Созвездие Видений - Грушко Елена Арсеньевна - Страница 45

— Ни с места, милостивая пани, и ни слова, если хочешь жить!

Он видел пока лишь каштановый водопад на белом, по которому ладьею пробегал золотой гребень. Но вот Зофья плавно обернулась, и казак, точно отброшенный ударом кулака, спиною налетел на подоконник… Озаренная свечами — уже не призраком в коротком блеске зарницы, а во всей роскоши своей плоти стояла перед ним женщина его снов. Безупречный овал нежного лица, дуги бархатных бровей… Та, кого он спас из Днепра, не то унесенную туда орлом-великаном, не то…

— Так. это ты? — нисколько не испугавшись, певуче сказала Зофья. — Спаситель мой пришел взять меня заложницею, чтобы выручить свою возлюбленную с ее отцом? Что ж, давай! При-старь мне нож к горлу: может быть, со страху прикажу я своим людям выпустить их?..

— Не знал я, видит Бог, кого встречу здесь! — тихо откликнулся Еврась и опустил занесённый кинжал. — Лгать не буду: затем и пришел, что ты сказала… И в другом не солгу: рука на тебя не поднимется! Днем и ночью думаю лишь о тебе…

Небывалое случилось — казак, доселе ни перед кем не унизивший себя, преклонил колено:

— Ради Христа, освободи невинные души!

— Хорошо. А сам — на муки за них пойдешь? За Настьку твою? — хищно щурясь, спросила Зофья.

Желваки заходили на лице Еврася, смугловатом для славянина… Хмуро сказал он, вбрасывая в ножны кинжал:

— Пойду, коли надо будет. Да только верить не хочу, что нет сердца в тебе, пани. Вели отпустить мучеников, зла никому в жизни не причинивших!..

Гибким движением пани Зофья накинула на себя узорную шаль; присела на край постели, указав гостю низкую лаву напротив.

— Садись, друг мой нежданный, поговорим…

Глаз не сводя с прекрасного лица хозяйки, Чернец опустился на лаву; пани взяла его за руку, и казак вздрогнул от огненной волны, прокатившейся сквозь кости и жилы.

— Хочешь говорить и слушать правду, ничего не тая? Добро, я согласна… Что сделал ты мне, чтобы я предала тебя на ужасную смерть? Ничего, ничего… — повторяла она, гладя пальцы оцепеневшего Еврася. — Я тоже о тебе вспоминала — часто, часто… Тебе хотят смерти другие, не я!

— Отпусти… их! — едва сумел вымолвить Чернец.

— Да разве ж я их держу, глупый? У меня и права-то такого нет — пан мой Казимеж крестьянам властелин и судья верховный… Хочешь, покажу тебе тайный ход? Сам спасешь друзей своих!

Вдруг склонясь, у самых губ казака шепнула Зофья:

— Она тебе нравится, да? Ты влюблен?..

— В кого?

— Да в Настьку, в кого же!

— Говорю, одна ты передо мною — извелся весь!.. Зофья с облегчением вздохнула и выпрямилась.

— А тебя не пойму я, пани! — любуясь ею, сказал Еврась. — Отчего помогаешь мне, против своих идешь? Неужто и ты меня, сиромаху…

Не посмел казак договорить до конца.

— Кто меня знает? — лихорадочно блестя очами, усмехнулась она. — Может, заласкать тебя хочу, а может, замучить… Или то и другое сразу!

Обещание чего-то колдовского, смертельно-сладкого прозвучало в этих словах. Смеясь и кусая губы, пани опустила с белых плеч шаль, выгнула спину… Не помня себя, схватил ее в объятия Еврась…

Вдруг Зофья с силой оттолкнула его. Обида затмила свет перед казаком… но резкие слова не успели сорваться с уст. Заметил Еврась, как напряглась и замерла, разом утратив краску в лице, страшно испуганная чем-то Зофья. Будто далекий оклик уловила, не слышимый более, никому…

— Ступай, — сказала она, переведя расширенные очи на парня и зябко кутаясь. — Нельзя тебе больше здесь быть, не то и посаженному на кол позавидуешь!..

Медленно встал Еврась, но с места не тронулся.

— А-а… — брезгливо скривилась пани. — Ты еще должен свою Настьку выручить! Что ж: сойди в сени, там в правом углу — спуск в подвал. Иди по лестнице до самого низу, пока не наткнешься на часового. А уж как ты с ним…

— Бог даст, договоримся! — сказал Еврась. — Не знаю, чем и отблагодарить тебя, пани, за доброту…

И, приложив руку к сердцу, низко склонил чубатую голову.

