Карабарчик. Детство Викеши. Две повести - Глебов Николай Александрович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/47
• Следующая

Пошептавшись с Кириком, Янька спросил:

— Ты, поди, голодный?

— Да не сыт, — усмехнулся горько незнакомец и провёл рукой по давно не бритой щеке.

— Ступай за нами! — заявил решительно Янька и, пропустив вперёд себя Кирика с Делбеком, зашагал за матросом.

Вечером гостю стало плохо. Лицо его горело, как в огне, он часто прикладывал руку к затылку, где была ссадина.

— Должно, раненый, — высказал свою догадку Кирик.

Ночью ребят разбудили крики больного. Матрос сполз с нар и пытался встать на ноги. Он размахивал руками, рвался вперёд и только перед рассветом затих.

Янька и Кирик тихонько вышли за дверь.

— Страшно! — Кирик вздохнул. — Должно, хороший человек: о бедных всё говорил, драться с богачами звал… Давай лучше посидим здесь, — предложил он приятелю.

Ребята уселись у порога и говорили о матросе до тех пор, пока не уснули.

Два дня больной не приходил в себя, и Кирик с Янькой ни на минуту не оставляли его.

Как-то на рассвете Кирик проснулся и увидел, что матрос пытается подняться на ноги. Кирик толкнул Яньку. Тот открыл глаза и спросил:

— Дяденька, тебе, поди, пить охота?

Матрос молча кивнул головой. Зачерпнув из казана воды, мальчик подал её незнакомцу. Тот с жадностью припал к кружке. Напившись, спросил:

— Чей ты?

— Я тюдралинский, Прокопия Ивановича сын. Тятя с немцами дерётся.

Больной понимающе кивнул головой.

— Ты, поди, есть хочешь? Мы сейчас тебя накормим и напоим. Только у нас чаю нет, пьём бадан[24]. Шибко пользительный! — затараторил Янька.

— Ну, вскипяти.

— А он, — Янька показал на Кирика, — вроде как брат мне приходится. Только он алтаец, а я русский.

— Вот и хорошо! — сказал матрос и внимательно посмотрел на ребят.

Накормив матроса, Кирик и Янька долго о чём-то шептались, потом в смущении посмотрели на своего гостя.

— Что, ребята?

— Вымыться бы тебе горячей водой надо…

— А где её взять?

— А у нас есть казан. Мы живо вскипятим… Кирик, — заторопился Янька, — ты сбегай за хворостом, а я принесу воды.

Через час довольный матрос, полушутя, говорил:

— Ну, други, устроили вы мне баню неплохую! А вот скоро в тайге будет такая баня богачам, что нагишом повыскакивают в лес.

На следующий день, когда стемнело, около избушки послышался конский топот. Схватив карабин, матрос направился к двери.

— Не стреляй! Это Темир, хозяин избушки, — предупредил Кирик.

— Кто такой?

— Охотник.

Матрос поставил карабин в угол и вышел. Соскочив с коня, Темир смело подошёл к незнакомцу.

— Здравствуй!

Матрос протянул руку.

Сначала разговор между ними не клеился. Осторожный Темир больше молчал. Но, пока ребята готовили чай, взрослые разговорились.

— Большое у тебя хозяйство, Темир?

Охотник улыбнулся.

— Буланый конь, Мойнок и ружьё.

— Почему живёшь так бедно? Разве ты не хозяин этой тайги, этих гор? — рука матроса описала полукруг. — Ведь ты посмотри, какое богатство здесь! Пастбища, реки, леса. Разве мачехой стала тебе тайга?

— Нет! — решительно ответил Темир. — Нет, — повторил он. — Тайга мне, как родная мать, и я люблю её, как сын. Но завладели ею Сапок, кривой Яжнай и Зотников.

— Кто они?

— Сапок — теньгинский старшина, Яжнай — местный бай, Зотников — богатый заимщик.

— А ты, сын тайги, бродишь, как чужой?

Темир опустил голову.

— Что же мне делать? — Темир с надеждой посмотрел на собеседника.

— Пойдём со мной.

— Куда?

— Куда поведу, — улыбнулся матрос.

— Разве нам по пути?

— Конечно. С большевиками тебе по пути.

— Кто они?

Матрос приподнялся и, положив руку на плечо охотника, сказал проникновенно:

— Это, Темир, люди, которые хотят, чтобы ты был хозяином тайги, чтобы ты жил лучше…

— Вот это здорово! — не спуская глаз с незнакомца, прошептал Янька. — Дяденька, а дяденька, а ты откуда? — спросил он матроса.

