидом. Он лежит перед ней — обезвреженный враг, как лежит его субмарина с командой на дне Баренцева моря.

— Нельзя бить лежачего, — решительно сказала Елизавета Карповна.

— Лежачий уже не боится упасть, — холодно ответил мистер Чарльз и подошел к английскому моряку.

— Вы можете обойтись без моей помощи? — спросила Елизавета Карповна доктора.

• Предыдущая
• 27/45
• Следующая