— Вовсе я не добра… Просто хочу быть свободной, принадлежать лишь себе — пока могу!.. — Зофья отвернулась, словно жалея, что многое о себе, открыла.

Теперь и казак слышал звуки под полом: кашель старческий, сухой и сварливый, мерный стук трости по ступеням… Ближе, ближе!

— Ну, чего ждешь?! — яростно зашептала она. — Делай, что я сказала, да не мешкай!..

— Увидимся ли еще? — спросил Чернец. — Смотрю на тебя, и ровно кипятком меня окатывает. Знаю, снова потянет сюда!

— Не смей! — Шляхтянка гневно ударила по столику, покатилась упавшая свеча. — Сама найду, позову, когда надо будет… когда можно!

Радость вспыхнула в янтарных глазах Еврася. Еще раз поклонился он — и был таков.

Дрожа всем телом, Зофья бросилась на постель.

Распластавшись по стене, Еврась напряг слух. Здесь оканчивалась крутая, внизу отсыревшая лестница: налево от нее проход упирался в каменный тупик, направо был угол, и за ним в гулком пространстве, стуча каблуками, расхаживал незримый пока часовой.

Не отлипая спиною от скользких заплесневелых камней, казак прокрался до угла… Тут бы ему вылететь с кинжалом, ударить подобно молнии… но что-то сдержало порыв.

Странно ходил часовой. Точно гвозди в пол вбивая, приближался и удалялся с дивною размеренностью: семь ровных звонких шагов туда, семь обратно. Так, верно, шагали стальные люди-андроиды, коих (читал Еврась в латинских книгах) ещё в старину делывали хитроумные меканикусы. «Э, двум смертям не бывать!» — подбодрил себя Чернец и, одолевая росшее смятение, ринулся навстречу этим шагам.

Его уже ждали… Облитый пляшущим светом факела, воткнутого в кольцо на стене, стоял невысокий крепыш, держась за рукоять сабли. Не глядел он ни силачом, ни великаном, но при одном виде стражника озноб взял Еврася. Одетый в походный уланский мундир, с лицом рябым и плоским, со встрепанными серыми волосами, казался часовой сплошь пыльным, линялым, словно старая вертепная кукла. Белесые не мигающие глаза вперились в парня; серою рукою улан потянул из ножен саблю; и на Чернеца пахнуло неведомо откуда тошно-приторным запахом мертвецкой.

Чувствуя себя мухой, угодившей в кисель, метнулся Евраеь к факелу — и, схватив его левой рукою, грозно крикнул офицеру:

— Защищайся, пан, или разом клади оружие да сдавайся! Иначе живым не уйдешь — я и не таких, как ты, укладывал в домок из четырех досок…

— Оба мы не уйдем отсюда живыми! — гнусаво и невнятно, точно язык его- не умещался во рту, проговорил улан. Затем, выдернув саблю, неуловимо-быстро секнул наискось…

— Ну, вот и все! — Довольными морщинами взялось табачное лицо Учителя — он и вошел тайною лестницей среди ночи к панн Щенсной, и сидел теперь с трубкою, посмеиваясь, перед натопленною голландскою печью. — Кончается дружок твой, Зосенька… У поручика Куроня рука крутая!

— Куронь?! Разве там Куронь? Но ведь Казимеж его… — Зофья в ужасе чуть не выронила серебряный подносик с рюмками.

— Верно, верно. Твой пан сильнее оказался, впрок ему идет обильный стол. Но только сегодня и он не одолел бы поручика…

Озерные чары, хоть и слабевшие, продолжали действовать; потому не упал казак с рассеченным, черепом, ушел от клинка и в самые зрачки улана сунул факел. Но, не сморгнув, развернулся поединщик и полоснул сбоку, целя в Еврасеву поясницу…

Может, с минуту довелось метаться Чернецу, уходя от стремительной, со свистом поровшей воздух сабли, тыча смоляным пламенем в лицо улана. Люто устал казак и понимал, что долго не продержится. Часовой же казался и впрямь неутомимым, даже дыхания его не было слышно. Багрово-сизый рубец, как от топора на мясной туше, проходил по шее улана, ныряя под ворот, — и шрам этот; неострупленный, но бескровный, почему-то особо смущал Еврася, сбивал его с толку.

Улучив мгновение, швырнул казак во врага факел. И факел погас, упав: лишь мазок пенистой смолы продолжал чадно пылать на щеке улана. Видел Еврась, как обугливалась, пузырями шла его кожа. Но не дрогнул чудовищный стражник, все так же бездушно-размеренно орудуя клинком.