Матрос назвал себя и рассказал свою историю.

Коммунист-сибиряк, он был направлен в Кузнецк для связи с местной организацией большевиков.

Во время одной из поездок в Горный Алтай Печёрский. так звали матроса, был схвачен кулаками и посажен в острог… С помощью верных людей ему удалось бежать в тайгу. В перестрелке с кулаками Печёрский был ранен в голову и несколько дней брёл по тайге наугад. С ним были ружьё, карта и компас. При переправе через горную речку он потерял компас, и карта стала уже не нужна. Матрос заблудился. Недели две жил охотой, а потом патроны вышли. Началась старая болезнь — лихорадка. Обессиленный, он спустился в ущелье, но выбраться из него не мог. Там-то и повстречал ребят…

И у Темира нашлось что рассказать матросу. Он поведал ему об организованном им отряде, который рос с каждым днём.

Последующие события развёртывались с необычайной быстротой. Из Мендур-Сокона, захватив с собой отцовские ружья, старые берданки, ушли в горы Амат, горбатый Кичиней, Дьалакай и старый Амыр. Из Усть-Кана в отряд Темира пришёл пастух Алмадак и ещё двое алтайцев.

Но не дремали и богачи. Огарков и Тужелей сколотили банды из местных кулаков.

Евстигней Зотников обнёс заимку высоким частоколом и в помощь Чугунному принял трёх беспаспортных бродяг:

— Документы мне ваши, ребята, не нужны. А ежели нагрянут стражники, укрою. Работа будет лёгкой: лежи и карауль хозяйское добро.

— От кого караулить-то? — прогудел один из бродяг — детина огромного роста, одетый в грязный ватник, и его бесцветные глаза уставились на Евстигнея. — От кого караулить? — повторил он.

— От недобрых людей, — брови Зотникова сдвинулись. — От тех, кто идёт против царя-батюшки.

— Да ведь его-то нет! — бродяга хрипло рассмеялся, зажимая рот, пахнущий чесноком и водкой, и подвинулся к Зотникову. — Нельзя ли косушечку?

Зотников сунул руку в карман и вынул револьвер.

— Ежели ещё одно слово молвишь про царя-батюшку, голову снесу!

— Но-но, не пугай! — остальные босяки подвинулись к Евстигнею. — Не таких видали.

Зотников быстро окинул взглядом широкий двор. Чугунного не было. Отступать нельзя. Заложив револьвер за спину, он шагнул к ближнему бродяге:

— Вот тебе, Савватеюшка, на первый случай! — и, размахнувшись, ударил его рукояткой револьвера.

Бродяга упал. Остальные с восхищением посмотрели на Евстигнея.

— В атаманы бы тебя, Евстигней Тихонович, шибко ты смел! В убивцы годишься. Мы бы с тобой не пропали, — хихикнул один из них.

Савватейко, точно побитый пёс, поднялся с земли и протянул руку хозяину:

— Дай на косушку. Орёл ты, Евстигней!

— Да и вы, вижу, не курицы, — усмехнулся заимщик.

Пьяный Савватейко жаловался друзьям:

— Одолел нас Евстигней. Думал, попятится, а он, на-ко, хлоп тебя! Хорошо, что по голове не ударил, — оловянные глаза пропойцы, не мигая, уставились в одну точку. — Теперь скажи Евстигней: «Савватейко, лезь в огонь», — полезу!

— На, выпей! Поди, душа горит, — протягивая Савватейке недопитую бутылку, произнёс один из бродяг.

— Горит, братцы! — дробно стуча зубами о горлышко посуды, Савватейко выпил и, повеселев, отбросил бутылку в сторону. — Ложки, братцы!

Бродяги достали почерневшие от грязя ложки, и тишину зотниковского двора огласила их частая дробь.

Гулянка продолжалась до утра. Над тайгой поднялось солнце, осветило деревья, поиграло зайчиками на окнах зотниковского дома и медленно стало сползать во двор, где у крыльца лежали мертвецки пьяные караульщики.

Вечером Евстигней вместе с новым телохранителем выехал на Тюдралинскую дорогу.

Проехав с полкилометра, они догнали человека в солдатской шинели.

Забросив котомку за спину, человек шёл торопливо и только оглянулся на стук копыт.

— Эй, служивый, дорогу!

• Предыдущая
• 13/47
• Следующая